Дюжина ножей в спину революции
Предисловие
Здесь автор обосновывает мысль, что революция, это не ребёнок, которого нужно защищать. Это молния, но мы же не будем защищать молнию, выходя на поле во время грозы! Автору революция представляется мужиком, который в любой момент выскочит из подворотни, подставит нож к горлу и снимет с вас пальто. Именно в такую революцию и надо воткнуть дюжину ножей.
Фокус великого кино
Автор, словно режиссёр, приказывает некоему Митьке крутить плёнку назад, и перед нами открываются исторические картины: из мёртвых людей выскакивают пули и возвращаются в дула пистолетов, идут вспять поезда, Ленин покидает Россию, Распутин уезжает в Тюмень и т. д. Автор просит остановить плёнку на манифесте 17 октября, данного Николаем II, времени, когда все люди были поистине счастливы.
Поэма о голодном человеке
В одном доме каждый вечер собираются люди и читают доклады о вкусной еде, которую они когда-то заказывали в ресторанах, ещё до революции. Все они голодны, питаются ужасным хлебом и с упоением, иногда переходящим в истерику, жадно слушают доклады.
Трава, примятая сапогом
Рассказчик общается с девочкой, которая не по годам умна и рассуждает на разные политические и военные темы. Её родители до революции были богаты, а теперь мать очень больна из-за недостатка витаминов в пище. Девочка проявляет себя и как ребёнок: просит достать ей котёнка. «По зелёной молодой травке ходят хамы в огромных тяжёлых сапожищах, подбитых гвоздями. Пройдут по ней, примнут её. Прошли — полежал, полежал примятый, полураздавленный стебелёк, пригрел его луч солнца, и опять он приподнялся и под тёплым дыханием дружеского ветерка шелестит о своём, о малом, о вечном.»
Чёртово колесо
Автор рассуждает о том, что такое Луна-парк. Он считает, что здесь может быть весело только дуракам, а он сюда приходит, чтобы на них посмотреть. Приглядывается он к революции и представляет её в виде Луна-парка. На аттракционе «Весёлая кухня», где дураки разбивают шарами посуду, он видит русских чиновников, которых подзуживают иностанцы, а тарелки-это правосудие, образование, наука и т. д. В «Весёлой бочке», где дураки катаются с горки, Аверченко представляет семью, которая стукаясь о разные препятствия постепенно теряет всё: «Бац о тумбу — из вагона ребёнок вылетел, бац о другую — самого петлюровцы выбросили, трах о третью — махновцы чемодан отняли». На чёртовом колесе хозяйничает Керенский, призывая всем кататься, но колесо набирает ход, и людей скидывает на тротуар. Следующими хозяевами колеса объявляют себя Ленин и Троцкий, и всё начинается заново.
Черты из жизни рабочего Пантелея Грымзина
Пантелей получает жалованье за день, 2,5 рубля, покупает себе пива, ветчины, шпрот, у сапожника заказывает подмётки. вот и все деньги разошлись. И во время ужина думает, как же хорошо тем, кто пьёт ликёры и ананасы с рябчиками жуёт. Но вот проходит революция. Теперь он получает за день 2700 р. , отдаёт сапожнику за подмётки 2300, покупает фунт полубелого хлеба, бутылку ситро. За ужином думает, как же хорошо живётся тем, кто пиво пьёт, да шпроты с ветчиной ест. «Почему одним всё, другим — ничего. »
Новая русская сказка
Хватит рассказывать сказку-ложь про Красную шапочку! Давайте раскроем правду: «У одного отца было три сына: до первых двух нам нет дела, а младший был дурак. Состояние его умственных способностей видно из того, что когда у него родилась и подросла дочь — он подарил ей красную шапочку». И вот однажды позвала дуракова жена дочку и велела ей отнести бабушке «горшочек маслица, лепёшечку да штоф вина: может, старуха наклюкается, протянет ноги, а мы тогда все её животишки и достатки заберём».
«Я, конечно, пойду», — отвечает Красная Шапочка. — «Но только, чтобы идти не больше восьмичасового рабочего дня. А насчёт бабушки-это мысль.»
Так пошла она, а навстречу ей заграничный мальчик Лев Троцкий. Он взял всё, что несла Шапочка и предложил свалить пропажу на Серого волка. У бабушки Шапка взяла козлёнка погулять, и тут опять этот мальчик, предложил его съесть, а вину опять на волка переложить. В итоге мальчик предложил убить бабушку и самим жить в её доме, с чем Шапка с удовольствием согласилась. Серый волк прослышал, что на него столько повесили и пошёл разбираться. «Съел заграничного мальчика, сбил лапой с головы глупой девчонки красную шапочку, и, вообще, навёл Серый такой порядок, что снова в лесу стало жить хорошо и привольно. Кстати, в прежнюю старую сказку, в самый конец, впутался какой-то охотник. В новой сказке — к чёрту охотника. Много вас тут, охотников, найдётся к самому концу приходить. »
Короли у себя дома
Автор раскрывает жизнь коронованных особ. Ленин — жена, Троцкий — муж. Они скандалят, перекладывают обязанности друг на друга, Ленин жалуется, что повёлся на уговоры мужа и приехал в Россию. Решают общегосударственные вопросы в спорах и дрязгах. «Вот как просто живут коронованные особы. Горностай да порфира — это на людях, а у себя в семье, когда муж до слёз обидит, — можно и в затрапезный шейный платок высморкаться.»
Усадьба и городская квартира
Автор размышляет над тем, как хорошо жили старые хозяева в усадьбах, еды всегда было видимо-невидимо, гостеприимные были. А потом пошёл клич: «Грабь награбленное», всё разворовали, новые хозяева переселились в облезлые квартиры, да и живут так, по-собачьему, не убираясь, а только мусоря.
Хлебушко
«У главного подъезда монументального здания было большое скопление карет и автомобилей». Подошла к швейцару женщина, попросила разрешения постоять, полюбоваться на разных особ, а звали её Россия. Эти особы мимо проходят, а англичанин зантересовался, не прячет ли она бомбу у себя в котомке. Подошёл, поговорил, обещал помочь. И побрела она восвояси, с надеждой на скорую помощь.
Эволюция русской книги
В форме диалогов описывается несколько этапов. Первый (1916 г.): много книг, огромный выбор. Второй (1920 г.): книг немного, берите те, что есть. Третий: кто-то нашёл книгу, завалявшуюся аж с 1917 г., решили её поделить на 4 части и продать. Четвёртый: известный чтец читает Пушкина наизусть за деньги, а другие удивляются, как это вообще возможно-выучить наизусть. Пятый: читают уже только вывески, и тех недостаёт. Шестой: ходил один гражданин на виселицы смотреть, чтобы почитать, т. к. одна виселица на букву «Г» похожа, другая-на «И».
Русский в Европах
Общаются иностранцы между собой, хвалят друг друга. Среди них оказывается русский. Кто-то начинает его жалеть, кто-то боится, как бы он их не ограбил или бомбу не бросил, начинают у него интересоваться, что же такое взятка, вправду ли ели в Москве собак и крыс, «совнарком и совнархоз опасные болезни?» и т. д. А он говорит, что душа горит, нужно выпить, а потом начинает всех иностранцев поносить. В итоге приносят счёт: «Русский человек за всех должен платить! Получите сполна».
Осколки разбитого вдребезги
Сидят на берегу двое: один бывший сенатор Петербурга, ныне грузчик, другой-бывший директор завода, теперь приказчик комиссионного магазина. Рассуждают о том, как раньше хорошо было, вспоминают много дорогих для них вещей: театры, книги, оперы. Рядом с ними два восточных человека. Рассуждают о прелестях современной жизни, прислушиваются к разговору первых двух и не понимают, о чём те говорят. Тут подходят билетёры, предлагают купить билет, чтобы посидеть на этой набережной. Первые два старика уходят, не желая приобретать дорогие билеты. «За что они Россию так?»
Понравился ли пересказ?
Ваши оценки помогают понять, какие пересказы написаны хорошо, а какие надо улучшить. Пожалуйста, оцените пересказ:
Что скажете о пересказе?
Что было непонятно? Нашли ошибку в тексте? Есть идеи, как лучше пересказать эту книгу? Пожалуйста, пишите. Сделаем пересказы более понятными, грамотными и интересными.
Анализ рассказа Дюжина ножей в спину революции Аверченко
Аркадий Аверченко — Дюжина ножей в спину революции
Дюжина ножей в спину революции
Может быть, прочтя заглавие этой книги, какой-нибудь сердобольный читатель, не разобрав дела, сразу и раскудахчется, как курица:
— Ах, ах! Какой бессердечный, жестоковыйный молодой человек — этот Аркадий Аверченко!! Взял да и воткнул в спину революции ножик, да и не один, а целых двенадцать!
Поступок — что и говорить — жестокий, но давайте любовно и вдумчиво разберемся в нем.
Прежде всего, спросим себя, положив руку на сердце:
— Да есть ли у нас сейчас революция.
Разве та гниль, глупость, дрянь, копоть и мрак, что происходит сейчас, — разве это революция?
Революция — сверкающая прекрасная молния, революция — божественно красивое лицо, озаренное гневом Рока, революция — ослепительно яркая ракета, взлетевшая радугой среди сырого мрака.
Похоже на эти сверкающие образы то, что сейчас происходит.
Скажу в защиту революции более того — рождение революции прекрасно, как появление на свет ребенка, его первая бессмысленная улыбка, его первые невнятные слова, трогательно умилительные, когда они произносятся с трудом лепечущим, неуверенным в себе розовым язычком…
Но когда ребенку уже четвертый год, а он торчит в той же колыбельке, когда он четвертый год сосет свою всунутую с самого начала в рот ножку, превратившуюся уже в лапу довольно порядочного размера, когда он четвертый год лепечет те же невнятные, невразумительные слова, вроде: «совнархоз», «уеземельком», «совбур» и «реввоенком» — так это уже не умилительный, ласкающий глаз младенец, а, простите меня, довольно порядочный детина, впавший в тихий идиотизм.
Очень часто, впрочем, этот тихий идиотизм переходит в буйный, и тогда с детиной никакого сладу нет!
Не смешно, а трогательно, когда крохотный младенчик протягивает к огню розовые пальчики, похожие на бутылочки, и лепечет непослушным языком:
— Жижа, жижа. Дядя, дай жижу…
Но когда в темном переулке встречается лохматый парень с лицом убийцы и, протягивая корявую лапу, бормочет: «А ну дай, дядя, жижи, прикурить цигарки или скидывай пальто», — простите меня, но умиляться при виде этого младенца я не могу!
Не будем обманывать и себя и других; революция уже кончилась, и кончилась она давно!
Начало ее — светлое, очищающее пламя, средина — зловонный дым и копоть, конец — холодные обгорелые головешки.
Разве мы сейчас не бродим среди давно потухших головешеек — без крова и пищи, с глухой досадой и пустотой в душе.
Нужна была России революция?
Что такое революция? Это — переворот и избавление.
Но когда избавитель перевернуть — перевернул, избавить — избавил, а потом и сам так плотно уселся на ваш загорбок, что снова и еще хуже задыхаетесь вы в предсмертной тоске и судороге голода и собачьего существования, когда и конца-краю не видно этому сиденью на вашем загорбке, то тогда черт с ним и с избавителем этим! Я сам, да, думаю, и вы тоже, если вы не дураки, — готовы ему не только дюжину, а даже целый гросс «ножей в спину».
Правда, сейчас еще есть много людей, которые, подобно плохо выученным попугаям, бормочут только одну фразу:
— Товарищи, защищайте революцию!
Позвольте, да вы ведь сами раньше говорили, что революция — это молния, это гром стихийного Божьего гнева… Как же можно защищать молнию?
Представьте себе человека, который стоял бы посреди омраченного громовыми тучами поля и, растопырив руки, вопил бы:
— Товарищи! Защищайте молнию! Не допускайте, чтобы молния погасла от рук буржуев и контрреволюционеров!!
Вот что говорит мой собрат по перу, знаменитый русский поэт и гражданин К. Бальмонт, мужественно боровшийся в прежнее время, как и я, против уродливостей минувшего Царизма.
Вот его буквальные слова о сущности революции и защите ее:
«Революция хороша, когда она сбрасывает гнет. Но не революциями, а эволюцией жив мир. Стройность, порядок — вот что нужно нам, как дыхание, как пища. Внутренняя и внешняя дисциплина и сознание, что единственное понятие, которое сейчас нужно защищать всеми силами, это понятие Родины которая выше всяких личностей и классов и всяких отдельных задач, — понятие настолько высокое и всеобъемлющее, что в нем тонет все, и нет разнствующих в нем, а только сочувствующие и слитно работающие — купец и крестьянин, рабочий и поэт, солдат и генерал».
«Когда революция переходит в сатанинский вихрь разрушения — тогда правда становится безгласной или превращается в ложь. Толпами овладевает стихийное безумие, подражательное сумасшествие, все слова утрачивают свое содержание и свою убедительность. Если такая беда овладевает народом, он неизбежно возвращается к притче о бесах, вошедших в стадо свиней».
«Революция есть гроза. Гроза кончается быстро и освежает воздух, и ярче тогда жизнь, красивее цветут цветы. Но жизни нет там, где грозы происходят беспрерывно. А кто умышленно хочет длить грозу, тот явный враг строительства и благой жизни. И выражение „защищать революцию“, должен сказать, мне кажется бессмысленным и жалким. Настоящая гроза не нуждается в защите и подпорках. Уж какая же это гроза, если ее, как старушку, нужно закутывать в ватное одеяло».
Вот как говорит К. Бальмонт… И в одном только он ошибается — сравнивая нашу «выросшую из пеленок» революцию с беспомощной старушкой, которую нужно кутать в ватное одеяло.
Не старушка это, — хорошо бы, коли старушка, — а полупьяный детина с большой дороги, и не вы его будете кутать, а он сам себя закутает вашим же, стащенным с ваших плеч, пальто.
Да еще и ножиком ткнет в бок.
Так такого-то грабителя и разорителя беречь? Защищать?
Да ему не дюжину ножей в спину, а сотню — в дикобраза его превратить, чтобы этот пьяный, ленивый сутенер, вцепившийся в наш загорбок, не мешал нам строить Новую Великую Свободную Россию!
Правильно я говорю, друзья-читатели? А?
И если каждый из вас не бестолковый дурак или не мошенник, которому выгодна вся эта разруха, вся эта «защита революции», — то всяк из вас отдельно и все вместе должны мне грянуть в ответ:
Фокус великого кино
Отдохнем от жизни.
Садитесь, пожалуйста, в это мягкое кожаное кресло, в котором тонешь чуть не с головой. Я подброшу в камин угля, а вы закурите эту сигару. Недурной «Боливар», не правда ли? Я люблю, когда в полумраке кабинета, как тигровый глаз, светится огонек сигары. Ну, наполним еще раз наши рюмки темно-золотистым хересом — на бутылочке-то пыли сколько наросло — вековая пыль, благородная, — а теперь слушайте…
Однажды в кинематографе я видел удивительную картину: Море. Берег. Высокая этакая отвесная скала, саженей в десять. Вдруг у скалы закипела вода, вынырнула человеческая голова, и вот человек, как гигантский, оттолкнувшийся от земли мяч, взлетел на десять саженей кверху, стал на площадку скалы — совершенно сухой — и сотворил крестное знамение так: сначала пальцы его коснулись левого плеча, потом правого, потом груди и, наконец, лба.
Он быстро оделся и пошел прочь от моря, задом наперед, пятясь, как рак. Взмахнул рукой, и окурок папиросы, валявшийся на дороге, подскочил и влез ему в пальцы. Человек стал курить, втягивая в себя дым, рождающийся в воздухе. По мере курения, папироса делалась все больше и больше и, наконец, стала совсем свежей, только что закуренной. Человек приложил к ней спичку, вскочившую ему в руку с земли, вынул коробку спичек, чиркнул загоревшуюся спичку о коробочку, отчего спичка погасла, вложил спичку в коробочку; папиросу, торчащую во рту, сунул обратно в портсигар, надулся — и плевок с земли вскочил ему прямо в рот. И пошел он дальше также задом наперед, пятясь, как рак. Дома сел перед пустой тарелкой и стаканом, вылил изо рта в стакан несколько глотков красного вина и принялся вилкой таскать изо рта куски цыпленка, кладя их обратно на тарелку, где они нод ножом срастались в одно целое. Когда цыпленок вышел целиком из его горла, подошел лакей и, взяв тарелку, понес этого цыпленка на кухню — жарить… Повар положил его на сковородку, потом снял сырого, утыкал перьями, поводил ножом по его горлу, отчего цыпленок ожил и потом весело побежал по двору.
Не правда ли, вам понятно, в чем тут дело: это обыкновенная фильма, изображающая обыкновенные человеческие поступки, но пущенные в обратную сторону.
Ах, если бы наша жизнь была похожа на послушную кинематографическую ленту.
Повернул ручку назад — и пошло-поехало…
Передо мной — бумага, покрытая ровными строками этого фельетона. Вдруг — перо пошло в обратную сторону — будто соскабливая написанное, и когда передо мной — чистая бумага, я беру шляпу, палку и, пятясь, выхожу на улицу…
Шуршит лента, разматываясь в обратную сторону.
Онлайн чтение книги Дюжина ножей в спину революции Аркадий Аверченко. Дюжина ножей в спину революции
Критика
Книга получила отзыв В. И. Ленина (статья «Талантливая книжка», опубликованная в газете «Правда» 22 ноября 1921), где тот называет Аверченко «обозленным белогвардейцем». Аверченко, который скорее был раздосадован рецензией Ленина, в ответ написал фельетон «Pro doma sua», в котором грустно острил: «Сам Ленин вдруг меня заметил, и в гроб сходя благословил»[1]. На этом Аверченко воображаемую полемику с вождями большевиков прекратил, и более к Ленину и другим в своих рассказах не обращался.
Предисловие
Может быть, прочтя заглавие этой книги, какой-нибудь сердобольный читатель, не разобрав дела, сразу и раскудахчется, как курица:
– Ах, ах! Какой бессердечный, жестоковыйный молодой человек – этот Аркадий Аверченко!! Взял да и воткнул в спину революции ножик, да и не один, а целых двенадцать!
Поступок – что и говорить – жестокий, но давайте любовно и вдумчиво разберемся в нем.
Прежде всего спросим себя, положа руку на сердце:
– Да есть ли у нас сейчас революция.
Разве та гниль, глупость, дрянь, копоть и мрак, что происходит сейчас, – разве это революция?
Революция – сверкающая прекрасная молния, революция – божественно красивое лицо, озаренное гневом рока, революция – ослепительно яркая ракета, взлетевшая радугой среди сырого мрака.
Похоже на эти сверкающие образы то, что сейчас происходит.
Скажу в защиту революции более того – рождение революции прекрасно, как появление на свет ребенка, его первая бессмысленная улыбка, его первые невнятные слова, трогательно умилительные, когда они произносятся с трудом лепечущим, неуверенным в себе розовым язычком…
Но когда ребенку уже четвертый год, а он торчит в той же колыбельке, когда он четвертый год сосет свою всунутую с самого начала в рот ножку, превратившуюся уже в лапу довольно порядочного размера, когда он четвертый год лепечет те же невнятные, невразумительные слова, вроде: «совнархоз», «уезземельком», «совбур» и «реввоенком» – так это уже не умилительный, ласкающий глаз младенец, а, простите меня, довольно порядочный детина, впавший в тихий идиотизм.
Очень часто, впрочем, этот тихий идиотизм переходит в буйный, и тогда с детиной никакого сладу нет!
Не смешно, а трогательно, когда крохотный младенчик протягивает к огню розовые пальчики, похожие на бутылочки, и лепечет непослушным языком:
– Жижа, жижа. Дядя, дай жижу…
Но когда в темном переулке встречается лохматый парень с лицом убийцы и, протягивая корявую лапу, бормочет: «А ну, дай, дядя, жижи, прикурить цигарки или скидывай пальто», – простите меня, но умиляться при виде этого младенца я не могу!
Не будем обманывать и себя и других: революция уже кончилась, и кончилась она давно!
Начало ее – светлое, очищающее пламя, средина – зловонный дым и копоть, конец – холодные обгорелые головешки.
Разве мы сейчас не бродим среди давно потухших головешек – без крова и пищи, с глухой досадой и пустотой в душе.
Нужна была России революция?
Что такое революция? Это – переворот и избавление.
Но когда избавитель перевернуть – перевернул, избавить – избавил, а потом и сам так плотно уселся на ваш загорбок, что снова и еще хуже задыхаетесь вы в предсмертной тоске и судороге голода и собачьего существования, когда и конца-краю не видно этому сиденью на вашем загорбке, то тогда черт с ним и с избавителем этим! Я сам, да, думаю, и вы тоже, если вы не дураки, – готовы ему не только дюжину, а даже целый гросс «ножей в спину».
Правда, сейчас еще есть много людей, которые, подобно плохо выученным попугаям, бормочут только одну фразу:
– Товарищи, защищайте революцию!
Позвольте, да вы ведь сами раньше говорили, что революция – это молния, это гром стихийного божьего гнева… Как же можно защищать молнию?
Представьте себе человека, который стоял бы посреди омраченного громовыми тучами поля и, растопырив руки, вопил бы:
– Товарищи! Защищайте молнию! Не допускайте, чтобы молния погасла от рук буржуев и контрреволюционеров!!
Вот что говорит мой собрат по перу, знаменитый русский поэт и гражданин К. Бальмонт, мужественно боровшийся в прежнее время, как и я, против уродливостей минувшего царизма.
Вот его буквальные слова о сущности революции и защите ее:
«Революция хороша, когда она сбрасывает гнет. Но не революциями, а эволюцией жив мир. Стройность, порядок – вот что нужно нам, как дыхание, как пища. Внутренняя и внешняя дисциплина и сознание, что единственное понятие, которое сейчас нужно защищать всеми силами, это понятие Родины, которая выше всяких личностей и классов и всяких отдельных задач, – понятие настолько высокое и всеобъемлющее, что в нем тонет все, и нет разнствующих в нем, а только сочувствующие и слитно работающие – купец и крестьянин, рабочий и поэт, солдат и генерал».
«Когда революция переходит в сатанинский вихрь разрушения – тогда правда становится безгласной или превращается в ложь. Толпами овладевает стихийное безумие, подражательное сумасшествие, все слова утрачивают свое содержание и свою убедительность. Если такая беда овладевает народом, он неизбежно возвращается к притче о бесах, вошедших в стадо свиней»…
«Революция есть гроза. Гроза кончается быстро и освежает воздух, и ярче тогда жизнь, красивее цветут цветы. Но жизни нет там, где грозы происходят беспрерывно. А кто умышленно хочет длить грозу, тот явный враг строительства и благой жизни. И выражение «защищать революцию», должен сказать, мне кажется бессмысленным и жалким. Настоящая гроза не нуждается в защите и подпорках. Уж какая же это гроза, если ее, как старушку, нужно закутывать в ватное одеяло».
Вот как говорит К. Бальмонт… И в одном только он ошибается – сравнивая нашу «выросшую из пеленок» революцию с беспомощной старушкой, которую нужно кутать в ватное одеяло.
Не старушка это – хорошо бы, коли старушка, – а полупьяный детина с большой дороги, и не вы его будете кутать, а он сам себя закутает вашим же, стащенным с ваших плеч, пальто.
Да еще и ножиком ткнет в бок.
Так такого-то грабителя и разорителя беречь? Защищать?
Да ему не дюжину ножей в спину, а сотню – в дикобраза его превратить, чтобы этот пьяный, ленивый сутенер, вцепившийся в наш загорбок, не мешал нам строить Новую Великую Свободную Россию!
Правильно я говорю, друзья-читатели? А?
И если каждый из вас не бестолковый дурак или не мошенник, которому выгодна вся эта разруха, вся эта «защита революции», то всяк из вас отдельно и все вместе должны мне грянуть в ответ:
Фокус великого кино
Отдохнем от жизни.
Садитесь, пожалуйста, в это мягкое кожаное кресло, в котором тонешь чуть не с головой. Я подброшу в камин угля, а вы закурите эту сигару. Недурной «Боливар», не правда ли? Я люблю, когда в полумраке кабинета, как тигровый глаз, светится огонек сигары. Ну, наполним еще раз наши рюмки темно-золотистым хересом – на бутылочке-то пыли сколько наросло – вековая пыль, благородная, – а теперь слушайте…
Однажды в кинематографе я видел удивительную картину. Море. Берег. Высокая этакая отвесная скала, саженей в десять. Вдруг у скалы закипела вода, вынырнула человеческая голова, и вот человек, как гигантский, оттолкнувшийся от земли мяч, взлетел на десять саженей кверху, стал на площадку скалы – совершенно сухой – и сотворил крестное знамение так: сначала пальцы его коснулись левого плеча, потом правого, потом груди и, наконец, лба.
Он быстро оделся и пошел прочь от моря, задом наперед, пятясь, как рак. Взмахнул рукой, и окурок папиросы, валявшийся на дороге, подскочил и влез ему в пальцы. Человек стал курить, втягивая в себя дым, рождающийся в воздухе. По мере курения, папироса делалась все больше и больше и, наконец, стала совсем свежей, только что закуренной. Человек приложил к ней спичку, вскочившую ему в руку с земли, вынул коробку спичек, чиркнул загоревшуюся спичку о коробочку, отчего спичка погасла, вложил спичку в коробочку; папиросу, торчащую во рту, сунул обратно в портсигар, нагнулся – и плевок с земли вскочил ему прямо в рот. И пошел он дальше также задом наперед, пятясь, как рак. Дома сел перед пустой тарелкой и стаканом, вылил изо рта в стакан несколько глотков красного вина и принялся вилкой таскать изо рта куски цыпленка, кладя их обратно на тарелку, где они под ножом срастались в одно целое. Когда цыпленок вышел целиком из его горла, подошел лакей и, взяв тарелку, понес этого цыпленка на кухню – жарить… Повар положил его на сковородку, потом снял сырого, утыкал перьями, поводил ножом по его горлу, отчего цыпленок ожил и потом весело побежал по двору.
Композиция сборника
Сборник рассказов «Дюжина ножей в спину революции» состоит из 12 рассказов:
- «Предисловие»
- «Фокус великого кино»
- «Поэма о голодном человеке»
- «Трава, примятая сапогом»
- «Чертово колесо»
- «Черты из жизни рабочего Пантелея Грымзина»
- «Новая русская сказка»
- «Короли у себя дома»
- «Усадьба и городская квартира»
- «Хлебушко»
- «Эволюция русской книги»
- «Русский в Европах»
- «Осколки разбитого вдребезги»
Аверченко “Дюжина ножей в спину революции” – краткое содержание
Здесь автор обосновывает мысль, что революция, это не ребёнок, которого нужно защищать. Это молния, но мы же не будем защищать молнию, выходя на поле во время грозы! Автору революция представляется мужиком, который в любой момент выскочит из подворотни, подставит нож к горлу и снимет с вас пальто. Именно в такую революцию и надо воткнуть дюжину ножей.
Фокус великого кино
Автор, словно режиссёр, приказывает некоему Митьке крутить плёнку назад, и перед нами открываются исторические картины: из мёртвых людей выскакивают пули и возвращаются в дула пистолетов, идут вспять поезда, Ленин покидает Россию, Распутин уезжает в Тюмень и т. д. Автор просит остановить плёнку на манифесте 17 октября, данного Николаем II, времени, когда все люди были поистине счастливы.
Поэма о голодном человеке
В одном доме каждый вечер собираются люди и читают доклады о вкусной еде, которую они когда-то заказывали в ресторанах, ещё до революции. Все они голодны, питаются ужасным хлебом и с упоением, иногда переходящим в истерику, жадно слушают доклады.
Трава, примятая сапогом
Рассказчик общается с девочкой, которая не по годам умна и рассуждает на разные политические и военные темы. Её родители до революции были богаты, а теперь мать очень больна из-за недостатка витаминов в пище. Девочка проявляет себя и как ребёнок: просит достать ей котёнка. «По зелёной молодой травке ходят хамы в огромных тяжелых сапожищах, подбитых гвоздями. Пройдут по ней, примнут её. Прошли — полежал, полежал примятый, полураздавленный стебелёк, пригрел его луч солнца, и опять он приподнялся и под теплым дыханием дружеского ветерка шелестит о своем, о малом, о вечном.»
Автор рассуждает о том, что такое Луна-парк. Он считает, что здесь может быть весело только дуракам, а он сюда приходит, чтобы на них посмотреть. Приглядывается он к революции и представляет её в виде Луна-парка. На аттракционе «Весёлая кухня», где дураки разбивают шарами посуду, он видит русских чиновников, которых подзуживают иностанцы, а тарелки-это правосудие, образование, наука и т. д. В «Весёлой бочке», где дураки катаются с горки, Аверченко представляет семью, которая стукаясь о разные препятствия постепенно теряет всё: «Бац о тумбу — из вагона ребёнок вылетел, бац о другую — самого петлюровцы выбросили, трах о третью — махновцы чемодан отняли». На чёртовом колесе хозяйничает Керенский, призывая всем кататься, но колесо набирает ход, и людей скидывает на тротуар. Следующими хозяевами колеса объявляют себя Ленин и Троцкий, и всё начинается заново.
Черты из жизни рабочего Пантелея Грымзина
Пантелей получает жалованье за день, 2,5 рубля, покупает себе пива, ветчины, шпрот, у сапожника заказывает подмётки…вот и все деньги разошлись. И во время ужина думает, как же хорошо тем, кто пьёт ликёры и ананасы с рябчиками жуёт. Но вот проходит революция. Теперь он получает за день 2700 р., отдаёт сапожнику за подметки 2300, покупает фунт полубелого хлеба, бутылку ситро. За ужином думает, как же хорошо живется тем, кто пиво пьёт, да шпроты с ветчиной ест. «Почему одним всё, другим — ничего. »
Новая русская сказка
Хватит рассказывать сказку-ложь про Красную шапочку! Давайте раскроем правду: «У одного отца было три сына: до первых двух нам нет дела, а младший был дурак. Состояние его умственных способностей видно из того, что когда у него родилась и подросла дочь — он подарил ей красную шапочку». И вот однажды позвала дуракова жена дочку и велела ей отнести бабушке «горшочек маслица, лепёшечку да штоф вина: может, старуха наклюкается, протянет ноги, а мы тогда все её животишки и достатки заберём».
«Я, конечно, пойду», — отвечает Красная Шапочка. — «Но только, чтобы идти не больше восьмичасового рабочего дня. А насчет бабушки-это мысль.»
Так пошла она, а навстречу ей заграничный мальчик Лев Троцкий. Он взял всё, что несла Шапочка и предложил свалить пропажу на Серого волка. У бабушки Шапка взяла козлёнка погулять, и тут опять этот мальчик, предложил его съесть, а вину опять на волка переложить. В итоге мальчик предложил убить бабушку и самим жить в её доме, с чем Шапка с удовольствием согласилась. Серый волк прослышал, что на него столько повесили и пошёл разбираться. «Съел заграничного мальчика, сбил лапой с головы глупой девчонки красную шапочку, и, вообще, навёл Серый такой порядок, что снова в лесу стало жить хорошо и привольно. Кстати, в прежнюю старую сказку, в самый конец, впутался какой-то охотник. В новой сказке — к чёрту охотника. Много вас тут, охотников, найдётся к самому концу приходить…»
Короли у себя дома
Автор раскрывает жизнь коронованных особ. Ленин — жена, Троцкий — муж. Они скандалят, перекладывают обязанности друг на друга, Ленин жалуется, что повёлся на уговоры мужа и приехал в Россию. Решают общегосударственные вопросы в спорах и дрязгах. «Вот как просто живут коронованные особы. Горностай да порфира — это на людях, а у себя в семье, когда муж до слёз обидит, — можно и в затрапезный шейный платок высморкаться.»
Усадьба и городская квартира
Автор размышляет над тем, как хорошо жили старые хозяева в усадьбах, еды всегда было видимо-невидимо, гостеприимные были. А потом пошёл клич: «Грабь награбленное», всё разворовали, новые хозяева переселились в облезлые квартиры, да и живут так, по-собачьему, не убираясь, а только мусоря.
«У главного подъезда монументального здания было большое скопление карет и автомобилей». Подошла к швейцару женщина, попросила разрешения постоять, полюбоваться на разных особ, а звали её Россия. Эти особы мимо проходят, а англичанин зантересовался, не прячет ли она бомбу у себя в котомке. Подошёл, поговорил, обещал помочь. И побрела она восвояси, с надеждой на скорую помощь.
Эволюция русской книги
В форме диалогов описывается несколько этапов. Первый (1916 г.): много книг, огромный выбор. Второй (1920 г.): книг немного, берите те, что есть. Третий: кто-то нашёл книгу, завалявшуюся аж с 1917 г., решили её поделить на 4 части и продать. Четвёртый: известный чтец читает Пушкина наизусть за деньги, а другие удивляются, как это вообще возможно-выучить наизусть. Пятый: читают уже только вывески, и тех недостаёт. Шестой: ходил один гражданин на виселицы смотреть, чтобы почитать, т. к. одна виселица на букву «Г» похожа, другая-на «И».
Русский в Европах
Общаются иностранцы между собой, хвалят друг друга. Среди них оказывается русский. Кто-то начинает его жалеть, кто-то боится, как бы он их не ограбил или бомбу не бросил, начинают у него интересоваться, что же такое взятка, вправду ли ели в Москве собак и крыс, «совнарком и совнархоз опасные болезни?» и т. д. А он говорит, что душа горит, нужно выпить, а потом начинает всех иностранцев поносить. В итоге приносят счёт: «Русский человек за всех должен платить! Получите сполна».
Осколки разбитого вдребезги
Сидят на берегу двое: один бывший сенатор Петербурга, ныне грузчик, другой-бывший директор завода, теперь приказчик комиссионного магазина. Рассуждают о том, как раньше хорошо было, вспоминают много дорогих для них вещей: театры, книги, оперы. Рядом с ними два восточных человека. Рассуждают о прелестях современной жизни, прислушиваются к разговору первых двух и не понимают, о чём те говорят. Тут подходят билетёры, предлагают купить билет, чтобы посидеть на этой набережной. Первые два старика уходят, не желая приобретать дорогие билеты. «За что они Россию так?»
Аверченко. Смерть африканского охотника краткое содержание
Рассказ Смерть африканского охотника написал Аверченко. Это произведение мы изучали сегодня на уроке, а чтобы ответить на вопросы почему наступила смерть африканского охотника и почему смерть охотника связана с разочарованием, а также как объяснить подобное название, выбранное автором для своей работы, предлагаем познакомиться с рассказом в кратком содержании. Изучив работу, вы поймете, каким образом могут разрушиться детски грезы и как разрушается доверчивость детей. Само произведение является автобиографическим, где автор делится с читателем событием, что произошло в его детские годы.
Краткое содержание рассказа
Начинается Смерть африканского охотника рассуждением автора о жизни и тем, как представляет жизнь его наставник и воспитатель Борис Попов. Попов рисовал картину, где по необъятному полю движется стеклянная стена, которая толкает людей и они падают в ямы — могилы, что попадаются на их пути. Впереди пустые ямы, а позади стены уже полные и засыпанные могилы. Далее автор хочет поделиться случаем из жизни, где он похоронил англичанина и француза у большой скалы на берегу моря. Что это за похороны и кого именно закопал автор в детстве, вы узнаете дальше из краткого содержания рассказа Смерть африканского охотника.
Писатель мысленно возвращается в то время, когда ему было десять. Он жил в Севастополе с родителями, хотя такое место жительства его не устраивало, как не устраивало и занятие отца. Мальчик не понимал, почему они живут в таком скучном месте, когда в мире существует Африка, те же Филиппинские острова, Мексика, Америка, река Миссисипи и другие не менее интересные места, где жизнь полна приключений. И почему нужно заниматься продажей сахара, муки, чая, когда можно продавать слоновую кость, золотой песок, тростник и тому подобное.
Словом, было скучно и не интересно, поэтому автор часто уходил к любимой скале на берегу моря и погружался в мир своих фантазий. Там он видел пиратские корабли, пиратов, что высаживались на берег и закапывали сокровища. Мальчик мечтал к ним присоединиться или же подумывал выкопать сундук с сокровищами и на те деньги купить с отцом фуру. Они бы наняли работников и направились на алмазные поля в Африку. Такие мысли и фантазия посещала ребенка часто. К тому же мальчик очень часто погружался в выдуманный мир книг, читая своих любимых Луи Буссенара и Майн Рида. С помощью книг автор мысленно отправлялся в путешествия и жил жизнью героев.
Первое разочарование героя рассказа
И вот пришло первое разочарование в жизни героя, о котором автор пишет во второй главе рассказа Смерть африканского охотника. Там отец мальчика сообщает о зверинце, что приезжает к ним в город. Восторгу не было предела, хотя наш герой этого не показывал. Подумаешь, зверинец, что там может быть интересного? А между тем отец рассказывал, что будут львы и тигры, удавы и крокодилы, и даже индеец с негром.
Долгожданный момент пришел. Герой отправился в зверинец, но уже с первых шагов разочаровался. Вместо грозного, голого с повязкой на бедрах негра, он увидел чудака во фраке, который смешил людей. Вместо индейца со скальпами и ожерельем из медвежьих зубов на шее, он увидел обычного человека, одетого в костюм индейца. Вместо того, чтобы стрелять в бледнолицых, что сидят на местах зрителя, он стреляет в мишень. Мальчик называет его трусливым псом, который предал своих предков. Этот индеец забыл как белые люди жгли вигвамы и крали лошадей. Вместо того, чтобы мстить, он довольствуется аплодисментами.
А дальше и того хуже. Мальчик видит удава, который, как тот червяк, висит на шее девушки, вместо того, чтобы сжать ее всей силой. А этот царь зверей, что должен мощным прыжком набрасывается на антилопу, выполняет команды. Он позволяет становиться на себя гиене, слушает людей вместо того, чтобы показать, кто здесь хозяин. Словом, наступило полное разочарование, ведь индейцы, что снимают скальпы, негры, что едят путешественников, дикие животные, что набрасываются на свою жертву, оказались иными.
И вот представление окончено, отец с удовольствием сообщает о гостях, которых он пригласил домой. Были это негр, индеец и хозяин зверинца. Их отец пригласил на пасхальный ужин.
Новое разочарование героя
Второе разочарование пришло с появлением в их доме гостей. Мальчик был в ужасе, когда индеец и негр, придя к ним в дом, христосовались. Ведь это не мыслимо. Он много читал и знает, такого не бывает. А они едят куличи, яйца и танцуют польку.
И вот с самого утра, автор проснулся и направился к скале. Там он достал свои любимые книги, стал их перелистывать. Только теперь он не видел грозных индейцев и диких животных. Животные выполняли теперь команды, а индейцы плясали польку. Разочаровавшись и попрощавшись со своим интересным детством, мальчик вырыл яму и закопал в нее книги француза и англичанина. Все. Мальчик умер навсегда, вместо него родился юноша.
Cмерть африканского охотника герои
Если говорить о рассказе Смерть африканского охотника и его героях, то главный персонаж работы Аверченко является повествователь, который не имеет собственного имени. Это 32-летний писатель, который мысленно возвратился в свое детство и воспоминания. Там он, будучи десятилетним мальчиком, мечтал и жил в своих грезах, пока не пришло разочарование, заставившее мальчика повзрослеть.
Второстепенными героями являются отец мальчика, негр, индеец, немец.
Краткое содержание: Смерть африканского охотника (Аверченко)
В данном рассказы Аверченко говорится о разрушении детской мечты и грез. Всем присущая детская любознательность и мечтательность разрушается приехавшим зверинцем. Автор говорит, что произведения в большинстве своем врут, рассказывая про путешествия и приключения. Так большинство зверей не казались такими грозными, как в книгах, а индеец и африканец вовсе были простыми людьми.
Краткое содержание Аверченко Смерть африканского охотника
Данное произведение является автобиографией самого писателя. В нем он рассказывает, что в детские годы был очень мечтательным и любил уединяться на скале, в ожидании пиратов. Каждый раз он в своих мечтах видел черный пиратский корабль, с которого сходят пираты и закапывают сундук с дублонами. Мальчик не против убежать с ними и в поисках приключения, и даже возможность смерти о руки британского судна не останавливает его. Он грезит поехать в другие страны, не находя ничего интересного в Севастополе.
Но однажды его отец радует его тем, что скоро приедет зверинец, где будет множество животных и даже индеец с африканцем. Мальчик не показывает виду, что очень обрадовался, ведь на тот момент он уже считал себя мужчиной, хотя сам был вне себя от торжества. Но в зверинце он видит не буйного раба негра, а простого фокусника, не грозного охотника за скальпами индейца, а лучника, не гневных диких животных, а простых дрессированных.
Все это разрушает детское мировосприятие и в обиде он закапывает два романа про путешествия под скалой и больше никогда не грезит мечтами.
Голосов: 158
Читать краткое содержание Смерть африканского охотника. Краткий пересказ. Для читательского дневника возьмите 5-6 предложений
Recent comments
- Re: Докопаться до истины 3 days 4 hours ago
- Re: В гостях у Посторонним В. 4 days 20 hours ago
- Re: В гостях у Посторонним В. 1 week 17 hours ago
- Re: В гостях у Посторонним В. 1 week 17 hours ago
- Re: В гостях у Посторонним В. 1 week 23 hours ago
- Re: В гостях у Посторонним В. 1 week 23 hours ago
- Re: В гостях у Посторонним В. 1 week 1 day ago
- Re: В гостях у Посторонним В. 1 week 1 day ago
- Re: В гостях у Посторонним В. 1 week 1 day ago
- Re: В гостях у Посторонним В. 1 week 1 day ago
— Смерть африканского охотника (а.с. О хороших, в сущности, людях!-24) 157 Кб, 7с. — Аркадий Тимофеевич Аверченко
Аркадий Тимофеевич Аверченко Смерть африканского охотника
I Общие рассуждения. Скала
Мой друг, моральный воспитатель и наставник Борис Попов, провозившийся со мной все мои юношеские годы, часто говорил своим глухим, ласковым голосом:
— Знаете, как бы я нарисовал картину «Жизнь»? По необъятному полю, изрытому могилами, тяжело движется громадная стеклянная стена… Люди с безумно выкатившимися глазами, напряженными мускулами рук и спины хотят остановить ее наступательное движение, бьются у нижнего края ее, но остановить ее невозможно. Она движется и сваливает людей в подвернувшиеся ямы — одного за другим… Одного за другим! Впереди ее — пустые отверстые могилы; сзади — наполненные, засыпанные могилы. И кучка живых людей у края видит прошлое: могилы, могилы и могилы. А остановить стену невозможно. Все мы свалимся в ямы. Все.
Я вспоминаю эту ненаписанную картину и, пока еще стеклянная стена не смела меня в могилу, хочу признаться в одном чудовищном поступке, совершенном мною в дни моего детства. Об этом поступке никто не знает, а поступок дикий и для детского возраста неслыханный: у основания большой желтой скалы, на берегу моря, недалеко от Севастополя, в пустынном месте — я закопал в песке, я похоронил одного англичанина и одного француза…
Мир праху вашему — краснобаи и обманщики!
Стеклянная стена движется на меня, но я прикладываю к ней лицо и, сплюснув нос, вижу оставшееся позади: моего отца, индейца Ва-пити и негра Башелико. А за ними в тяжелых прыжках и извивах мощных тел мечутся львы, тигры и гиены.
Это все главные действующие лица той истории, которая окончилась таинственными похоронами у основания большой скалы на пустынном морском берегу.
Мои родители жили в Севастополе, чего я никак не мог понять в то время: как можно было жить в Севастополе, когда существуют Филиппинские острова, южный берег Африки, пограничные города Мексики, громадные прерии Северной Америки, мыс Доброй Надежды, реки Оранжевая, Амазонка, Миссисипи и Замбези.
Меня, десятилетнего пионера в душе, местожительство отца не удовлетворяло.
А занятие? Отец торговал чаем, мукой, свечами, овсом и сахаром.
Конечно, я ничего не имел против торговли… но вопрос: чем торговать? Я допускал торговлю кошенилью, слоновой костью, вымененной у туземцев на безделушки, золотым песком, хинной коркой, драгоценным розовым деревом, сахарным тростником… Я признавал даже такое опасное занятие, как торговля черным деревом (негроторговцы так называют негров).
Но мыло! Но свечи! Но пиленый сахар!
Проза жизни тяготила меня. Я уходил на несколько верст от города и, пролеживая целыми днями на пустынном берегу моря, у подножия одинокой скалы, мечтал…
Пиратское судно решило пристать к этому месту, чтобы закопать награбленное сокровище: скованный железом сундук, полный старинных испанских дублонов, гиней, золотых бразильских и мексиканских монет и разной золотой, осыпанной драгоценными камнями утвари…
Грубые голоса, загорелые лица, хриплый смех и ром, ром без конца…
Я, спрятавшись в одному мне известном углублении на верхушке скалы, молча слежу за всем происходящим: мускулистые руки энергично роют песок, опускают в яму тяжелый сундук, засыпают его и, сделав на скале таинственную отметку, уезжают на новые грабежи и приключения. Одну минуту я колеблюсь: не примазаться ли к ним? Хорошо поездить вместе, погреться под жарким экваториальным солнцем, пограбить мимо идущих «купцов», сцепиться на абордаж с английским бригом, дорого продавая свою жизнь, потому что встреча с англичанами — верный галстук на шею.
С другой стороны, можно к пиратам и не примазываться. Другая комбинация не менее заманчива: вырыть сундук с дублонами, притащить к отцу, а потом купить на «вырученные деньги» фургон, в которых ездят южно-африканские боэры, оружия, припасов, нанять нескольких охотников для компании да и двинуться на африканские алмазные поля.
Положим, отец и мать забракуют Африку! Но Боже ты мой! Остается прекрасная Северная Америка с бизонами, бесконечными прериями, мексиканскими вакеро и раскрашенными индейцами. Ради такой благодати стоило бы рискнуть скальпами — ха-ха!
Солнце накаливает морской песок у моих ног, тени постепенно удлиняются, а я, вытянувшись в холодке под облюбованной мною скалой, книга за книгой поглощаю двух своих любимцев: Луи Буссенара и капитана Майн Рида.
«…Расположившись под тенью гигантского баобаба, путешественники с удовольствием вдыхали вкусный аромат жарившейся над костром передней ноги слона. Негр Геркулес сорвал несколько плодов хлебного дерева и присоединил их к вкусному жаркому. Основательно позавтракав и запив жаркое несколькими глотками кристальной воды из ручья, разбавленной ромом, наши путешественники, и т. д.».
Я глотаю слюну и шепчу, обуреваемый завистью:
— Умеют же жить люди! Ну-с… позавтракаем и мы.
Из тайного хранилища в расселине скалы я вынимаю пару холодных котлет, тарань, кусок пирога с мясом, бутылку бузы и — начинаю насыщаться, изредка поглядывая на чистый морской горизонт: не приближается ли пиратское судно?
А тени все длиннее и длиннее…
Пора и в свой блокгауз на Ремесленной улице.
Я думаю, — скала эта на пустынном берегу стоит и до сих пор, и расселина сохранилась, и на дне ее, вероятно, еще лежит сломанный ножик и баночка с порохом — там все по-прежнему, а мне уже тридцать два года, и все чаще кто-нибудь из добрых друзей восклицает с радостным смехом:
— Гляди-ка! А ведь у тебя тоже появился седой волос.
II Первое разочарование
Не знаю, кто из нас был большим ребенком, — я или мой отец.
Во всяком случае, я, как истый краснокожий, не был бы способен на такое бурное проявление восторга, как отец в тот момент, когда он сообщил мне, что к нам едет настоящий зверинец, который пробудет всю Святую неделю и, может быть (в этом месте отец подмигнул с видом дипломата, разоблачающего важную государственную тайну), останется и до мая.
Внутри у меня все замерло от восторга, но наружно я не подал виду.
Подумаешь, зверинец! Какие там звери? Небось, и агути нет, и гну, и анаконды — матери вод, не говоря уж о жирафах, пеккари и муравьедах.
— Понимаешь — львы есть! Тигры! Крокодил! Удав! Укротители и хозяин у меня кое-что в лавке покупают, так говорили. Вот это, брат, штука! Индеец там есть — стрелок, и негр.
— А что негр делает? — спросил я с побледневшим от восторга лицом.
— Да уж что-нибудь делает, — неопределенно промямлил отец. — Даром держать не будут.
— Да племени, брат, хорошего, сразу видно. Весь черный, как ни поверни На первый день пасхи пойдем — увидишь.
Кто поймет мое чувство, с которым я нырнул под красную кумачовую с желтыми украшениями отделку балагана? Кто оценит симфонию звуков хриплого аристона, хлопанья бича и потрясающего рева льва?
Где слова для передачи сложного дивного сочетания трех запахов: львиной клетки, конского навоза и пороха.
Эх, очерствели мы.
Однако когда я опомнился, многое в зверинце перестало мне нравиться.
Негр должен быть голым, кроме бедер, покрытых яркой бумажной материей. А тут я увидел профанацию: негра в красном фраке, с нелепым зеленым цилиндром на голове. Во-вторых, негр должен быть грозен. А этот показывал какие-то фокусы, бегал по рядам публики, вынимая из всех карманов замасленные карты, и вообще относился ко всем очень заискивающе.
В-третьих — тяжелое впечатление произвел на меня Ва-пити, — индеец, стрелок из лука. Правда, он был в индейском национальном костюме, украшен какой-то шкурой и утыкан перьями, как петух, но… где же скальпы? Где ожерелье из зубов серого медведя-гризли?
Нет, все это не то.
И потом: человек стреляет из лука — во что? — в черный кружок, нарисованный на деревянной доске.
И это в то время, когда в двух шагах от него сидят его злейшие враги, бледнолицые!
— Стыдись, Ва-пити, краснокожая собака! — хотел сказать я ему. — Твое сердце трусливо, и ты уже забыл, как бледнолицые отняли у тебя пастбище, сожгли вигвам и угнали твоего мустанга. Другой порядочный индеец не стал бы раздумывать, а влепил бы сразу парочку стрел в физиономию вон тому акцизному чиновнику, сытый вид которого доказывает, что гибель вигвама и угон мустанга не обошлись без его содействия.
Увы! Ва-пити забыл заветы своих предков. Ни одного скальпа не содрал он сегодня, а просто раскланялся на аплодисменты и ушел. Прощай, трусливая собака!
Чем дальше, тем больше падало мое настроение: худосочная девица надевала себе на шею удава, будто это был вязаный шерстяной платок.
Живой удав — и он стерпел это, не обвил негодницу своими смертоносными кольцами? Не сжал ее так, чтобы кровь из нее брызнула во все стороны?! Червяк ты несчастный, а не удав!
Лев! Царь зверей, величественный, грозный, одним прыжком выносящийся из густых зарослей и, как гром небесный, обрушивающийся на спину антилопы… Лев, гроза чернокожих, бич стад и зазевавшихся охотников, прыгал через обруч! Становился всеми четырьмя лапами на раскрашенный шар! Гиена становилась передними ногами ему на круп.
Да будь я на месте этого льва, я так тяпнул бы этого укротителя за ногу, что он другой раз и к клетке близко бы не подошел.
К гиена тоже обнаглела, как самая последняя дрянь…
Прошу не осуждать меня за кровожадность… Я рассуждал, так сказать, академически.
Всякий должен делать свое дело: индеец снимать скальп, негр — есть попавших к нему в лапы путешественников, а лев — терзать без разбору того, другого и третьего, потому что читатель должен понять: пить-есть всякому надо.
Теперь я и сам недоумеваю: что я надеялся увидеть, явившись в зверинец? Пару львов, вырвавшихся из клетки и доедающих в углу галерки не успевшего удрать матроса? Индейца, старательно снимающего скальпы со всего первого ряда обезумевших от ужаса зрителей? Негра, разложившего костер из выломанных досок слоновой загородки и поджаривающего на этом костре мучного торговца Слуцкина?
Вероятно, это зрелище было бы единственное, которое меня бы удовлетворило…
А когда мы выходили из балагана, отец сообщил мне ликующим тоном:
— Представь себе, я пригласил сегодня вечером к нам в гости хозяина, индейца и негра. Повеселимся.
Это была та же отцовская черта, которая приводила его к покупке на базаре каракатиц, которых мы потом вдвоем с отцом и съедали. Я — из любви к приключениям, он — из желания доказать всем домашним, что покупка его не носит определенного характера бессмысленности.
— Да-с Пригласил. Интересные люди.
С таким видом, вероятно, Ротшильд теперь приглашает к себе Шаляпина.
Дух меценатства свил себе в отце прочное гнездо.
III Второе разочарование. Смерть
Индеец Ва-пити и негр Башелико явились к нам в серых пиджаках, которые сидели на них, как перчатка на карандаше.
Они по примеру хозяина зверинца христосовались с отцом и мамой.
Негр — каннибал — христосовался!
Краснокожая собака — Ва-пити, которого засмеяли бы индейские скво (бабы), — христосовался!
Боже, Боже! Они ели кулич. После жареного миссионера — кулич! А грозный индеец Ва-пити мирно съел три крашеных яйца, измазав себе всю кирпичную физиономию синим и зеленым цветом. Это — вместо раскраски в цвета войны.
Кончилось тем, что отец, хватив киевской наливки свыше меры, затянул «Виют витры, виют буйны», а индеец ему подтягивал!!
А негр танцевал с теткой польку-мазурку… Правда, при этом ел ее, но только глазами…
И в это время играл не тамтам, а торбан под умелой рукой отца.
А грозный немец, хозяин зверинца, просто спал, забыв своих львов и слонов.
Утром, когда еще все спали, я встал и, надев фуражку, тихо побрел по берегу бухты.
Долго брел, грустно брел.
Вот и моя скала, вот и расселина — мое пище- и книгохранилище.
Я вынул Буссенара, Майн Рида и уселся у подножия скалы. Перелистал книги… в последний раз.
И со страниц на меня глядели индейцы, поющие: «Виют витры, виют буйны», глядели негры, танцующие польку-мазурку под звуки хохлацкого торбана, львы прыгали через обруч и слоны стреляли хоботом из пистолета…
Прощай, мое детство, мое сладкое, изумительно интересное детство…
Я вырыл в песке под скалой яму, положил в нее все томики француза Буссенара и англичанина капитана Майн Рида, засыпал эту могилу, встал и выпрямился, обведя горизонт совсем другим взглядом… Пиратов не было и не могло быть; не должно быть. Мальчик умер. Вместо него — родился юноша.
В слонов лучше всего стрелять разрывными пулями.
Краткое содержание «Смерть африканского охотника» Аверченко
Читать онлайн Смерть африканского охотника. Аверченко Аркадий Тимофеевич.
Название книги в оригинале: Аверченко Аркадий. Смерть африканского охотника
Белый фон Книжный фон Черный фон
На главную » Аверченко Аркадий » Смерть африканского охотника. убрать рекламу
Аркадий Тимофеевич Аверченко
Смерть африканского охотника
Общие рассуждения. Скала
Мой друг, моральный воспитатель и наставник Борис Попов, провозившийся со мной все мои юношеские годы, часто говорил своим глухим, ласковым голосом:
— Знаете, как бы я нарисовал картину «Жизнь»? По необъятному полю, изрытому могилами, тяжело движется громадная стеклянная стена… Люди с безумно выкатившимися глазами, напряженными мускулами рук и спины хотят остановить ее наступательное движение, бьются у нижнего края ее, но остановить ее невозможно. Она движется и сваливает людей в подвернувшиеся ямы — одного за другим… Одного за другим! Впереди ее — пустые отверстые могилы; сзади — наполненные, засыпанные могилы. И кучка живых людей у края видит прошлое: могилы, могилы и могилы. А остановить стену невозможно. Все мы свалимся в ямы. Все.
Я вспоминаю эту ненаписанную картину и, пока еще стеклянная стена не смела меня в могилу, хочу признаться в одном чудовищном поступке, совершенном мною в дни моего детства. Об этом поступке никто не знает, а поступок дикий и для детского возраста неслыханный: у основания большой желтой скалы, на берегу моря, недалеко от Севастополя, в пустынном месте — я закопал в песке, я похоронил одного англичанина и одного француза…
Мир праху вашему — краснобаи и обманщики!
Стеклянная стена движется на меня, но я прикладываю к ней лицо и, сплюснув нос, вижу оставшееся позади: моего отца, индейца Ва-пити и негра Башелико. А за ними в тяжелых прыжках и извивах мощных тел мечутся львы, тигры и гиены.
Это все главные действующие лица той истории, которая окончилась таинственными похоронами у основания большой скалы на пустынном морском берегу.
* * *
Мои родители жили в Севастополе, чего я никак не мог понять в то время: как можно было жить в Севастополе, когда существуют Филиппинские острова, южный берег Африки, пограничные города Мексики, громадные прерии Северной Америки, мыс Доброй Надежды, реки Оранжевая, Амазонка, Миссисипи и Замбези.
Меня, десятилетнего пионера в душе, местожительство отца не удовлетворяло.
А занятие? Отец торговал чаем, мукой, свечами, овсом и сахаром.
Конечно, я ничего не имел против торговли… но вопрос: чем торговать? Я допускал торговлю кошенилью, слоновой костью, вымененной у туземцев на безделушки, золотым песком, хинной коркой, драгоценным розовым деревом, сахарным тростником… Я признавал даже такое опасное занятие, как торговля черным деревом (негроторговцы так называют негров).
Но мыло! Но свечи! Но пиленый сахар!
Проза жизни тяготила меня. Я уходил на несколько верст от города и, пролеживая целыми днями на пустынном берегу моря, у подножия одинокой скалы, мечтал…
Пиратское судно решило пристать к этому месту, чтобы закопать награбленное сокровище: скованный железом сундук, полный старинных испанских дублонов, гиней, золотых бразильских и мексиканских монет и разной золотой, осыпанной драгоценными камнями утвари…
Грубые голоса, загорелые лица, хриплый смех и ром, ром без конца…
Я, спрятавшись в одному мне известном углублении на верхушке скалы, молча слежу за всем происходящим: мускулистые руки энергично роют песок, опускают в яму тяжелый сундук, засыпают его и, сделав на скале таинственную отметку, уезжают на новые грабежи и приключения. Одну минуту я колеблюсь: не примазаться ли к ним? Хорошо поездить вместе, погреться под жарким экваториальным солнцем, пограбить мимо идущих «купцов», сцепиться на абордаж с английским бригом, дорого продавая свою жизнь, потому что встреча с англичанами — верный галстук на шею.
С другой стороны, можно к пиратам и не примазываться. Другая комбинация не менее заманчива: вырыть сундук с дублонами, притащить к отцу, а потом купить на «вырученные деньги» фургон, в которых ездят южно-африканские боэры, оружия, припасов, нанять нескольких охотников для компании да и двинуться на африканские алмазные поля.
Положим, отец и мать забракуют Африку! Но Боже ты мой! Остается прекрасная Северная Америка с бизонами, бесконечными прериями, мексиканскими вакеро и раскрашенными индейцами. Ради такой благодати стоило бы рискнуть скальпами — ха-ха!
Солнце накаливает морской песок у моих ног, тени постепенно удлиняются, а я, вытянувшись в холодке под облюбованной мною скалой, книга за книгой поглощаю двух своих любимцев: Луи Буссенара и капитана Майн Рида.
«…Расположившись под тенью гигантского баобаба, путешественники с удовольствием вдыхали вкусный аромат жарившейся над костром передней ноги слона. Негр Геркулес сорвал несколько плодов хлебного дерева и присоединил их к вкусному жаркому. Основательно позавтракав и запив жаркое несколькими глотками кристальной воды из ручья, разбавленной ромом, наши путешественники, и т. д.».
Я глотаю слюну и шепчу, обуреваемый завистью:
— Умеют же жить люди! Ну-с… позавтракаем и мы.
Из тайного хранилища в расселине скалы я вынимаю пару холодных котлет, тарань, кусок пирога с мясом, бутылку бузы и — начинаю насыщаться, изредка поглядывая на чистый морской горизонт: не приближается ли пиратское судно?
А тени все длиннее и длиннее…
Пора и в свой блокгауз на Ремесленной улице.
Я думаю, — скала эта на пустынном берегу стоит и до сих пор, и расселина сохранилась, и на дне ее, вероятно, еще лежит сломанный ножик и баночка с порохом — там все по-прежнему, а мне уже тридцать два года, и все чаще кто-нибудь из добрых друзей восклицает с радостным смехом:
— Гляди-ка! А ведь у тебя тоже появился седой волос.
Не знаю, кто из нас был большим ребенком, — я или мой отец.
Во всяком случае, я, как истый краснокожий, не был бы способен на такое бурное проявление восторга, как отец в тот момент, когда он сообщил мне, что к нам едет настоящий зверинец, который пробудет всю Святую неделю и, может быть (в этом месте отец подмигнул с видом дипломата, разоблачающего важную государственную тайну), останется и до мая.
Внутри у меня все замерло от восторга, но наружно я не подал виду.
Подумаешь, зверинец! Какие там звери? Небось, и агути нет, и гну, и анаконды — матери вод, не говоря уж о жирафах, пеккари и муравьедах.
— Понимаешь — львы есть! Тигры! Крокодил! Удав! Укротители и хозяин у меня кое-что в лавке покупают, так говорили. Вот это, брат, штука! Индеец там есть — стрелок, и негр.
— А что негр делает? — спросил я с побледневшим от восторга лицом.
— Да уж что-нибудь делает, — неопределенно промямлил отец. — Даром держать не будут.
— Да племени, брат, хорошего, сразу видно. Весь черный, как ни поверни На первый день пасхи пойдем — увидишь.
Кто поймет мое чувство, с которым я нырнул под красную кумачовую с желтыми украшениями отделку балагана? Кто оценит симфонию звуков хриплого аристона, хлопанья бича и потрясающего рева льва?
Где слова для передачи сложного дивного сочетания трех запахов: львиной клетки, конского навоза и пороха.
Эх, очерствели мы.
Однако когда я опомнился, многое в зверинце перестало мне нравиться.
Негр должен быть голым, кроме бедер, покрытых яркой бумажной материей. А тут я увидел профанацию: негра в красном фраке, с нелепым зеленым цилиндром на голове. Во-вторых, негр должен быть грозен. А этот показывал какие-то фокусы, бегал по рядам публики, вынимая из всех карманов замасленные карты, и вообще относился ко всем очень заискивающе.
В-третьих — тяжелое впечатление произвел на меня Ва-пити, — индеец, стрелок из лука. Правда, он был в индейском национальном костюме, украшен какой-то шкурой и утыкан перьями, как петух, но… где же скальпы? Где ожерелье из зубов серого медведя-гризли?
Нет, все это не то.
И потом: человек стреляет из лука — во что? — в черный кружок, нарисованный на деревянной доске.
И это в то время, когда в двух шагах от него сидят его злейшие враги, бледнолицые!
— Стыдись, Ва-пити, краснокожая собака! — хотел сказать я ему. — Твое сердце трусливо, и ты уже забыл, как бледнолицые отняли у тебя пастбище, сожгли вигвам и угнали твоего мустанга. Другой порядочный индеец не стал бы раздумывать, а влепил бы сразу парочку стрел в физиономию вон тому акцизному чиновнику, сытый вид которого доказывает, что гибель вигвама и угон мустанга не обошлись без его содействия.
Увы! Ва-пити забыл заветы своих предков. Ни одного скальпа не содрал он сегодня, а просто раскланялся на аплодисменты и ушел. Прощай, трусливая собака!
Чем дальше, тем больше падало мое настроение: худосочная девица надевала себе на шею удава, будто это был вязаный шерстяной платок.
Живой удав — и он стерпел это, не обвил негодницу своими смертоносными кольцами? Не сжал ее так, чтобы кровь из нее брызнула во все стороны?! Червяк ты несчастный, а не удав!
Лев! Царь зверей, величественный, грозный, одним прыжком выносящийся из густых зарослей и, как гром небесный, обрушивающийся на спину антилопы… Лев, гроза чер убрать рекламу
нокожих, бич стад и зазевавшихся охотников, прыгал через обруч! Становился всеми четырьмя лапами на раскрашенный шар! Гиена становилась передними ногами ему на круп.
Да будь я на месте этого льва, я так тяпнул бы этого укротителя за ногу, что он другой раз и к клетке близко бы не подошел.
К гиена тоже обнаглела, как самая последняя дрянь…
Прошу не осуждать меня за кровожадность… Я рассуждал, так сказать, академически.
Всякий должен делать свое дело: индеец снимать скальп, негр — есть попавших к нему в лапы путешественников, а лев — терзать без разбору того, другого и третьего, потому что читатель должен понять: пить-есть всякому надо.
Теперь я и сам недоумеваю: что я надеялся увидеть, явившись в зверинец? Пару львов, вырвавшихся из клетки и доедающих в углу галерки не успевшего удрать матроса? Индейца, старательно снимающего скальпы со всего первого ряда обезумевших от ужаса зрителей? Негра, разложившего костер из выломанных досок слоновой загородки и поджаривающего на этом костре мучного торговца Слуцкина?
Вероятно, это зрелище было бы единственное, которое меня бы удовлетворило…
А когда мы выходили из балагана, отец сообщил мне ликующим тоном:
— Представь себе, я пригласил сегодня вечером к нам в гости хозяина, индейца и негра. Повеселимся.
Это была та же отцовская черта, которая приводила его к покупке на базаре каракатиц, которых мы потом вдвоем с отцом и съедали. Я — из любви к приключениям, он — из желания доказать всем домашним, что покупка его не носит определенного характера бессмысленности.
— Да-с Пригласил. Интересные люди.
С таким видом, вероятно, Ротшильд теперь приглашает к себе Шаляпина.
Дух меценатства свил себе в отце прочное гнездо.
Второе разочарование. Смерть
Индеец Ва-пити и негр Башелико явились к нам в серых пиджаках, которые сидели на них, как перчатка на карандаше.
Они по примеру хозяина зверинца христосовались с отцом и мамой.
Негр — каннибал — христосовался!
Краснокожая собака — Ва-пити, которого засмеяли бы индейские скво (бабы), — христосовался!
Боже, Боже! Они ели кулич. После жареного миссионера — кулич! А грозный индеец Ва-пити мирно съел три крашеных яйца, измазав себе всю кирпичную физиономию синим и зеленым цветом. Это — вместо раскраски в цвета войны.
Кончилось тем, что отец, хватив киевской наливки свыше меры, затянул «Виют витры, виют буйны», а индеец ему подтягивал!!
А негр танцевал с теткой польку-мазурку… Правда, при этом ел ее, но только глазами…
И в это время играл не тамтам, а торбан под умелой рукой отца.
А грозный немец, хозяин зверинца, просто спал, забыв своих львов и слонов.
* * *
Утром, когда еще все спали, я встал и, надев фуражку, тихо побрел по берегу бухты.
Долго брел, грустно брел.
Вот и моя скала, вот и расселина — мое пище- и книгохранилище.
Я вынул Буссенара, Майн Рида и уселся у подножия скалы. Перелистал книги… в последний раз.
И со страниц на меня глядели индейцы, поющие: «Виют витры, виют буйны», глядели негры, танцующие польку-мазурку под звуки хохлацкого торбана, львы прыгали через обруч и слоны стреляли хоботом из пистолета…
Прощай, мое детство, мое сладкое, изумительно интересное детство…
Я вырыл в песке под скалой яму, положил в нее все томики француза Буссенара и англичанина капитана Майн Рида, засыпал эту могилу, встал и выпрямился, обведя горизонт совсем другим взглядом… Пиратов не было и не могло быть; не должно быть. Мальчик умер. Вместо него — родился юноша.
* * *
В слонов лучше всего стрелять разрывными пулями.
. . . . . убрать рекламу убрать рекламу На главную » Аверченко Аркадий » Смерть африканского охотника.
Загрузка...