Живой как жизнь – краткое содержание книги Чуковского

«В начале было Слово». Рецензия на книгу К. И. Чуковского «Живой как жизнь»

От этой книги сожаление у меня только одно — ну почему же, почему я так поздно ее прочла? А по собственной глупости только. Меня сбило с толку название — «Живой как жизнь». Оно каким-то поразительным образом вызвало в моем пионерско-комсомольском прошлом ассоциацию с «живее всех живых» — так Маяковский говорил о Ленине. И случился перенос: я решила, что и «живой как жизнь» — это он же, Ленин. В придачу автор — Корней Чуковский — был современником вождя, так что вполне мог о нем написать. Но книга не о Ленине, хотя там ему уделено достаточно места.

О чем книга

Вернее даже сказать — о ком. Она — о языке — «живом как жизнь». А раз язык живет, то он постоянно движется, меняется, течет, обновляется. И значит, как всякий живой организм, может болеть.

Вот как раз болезни — заразные и приобретенные, хронические и затяжные — исследует в своей книге Корней Иванович Чуковский. Как доктор слова, он подробно разбирает недуги языка. Обстоятельно объясняет, с какими из них можно жить, приспособиться. Какие, как насморк, пройдут сами, и не стоит на них обращать внимания. А какие надо лечить хирургическим путем, только ампутацией.

Об авторе

Мне кажется, ничье детство не обошлось без Корнея Чуковского. Известный и любимый всеми писатель, сказочник, автор «Мухи-Цокотухи», «Доктора Айболита», «Мойдодыра», «Федориного горя» — кто ж его не знает?!

Чуковский всегда интересовался словом как началом всех начал, изучал его, бережно и трепетно обращался с ним. Во всех своих произведениях, будь то сказки, научные монографии, дневниковые записи, литературоведческие изыскания, воспоминания о современниках или переводы, — везде он со вниманием и нежностью относился к слову.

«Живой как жизнь» — главная книга Чуковского, посвященная горячо любимому им русскому языку . По признанию внучки Корнея Ивановича — Елены Чуковской, он шел к этой книге всю жизнь. Она увидела свет в 1962-м, в год 80-летия автора.

Не устарела ли идея книги

Сам Корней Иванович назвал книгу разговором о языке. И это действительно так. Потому что она — не монолог автора. А именно — разговор. Живой. Там слышны голоса лингвистов, писателей, читателей. Стараясь быть максимально объективным, автор приводит много высказываний языковедов, дает выдержки из научных статей, книг, писем обычных людей. Благодаря этому книга сама стала живой, она задышала и зазвучала многоголосием.

Разговор этот актуален и сегодня. Потому что основная болезнь языка — бюрократизм. И спустя 57 лет после написания книги она, увы, не изжита, а существует себе и процветает. Чуковский назвал такой уродливый язык канцеляритом. Несмотря на то, что он, по слову Достоевского, «тощий, чахлый и болезненный», однако ж оказался поразительно живучим. И окружает нас, распространяя миазмы.

Очень показательно, на мой взгляд, что книжка переиздавалась 10 раз! Я читала почти раритетное издание — 1968 года. Это толстая книга, объединяющая под своей обложкой два произведения — «От двух до пяти» ( филологический сундук с драгоценностями ребячьего языка и мышления) и «Живой как жизнь». Тираж ее был 100 000. Цена — 1 руб. 19 коп.

1962 г. 1963 г. 1966 г. 1966 г. 1968 г. 1982 г. 1990 г. 2001 г. 2014 г.

Для кого эта книга

Любите ли вы слово так, как люблю его я?! Если да, тогда это книга точно для вас. Вообще она для всех, кто пользуется словом. Для пишущих, читающих, говорящих. Для нас то есть. Она — учебник, как научиться слышать слово.

Но особенно полезной может оказаться для тех, кто работает со словом — лингвистов, учителей, писателей, редакторов, журналистов. Пишущие люди — пожалуй, первые, к кому обращен разговор о «Живом как жизнь» Корнея Чуковского.

О чем разговор?

Книга состоит из 10 глав. И все они, как медицинский языковой справочник, — о болезнях. Но в отличие от сложной врачебной терминологии это исследование доступно любому. Написано живо, с юмором, доходчивым и эмоциональным языком. Ты просто с головой погружаешься в разговор, слушаешь, внимаешь каждому слову. И очень хочется участвовать, разговаривать, рассказать, прям чешется встрять: «слушайте, а вот у нас»…

Ну что, познакомимся с диагнозами. Пройдемся по главам.

Глава первая. Старое и новое

С самого начала Чуковский рассуждает о том, как приходят в наш язык новые слова. Откуда они берутся, кто их приносит, как они приживаются и все ли приживаются. Ворчит о словах-новичках, с которыми бывает трудно примириться людям старшего поколения. Так, он вспоминает прошлый (а для нас уже позапрошлый) век, когда, например, князю Вяземскому низкопробными, уличными казались слова бездарность и талантливый. А слова факт, результат, ерунда повергали в ужас представителей тогдашних былых поколений.

Впрочем, что там прошлый век. Сам автор вспоминает, как «был возмущен, когда молодые люди, словно сговорившись друг с другом, стали вместо до свиданья говорить почему-то пока».

Удивило, какие метаморфозы претерпевает язык, как болезненны для чуткого уха бывают его мутации. Но что бы сказал Корней Иванович на сегодняшние прощальные досвидос, чмоки-чмоки, давай, на связи ?

Однако Чуковский не педант. Новые слова хоть и коробят его поначалу, все же писатель старается, терпеливо сам себя уговаривает на то, чтобы принять новичка. Ну, не Бармалей же он в самом деле. Он хочет быть добрей. Надеется, что стерпится — слюбится. Со временем примется это «пока» в смысле «до свидания», и «запросто» в смысле «без всякого труда», и «я пошел» в смысле «я ухожу», и «зачитать» в смысле «огласить одну или несколько официальных бумаг на каком-нибудь собрании».

Читая «Старое и новое» полувековой давности, можно его сравнить с сегодняшним, новейшим, временем и увидеть, как изменился язык.

Ох, слышал бы Корней Иванович сегодняшние лайфхаки, сабжи и хайпы , ему бы дурно стало.

Глава вторая. Мнимые болезни и подлинные

О, это любимая моя глава. В ней автор в числе прочего рассказывает биографии слов ( кавардак, семья например, откуда пошли, ни за что не догадаетесь). Показывает «пути и перепутья, по которым приходилось брести иному старинному русскому слову, покуда оно не нашло современного смысла». Из этого вновь становится очевидным, что язык никогда не стоит на месте. Он живет, растет, движется.

Сегодня понятно, что зачастую расстраивался Корней Иванович напрасно. Многие его опасения не оправдались, чуждые слова не прижились. И таким образом подтвердились мысли Чуковского о великой способности языка противостоять напору бесчисленного количества новых оборотов и слов. Язык живой и «полный разума». Он в состоянии сам решить, что ему изгнать, а что принять и усыновить.

Глава третья. «Иноплеменные слова»

В этой главе Чуковский задается вопросом: всегда ли так уж плохи иноязычные слова? И должны ли они быть изгнаны?

И далее идет преинтереснейшее перечисление слов, которые пришли к нам из разных языков. Здесь вас, как и меня, могут поджидать открытия и сюрпризы. Потому что мы или не знаем, чьего роду-племени сии слова, или забыли, давно принимая этих «понаехавших» за своих.

Сказать по правде, после прочтения этой главы мне стало легче смириться со сниппетами, лендингами, дискрипшенами, лонгридами, дедлайнами, тайтлами, брифами . Мне уже не хотелось всякий раз кричать: «Стойте. Скажите по-русски! Зачем же такое засилье иностранщины?!» И как знать, может, вскоре про смысл «удаленной работы» я кому-то буду объяснять, что это — фриланс по-русски. Ну, совсем как в одной из юмористических историй, приводимых Корнеем Ивановичем:

Глава четвертая. «Умслопогасы»

В четвертой главе под таким смешным названием Чуковский говорит о полосе в жизни русской разговорной и письменной речи, когда случились массовые сращения слов. Произошло это, пишет Чуковский, в порядке самодеятельности масс.

Уморительность этой эпидемии порой доходила до уродливости. И было понятно, что, например, шкрабы как новое обозначение школьных работников не могут прижиться в мудром и живом русском языке. Поносилась эта одежка несколько сезонов и ушла в утиль.

Ну, а мне опять же хотелось пожаловаться Корнею Ивановичу, поплакаться ему в жилетку, как же меня коробят, а порой и возмущают нынешние уродливые сокращения — здр, пжл, спс . И за язык обидно, хоть я и надеюсь, что он избавится от этого наносного мусора. И невольно меняется отношение к тому человеку, кто употребляет эти обрубки в письменной речи. А уж про матерную ругань в ней и говорить не хочется. Больно от нее.

Глава пятая. «Вульгаризмы»

Наверное такую же боль испытывали представители поколения Корнея Ивановича, когда слушали, на каком языке изъясняется молодежь. В пятой главе автор как раз об этом пишет. И приводит примеры: фуфло, потрясно, шмакодявка, хахатура, шикара .

Но Чуковский, как оказывается, не столько лексикой этих детей огорчается. Он делает важнейшие выводы. Все же «от избытка сердца говорят уста». И вульгарные, грязные слова — порождение вульгарных поступков и мыслей.

Глава шестая. Канцелярит

Это самая печальная глава. Сразу Чуковский обращает внимание на то, что именно со школьной скамьи в нас вбивается этот бюрократический мертвый язык. Уже в школах учат детей излагать свои мысли бездушными штампами.

Для доходчивости и красноречия Чуковский приводит яркий пример канцелярита.

Особенно огорчает автора, что такая «канцеляризация» речи пришлась по душе обширному слою людей. Мало этого! Сплошь и рядом встречаются те, кто искренне считает канцелярскую лексику коренной принадлежностью подлинно литературного, подлинно научного стиля.

Читала я все это и с грустью и прискорбием понимала, что ничего не изменилось. Никуда не ушел бюрократический канцелярит. И не перевелись его любители и почитатели.

Так и хочется лозунгово воззвать: «Писатели, журналисты! Не пишите таким языком, если хотите быть услышанными». На самом деле, это очень важно — потому что не читаются казенные сухие речи, не трогают они, не цепляют, пролистываются.

Так что да, коллеги, надо быть начеку. Все время обращать внимание на язык, которым пишем, чтобы не отпугнуть читателей казенным жаргоном.

Глава седьмая. Школьная словесность

Чуковский сетует на то, как школьные учебники знакомят детей с писателями и поэтами: «Вместо того чтобы приучать детвору восхищаться неповторимыми, индивидуальными, ни с чем не сравнимыми чертами каждого автора, учебники изображают всех одинаковыми, так что Пушкина не отличишь от Щедрина».

Истинно так. Я помню свои учебники по литературе. Можно было смело брать любую фамилию писателя и дальше, как под копирку, про каждого рассказывать, что он любил родину, народ и протестовал против мрачной действительности.

И только если учитель был влюблен в свой предмет и хотел эту любовь к Чехову или Толстому передать нам, ученикам, он мог подолгу, часто в ущерб перемене и очередному анализу произведения, рассказывать то, что не входило в школьную программу. И мы затаив дыхание слушали. И впитывали. Нам хотелось потом больше узнать о писателе. Мы сами искали, читали, влюблялись.

Глава восьмая. «Наперекор стихиям»

Из названия этой главы уже видно, что доктор Чуковский не просто ставит диагнозы языку в своей книге. Он не пассивно наблюдает за его болезнями. Он восстает против речевых безобразий. П редлагает конкретные меры по лечению языка и избавлению его от уродств и извращений. Призывает и нас стать участниками искоренения этого зла.

Глава девятая. О складе и ладе

Тут уже не о болезнях как таковых. Тут об особенностях. Рискну в данном случае сравнить язык с человеком, которого почти все называют больным. Но те, кто близок к нему, кто живет рядом, кому он дорог, говорят о нем не как о больном, а как о человеке с особенностями . Встречали такое?

Так и тут. У языка есть такие особенности, которые кажутся возмутительными и нелепыми изъянами некоторым борцам за чистоту языка.

Чуковский приводит много примеров.

Ради того, чтобы слова были ладнее, складнее, звонче, в языке и существуют те самые особенности, которые Белинский называл «прихотями» и которым смешно противиться. Они как раз служат украшением языка. Формирование речи, по мысли Чуковского, определяется не только законами логики, но и требованиями музыкальности, красоты и художественности.

Глава десятая. О пользе невнимания и забвения

Такое забвение чрезвычайно полезно, говорит автор. И хорошо бы, чтобы оно было массовым. Чтобы те, которые помнят первоначальное значение слова, не клеймили бы и не критиковали тех, кто уже забыл.

Забвение первоначальной этимологии слов или ослабление внимания к ним есть одна из важнейших закономерностей нормальной человеческой речи.

Но при этом, настаивает Чуковский, у нас нет ни малейшего права вводить в язык такие нелепые комбинации слов, которые являются настоящим издевательством над речью. Например, возмущаясь, он приводит примеры подобной «дикости» и невежества: мемориальный памятник (мемория и значит память), промышленная индустрия (индустрия и значит промышленность), эмоциональные чувства (эмоция и чувство — синонимы) .

Подобные ляпсусы не имеют оправданий.

Итог

Можно ли подводить итог тому, что, вернее кто — течет, изменяется, обновляется? Будь жив сейчас Корней Чуковский, книга продолжала бы им дополняться, дописываться. Как и мне хочется дописывать и вести дальше тот словарик, который автор дает в конце своей книги. И он — отдельная драгоценность.

Я верю в животворящий, полный разума русский язык . Я и раньше считала, что словом можно достичь очень многого, порой небывалого.

Словом можно исцелить. Можно возродить к жизни. Можно дать надежду.

А можно и погубить. И поэтому к нему нужно относиться с трепетом, вниманием, осторожностью и любовью. Настроить на него свое ухо. Навести глаз. Научить руку. Следить за речью. Чувствовать, что слетает с нашего языка — розы или жабы, драгоценные камни или пауки. Слышать, видеть, говорить, писать. И книга Корнея Чуковского «Живой как жизнь» в том помощница.

Урок-размышление по книге К.И.Чуковского «Живой как жизнь»

Всероссийский Открытый урок чтения 19.10.17г.

4 класс А МБОУ «СОШ №12» г.Обнинска

Учитель начальных классов Опанасенко Е.А.

Урок – размышление по книге К. И. Чуковского «Живой как жизнь».

Тема: «Всегда живой».

Познавательный аспект : познакомить учащихся с изменениями языка во времена Чуковского, сравнить с состоянием языка в наше время; показать положительную динамику языка в процессе развития науки и техники;

Развивающий аспект : развивать мыслительно-речевую деятельность учащихся, умения анализировать, сравнивать, классифицировать, обобщать, логически верно излагать свои мысли; продолжать работу по раскрытию творческих способностей; по развитию критического, образного мышления; создавать условия для развития коммуникативных навыков, для развития кругозора;

Воспитательный аспект : развитие системы ценностных отношений к родному языку; воспитание бережного отношения к слову автора, ответственного отношения к собственному слову, к культуре речи; совершенствование навыков этичного межличностного общения.

Оборудование: компьютер, проектор, мультимедийная презентация «К. И. Чуковский», «Толковый словарь русского языка» С. И, Ожегова, карточки, папки с текстами, книга К. И. Чуковского «Живой как жизнь», выставка книг К. И. Чуковского, портрет писателя.

Организационный момент. Мотивация.

Учитель: – Отгадайте загадки.

Покупала самовар,
А спасал ее комар.

Мяу – говорил утенок,

Му-у – говорил котенок,

Заинька был паинька.

Перепутали всё звери, Потому что так хотели Или просто маленькие. «Путаница»

Лечит маленьких детей,
Лечит птичек и зверей,
Сквозь очки свои глядит
Добрый доктор … «Айболит»

Неумытых он ругает,

Чисто-чисто умывает «Мойдодыр»

Не чистит и не моется,

Не знаете, кто это?

Не женщина – умора

Солнце по небу гуляло
И за тучку забежало.
Глянул заинька в окно,
Стало заиньке… темно.

Учитель: – «Разгадай название»

«Арболит» – «Айболит», «Кармалей» – «Бармалей», «Муха-Цеце» – «Муха-Цокотуха»,

«Крашеное солнце» – «Краденое солнце» , «Федорино море» – «Федорино горе»

Учитель: – Все эти строки о любимых с детства героях произведний Корнея Ивановича Чуковского. Сегодня наш урок об этом замечательном человеке, его творчестве и пожеланиях потомкам, т.е. нам с вами.

Чтение стихотворения детьми .

В детстве читать не умели мы сами,

И приставали к папе и маме.

Слушали сказки все дни напролёт.

Были те сказки наперечёт:

Про Тараканище и Крокодила,

Про Айболита и Мойдодыра,

Про Бармалея в сказочном море,

Про Телефон и Федорино горе.

Папы и мамы нам рассказали,

Что этих героев давно они знали.

Бабушки в детстве им сказки читали-

От них они этих героев узнали.

К бабушкам долго мы приставали-

Откуда они эти сказки узнали?

Бабушки вот что нам рассказали-

Сказки они эти в книжках читали.

Книжечки эти писал дед Корней-

Сказочник, критик, поэт, чародей.

Хорошие книжки писал дед Корней –

Воспитывал взрослых он и детей.

Будут и внуки наши, и дети

Сказки читать веселые эти.

Постановка проблемы. Вступительное слово учителя.

– Ребята, в современном мире происходят постоянные изменения в языке. Есть две точки зрения на развитие и изменение языка в современном мире. Одни считают, что изменения в языке закономерны и оценивают этот процесс положительно. Другие ратуют за сохранность и незыблемость языковых норм. И нам, как носителям языка, очень важно понять суть этого спора. А поможет нам в этом русский писатель и переводчик, друг детей и взрослых К. И. Чуковский и его книга «Живой как жизнь». Но сначала давайте поближе познакомимся с ним.

3. Презентация «К.И. Чуковский» (Слайды 1-50)

4 . Книга «Живой как жизнь» (Слайды 51-65) . Рассказ учителя.

Учитель:- Для Чуковского также делом большой важности была забота о культуре речи. В 50-е годы он весьма деятельно участвовал в дискуссиях о русской речи, о чистоте языка, о «языковой халатности» . Культуру речи он считал неотделимой от общей культуры и говорил так: «Чтобы повысить качество своего языка, нужно повысить качество своего сердца, своего интеллекта» . Защищая живой язык, он считал необходимым избавляться от казённых и бюрократических речений и штампов – канцеляритов. Кстати, это слово было новым для того времени, а придумал его сам Чуковский, и с его лёгкой руки оно стало общеупотребительным. А ещё Чуковский говорил о том, что необходимо «облагородить нравы молодёжи» , и тогда не придётся «искоренять из её обихода грубый и беспардонный жаргон».

Не правда ли, очень правильные мысли излагал Корней Иванович, увы, созвучные и нашему времени?

Эту тему Чуковский осветил в своей новой книге, которую назвал «Живой как жизнь» (1962), она вышла в свет, когда писатель уже отметил свой 80-летний юбилей. Он шел к этой книге много лет, собирая материалы и проводя исследования. Но и после её выхода в свет не успокоился, а сразу взялся готовить второе издание, а за дополнительной информацией и помощью обратился в Институт русского языка. http://vokrugknig.blogspot.ru/2017/03/blog-post_31.html

Необходимо сказать, что книга эта проверена временем, к ней до сих пор обращаются и проявляют интерес. Так, например, литературный критик Павел Крючков назвал книгу «Живой как жизнь» «памятником литературы» и отметил, что и в ХХ I веке она сохранила свою актуальность. О том, что идеи книги не устарели, говорит и Л.П. Крысин (доктор филологических наук, профессор Института русского языка им.В.В. Виноградова РАН), и объясняет это тем, «что главный враг, с которым в этой книге борется Корней Чуковский, а именно бюрократический язык, очень живуч. Он был жив и прекрасно себя чувствовал в начале века, еще до революции, допустим, несмотря на неприязнь к нему со стороны таких людей как Чуковский, и в более поздние годы, уже в советское время, он и сейчас существует. Он меняет все время обличье» .

Книга Чуковского о русском языке выдержала несколько переизданий, в том числе и в наше время: как в отдельном издании, так и в 4-м томе 15-томного собрания сочинений.

О том, каким лингвистом, тонким исследователем и замечательным знатоком русского языка был Чуковский, очень хорошо рассказал Л.П. Крысин, ему в своё время удалось познакомиться и поработать вместе с именитым писателем. Так в одном из интервью его спросили, почему Чуковский вдруг решил написать книгу о русском языке, на что он ответил: « У него всю жизнь был интерес к слову. Даже если взять его ранние критические статьи, о Блоке, о Брюсове, о Куприне, он, описывая метод, которым пользуются писатели, всегда обращал внимание на язык. О Куприне, например, писал, что он любит такие слова, как «все», «всегда» и так далее, то есть покрывающие все ситуации. Например, «все воры скупы», «всегда там что-то происходит» и так далее. С помощью этих слов он характеризовал манеру Куприна. Похожие вещи находил у Брюсова».

И такие же тонкие и точные исследования, замечания и наблюдения у Чуковского нашлись и для других поэтов. Например, о Бунине он сказал так: «Ни у одного поэта нет такого изобилия глаголов, содержащих понятие цвета: чернеть, алеть, синеть… ». Или о Блоке: «Поэт мыслил одними сказуемыми» , – и замечал, что его любимым словом было слово «туманный ». Кроме того, он считал Блока «мастером смутной, неотчетливой речи» , и видел в этой неотчетливости саму сущность поэтической позиции Блока.

5. Знакомство с фрагментами книги (работа в группах).

Учитель: – Прочитайте отрывок, ответьте на вопросы:

Какое значение имело раньше выражение « зачитать книгу »?

И новое значение словечка « зачитал».

Прежде зачитал означало: замошенничал книжку, взял почитать и не отдал. И еще — ужасно надоел своим чтением: «он зачитал меня до смерти». А теперь: прочитал вслух на официальном собрании какой-нибудь официальный документ: «Потом был зачитан проект резолюции».

Впрочем, как теперь выясняется, кое-кто — правда, в шутку — считает возможным применять этот термин и к чтению стихов:

«Слово для зачтения стихов собственного сочинения имеет академик Лагинов».

Кого раньше называли ребятами ?

Прежде, обращаясь к малышам, мы всегда говорили: дети. Теперь это слово повсюду вытеснено словом ребята. Оно звучит и в школах, и в детских садах, что чрезвычайно шокирует старых людей, которые мечтают о том, чтобы дети снова стали называться детьми. Прежде ребятами назывались только крестьянские дети (наравне с солдатами и парнями).

Дома одни лишь ребята.

Учитель: – Было бы поучительно проследить тот процесс, благодаря которому в нынешней речи возобладала деревенская форма.

Почему К. И. Чуковского насторожило слово обратно ?

Вот уже лет тридцать в просторечии утвердилось словечко обратно — с безумным значением опять.

Помню, когда я впервые услышал из уст молодой домработницы, что вчера вечером пес Бармалей «обратно лаял на Марину и Тату», я подумал, будто Марина и Тата первые залаяли на пса. Но мало-помалу я привык к этой форме и уже ничуть не удивился, когда услыхал, как одна достопочтенная женщина сообщает другой:

— А Маша-то обратно родила.

Кто лакомился кавардаком ?

— Господи, какой кавардак! — воскликнула на днях одна старуха, войдя в комнату, где пятилетние дети разбросали по полу игрушки.

И мне вспомнилась прелюбопытная биография этого странного слова.

В XVII веке кавардаком называли дорогое и вкусное яство, которым лакомились главным образом цари и бояре.

Но миновали годы, и этим словом стали называть то отвратительное варево, вроде болтушки, которым казнокрады-подрядчики военного ведомства кормили голодных солдат. В болтушку бросали что попало: и нечищеную рыбу (с песком!), и сухари, и кислую капусту, и лук. Мудрено ли, что словом кавардак стали кое-где именовать острую боль в животе, причиненную скверной едой!

А потом, еще через несколько лет, к тому же слову прочно прикрепилось значение: бестолочь, неразбериха, беспорядок, неряшество .

Когда жена и дети не назывались семьёй ?

В той же статье излагается диковинная биография слова семья.

В дофеодальную, родо-племенную эпоху это слово означало «коллектив родни». После внедрения феодализма смысл слова резко изменился. Оно стало означать «слуги», «рабы», «челядь». В одном старорусском документе читаем: «Взяли его, Сеньку, в полон татаровья с женою и с 2 детьми и со всею семьею» (1660).

Из чего следует, что ни жена, ни дети не назывались в то время семьей.

Наряду с этим у слова семья появилось новое значение: оно стало синонимом жены. В одном тексте так и сказано, что некий Евтропьев внес столько-то рублев в монастырь за детей и за семью свою Матрену, а в другом тексте другая жена называется семья Агриппина. Это значение слова семья сбереглось и в фольклоре:

Здравствуй, Добрыня сын Никитинич,

Со своею да с лю́бой семьей —

С той было Маринушкой Кайдальевной.

Когда читаешь такие биографии слов, окончательно утверждаешься в мысли, что русский язык, как и всякий здоровый и сильный организм, весь в движении, в динамике непрерывного роста.

6. Из какого языка пришло слово котлета ?

– Мы настолько привыкли к этому слову, что теперь и не скажем, как в старину, приготовленный кусок мяса.

Автор приводит примеры иноплеменных слов, которые давно уже стали русскими: алгебра, алкоголь, чулок, артель, митинг, руль, рельсы, наивный, серьезный. “Неужели можно выбросить их из живой русской речи?” – спрашивает Чуковский.

При этом он радуется тому, что многие иностранные слова не прижились в обиходе и не вытеснили исконно русские. Например, некогда популярное “фриштикать” никогда не придёт на язык обычному человеку. Вместо этого мы “завтракаем”.

А вот некоторые русские слова с течением времени устарели, и их следовало заменить заимствованными.

Подбери синонимы к исконно русским словам :

(задание на карточках, проверка – на экране, слайд -)

водяная краска – акварель

правщик – корректор дальнеразговорня – телефон

Татьяна Фесенко
Живой как жизнь. Письма К. И. Чуковского

Новый журнал, № 100 / 1970 г.

В свое время, в «Повести кривых лет» 1 я уже вкратце рассказала о том, как еще студенткой, работая в книгохранилище Академии наук УССР в Киеве, натолкнулась на забавную книжечку знакомого мне с детства автора — это были «Колотки и копатки» Корнея Чуковского, в дальнейших изданиях превратившиеся во все более разраставшийся и приобретавший широкую известность труд — «От двух до пяти». В этой, тогда еще тоненькой, книжке автор делал упор на то, что дети стараются осмыслить многие слова по функции обозначаемого ими предмета — так «молоток» становится «колотком» потому, что им колотят гвоздь, лопатка гораздо логичнее называется «копаткой», «вазелин» превращается в «мазелин», потому что мама мажет им лицо и т. д.

Я тут же вспомнила, как в Каневе, где я часто проводила лето, гостя у деда с бабушкой, белоголовая соседская малышка гордо сообщила мне, что ее отец работает на «песковаторе». Зная, что он занят на подготовительных работах по постройке моста через Днепр, я тщетно старалась обучить мою маленькую приятельницу трудному слову «экскаватор». Девчушка упорно качала головой и повторяла: «Нет, нет, на песковаторе, он песочек копает, я сама видела…»

В книжечке, которую я держала в руках, был призыв ко всем читателям присылать автору по тут же указанному адресу кажущиеся им интересными слова и выражения из лексикона детей. И вот, подхваченный мной «песковатор» полетел к Корнею Ивановичу, положив начало переписке, а затем и знакомству. Это словечко так и кочевало из одного издания в другое, но особенно приятно было услышать его через много лет из уст самого Корнея Ивановича, когда он привел его среди примеров в записанных на пластинку отрывках из книги «От двух до пяти» в чтении самого автора 2 .

Не буду повторяться, снова рассказывая о приездах Корнея Ивановича в Киев и встречах с ним, о его интереснейших, тщательно хранившихся у меня письмах, которые мне все-таки не удалось сберечь в годы войны — они пропали уже на чужой земле. Скажу только, что в 1962 году, когда Корней Иванович получил почетную степень доктора литературы Оксфордского университета, мне пришла мысль поздравить его и послать ему мою работу 3 , изданную Библиотекой Конгресса в 1961 г., а также книгу, написанную нами с мужем (А. В. Фесенко) о русском языке советского периода («Русский язык при Советах», Нью-Йорк, 1955), соприкасающуюся с темой книги Чуковского «Живой как жизнь». Я ограничилась только надписями на обеих книгах, поздравив К. И. с высокой оценкой его заслуг в области литературы и упомянув о том, что, покидая родную страну, я взяла среди немногих дорогих мне вещей и когда-то подаренную мне Корнеем Ивановичем книгу «От двух до пяти», позже погибшую в огне войны. Подписалась я, присоединив и девичью фамилию, под которой он когда-то меня знал.

Как и в юности, я не ждала ответа, но он пришел, и даже очень скоро — сначала я получила открытку, с которой и началась снова наша переписка, затем и книгу — шестнадцатое издание «От двух до пяти» с надписью:

Татьяне Павловне Фесенко,
задушевный привет
от Корнея Чуковского.
Переделкино, 1962, сент.

Как видно из текста открытки, Корней Иванович был не совсем уверен, к чему именно относится мое поздравление — к присуждению ему докторской степени английским университетом или награждению его орденом Ленина в СССР!

Dear Mrs. Fessenko,

Спасибо за книги. Буду рад прислать Вам второе изд. «Живого как жизнь». Проглотил обе книги с жадностью. Ту, что о XVIII веке, подарил акад. Н. К. Гудзию. А ту, что о XX — использую, по возможности, в какой нб. новой работе. Благодарю Вас обоих за поздравление. Знаете ли Вы, что я — Litt. Doctor of Oxford U-ty?

Следующая весточка была также краткой 5 :

Спасибо за фото, за письмо и за чудесный вид Главный Читальный Зал в библиотеке Конгресса. Знаете ли Вы мою книгу «Современники» и книгу моей дочери Лидии Чуковской «В лаборатории редактора»? Если нет, — мы пришлем их Вам.

У Вас на карточке очень интенсивное (курсив К. Ч.) лицо, лицо человека, привыкшего думать и действовать. Привет Леве и Маринке. Знают ли они русский язык? 6

На лицевой стороне открытки, на белом поле под пейзажем:

Все же мне кажется, что наша задача — примирить наши великие (курсив К. Ч.) народы, а не наоборот. Приезжайте в СССР. Приезжайте! 7

Ваш К. Чуковский

Скоро пришла и третья весточка 8 :

США, Вашингтон (курсив К. Ч.).

Поздравляю Вас с праздниками и жду с нетерпением Вашу книгу 9 . Сейчас у нас в Подмосковье — чудесная многоснежная зима. Ходим в валенках, звенят синички. Только что прочитал книгу В. Маркова о Хлебникове — очень талантливо, не знаете ли: кто он такой? 10

Ваш К. Чуковский

Пришлите, пожалуйста, какой нб. хороший детектив (свежий).

На лицевой стороне открытки, на белом поле:

Вчера закончил Updike’a Rabbit Run. Здорово! Привет мужу.

Затем в ответ на мои письма стали уже приходить тоже письма:

Милые мои Фесенки!

Спасибо, спасибо — и трижды спасибо. И за памятник Фенимору Куперу 11 , и за Ваши портреты, и за Новогодний привет и за дружественное отношение ко мне. У нас теперь великолепная подмосковная зима. «Пришла рассыпалась клоками». Я почти безвыездно живу в Переделкине, на даче, в 20 километрах от Москвы, в Городке писателей. Здесь жили Бабель, Пильняк, Фадеев, Б. Пастернак и мн. др. Живут: Федин, Леонов, Сельвинский, Вс. Иванов, Катаев, Леонов (повторение! Т. Ф.) — и мн. др. Неподалеку находится так называемый «Дом Творчества» — здание, в сорока комнатах коего живут и работают 40 писателей — каждый месяц новая смена. Я люблю бывать там. Там сейчас Беленков (написавший книгу о Тынянове — читали?), проф. Нейгауз, чудесный музыкант, друг Бориса Леонидовича, автор замечательной книги «Техника фортепианной игры». Название узкое, а книга широкая. Жил поэт Андрей Вознесенский, очень любопытная фигура. Вообще очень много поэтов — главным образом молодых и талантливых.

Встаю я очень рано — в 5 ч. Сейчас же берусь за работу — пишу до 10. В 10 приезжает из Москвы моя помощница («секретарь») Клара Израилевна, мы завтракаем, я иду гулять и вернувшись, читаю — преимущественно английские, америк. книги. Сейчас читаю Симмонса «Чехов», рассказы Updike, критические очерки Эдмунда Уилсона. Жду новой книги Сэлинджера — любимейшего моего писателя. Потом — снова за письменный стол. Года четыре назад я обнаружил, что у меня лишние деньги, получил гонорар за «От 2 до 5», построил рядом со своей дачей детскую библиотеку — веселый теремок — четыре комнаты, где вся мебель — сказочная (мы сами раскрасили ее) и крыша теремковая, дети размалевали фасад, художники Васнецов и Конашевич пожертвовали в библиотеку чудесные картины (своего изготовления) — в библиотеке 12.000 книг, обслуживает она тысячу (немного больше) ребят из семи окрестных поселков. Я часто бываю в библиотеке. Летом я устраиваю у себя в лесу костры (два костра: «здравствуй, лето!» и «прощай, лето!»), на кострах (или вернее: у костров) бывает около 1500 детей. Плата за вход — 10 шишек. У костра выступают фокусники, жонглеры, а также писатели. И артисты: Рина Зеленая, Сергей Образцов (который, кстати сказать, собирается в США. Непременно посмотрите его: он изумительный мастер).

Ну вот. Не знаю, почему я так расписался. Не собираетесь ли в СССР? Вот было бы чудесно! Недавно был у меня Роберт Фрост. Написал в «Чукоккалу» отличные стихи. Право, приезжайте.

А мне пора идти в Библиотеку: мы устраиваем с детьми елку — и готовим новогодний концерт.

Ваш К. Чуковский.

Дорогая Татьяна Павловна!

Спасибо за «Ущелье соболей» и «Встречу с детством». Как хорошо, что недавно перед этим Вы прислали мне снимок с памятника Фенимору Куперу. Представьте, я даже не знал, что Фенимор — это фамилия его матери и что Самюэль Морс — изобретатель «азбуки Морзе». И не знал трогательной надписи на ирокезском могильнике. Вообще Вы так искусно описали свою поездку в Куперстаун, что мне кажется, будто и я был вместе с Вами 12 .

Прочитав Вашу «Встречу с детством», я решил послать Вам свою встречу с детством — повестушку «Серебряный герб», где я очень неумело, но правдиво описываю свою раннюю жизнь 13 . Я родился в Петербурге, но мать разошлась с отцом и поселилась в Одессе, где я и провел свое детство. Вы хотели бы прочитать «Современники». Сейчас в «Молодой Гвардии» печатается второе издание, чуть оно выйдет в свет, я сейчас же пошлю его Вам. А первое издание все разошлось в первый же день, те экземпляры, какие были у меня, я раздарил и даже у букинистов не могу достать ни одного. Странная судьба у моих книг: «Мойдодыр» в прошлом году вышел 50-м изданием, по сведениям Книжной Палаты, в советское время отпечатано 63.000.000 моих книг, книжек, книжонок и пр., и вот сейчас книжка «Айболит» вышла тиражом 1.300.000, а если через 2-3 дня я зайду в книжную лавку — книги уже нет и в помине! На ул. Горького есть огромный «магазин № 100», выставляющий свои ларьки на улицу, и всегда к ним такая очередь, что невозможно пробиться. Колоссально много читает у нас молодежь! А как слушают поэтов! Под Москвою есть зал, вмещающий 14.000 человек. И вот два дня подряд выступали там мои друзья, молодые поэты, и оба раза аудитория не могла вместить всех желающих!

Вы чудесно рассказали в «Ущелье соболей» о своих земляках — особенно о бабушке, которая кричит «Сиди внутрь!» 14

В сущности, оба очерка родились из туристских поездок. Оба поэтичны, талантливы, но как бы это сказать? — слишком уж пышут благополучием, счастьем. У мальчика врожденный дефект позвоночника, но мать его «так и расплывается в улыбке» «…Нам очень, очень повезло!»

Сегодня я совершил более печальную прогулку. Дело в том, что в Переделкине есть чудесная старинная церковь, и при ней — на холме — кладбище. Там похоронена моя жена Мария Борисовна († 1955), там и моя будущая могила. Сейчас февральская (очень милая мне) вьюга, я пробрался туда пешком, постоял над могилой и поглядел вниз на чудесную заснеженную поляну, у края которой видны дачи друзей (писателей), и в том числе поэта, погребенного тут же, под тремя старыми соснами. А поляна называется «Неясная поляна».

Я не люблю тех наших портретов, которые написал Игорь Грабарь 15 . Я люблю тот портрет, который написал с меня Репин; он же сделал чудесную акварель Марии Борисовны.

Вы говорите о поездке в США. Она представляется мне очень нетрудной. Самолет не утомляет меня. Если я не помру к лету и если подготовлю собрание своих сочинений для Гослита, я стану хлопотать о поездке в США, побываю в Кэмдене в доме Уитмена, побываю в Бостоне (Эмерсон и вся его группа), посмотрю памятники Фенимору Куперу, Гансу Андерсену, Линкольну и т. д., побываю в картинной галерее Вашингтона, о которой мне рассказывали чудеса.

Конечно, все это м.б. «мрiї».

«Фантастичні думи, фантастичні мpії» 16 — но почему же не пофантазировать в разговоре с друзьями.

Ах, если бы Вы знали, какая чудесная группа молодых лингвистов — научных работников Института русского языка — сейчас пришли ко мне в гости. Среди них дочь Винокура, тоже очень сильный лингвист. Они очень дружны, остроумны и знающи.

Ваш К. Чуковский

В ответном письме от 28 февраля 1963 г. я спрашивала, получил ли К. И. несколько детективных романов, посланных нами, а также писала:

«Несколько дней тому назад я послала Вам свою только что вышедшую книгу и томик стихов нашего друга, о котором также идет речь в моих воспоминаниях 17 . Очень рада, что Вас заинтересовали мои американские впечатления. Не удивляюсь, что Вам показалось неправдоподобным то, что вначале поражало и нас — удивительное чадолюбие американцев, их стремление иногда ценой огромного напряжения сил и финансов не только спасти от смерти, но и по возможности создать нормальное детство калеке, паралитику, слепому ребенку. Поэтому-то я и писала о счастливой улыбке матери инвалида. Здесь ведь много жертв полио — детского паралича, и ими не тяготятся, а как-то еще больше жалеют и любят их».

На это письмо я уже не получила ответа. Вероятно, кто-то, контролировавший эту переписку, остался недоволен моей книгой или моими письмами. Такую догадку подтверждает и тот факт, что после долгого отсутствия каких-либо вестей от Корнея Ивановича, я получила конверт с испанскими марками и штемпелем: La Sabina (Baleares) 6 AGO 64.

В нем была русская открытка: «Искал подарок целый день я, чтобы поздравить с днем рожденья» (художник А. М. Лаптев) с выпускными данными: 8.1.64 г. На открытке изображен цыпленок, держащий в клюве мотылька и подносящий его удивленному щенку.

Текст, как мне кажется, написанный рукой К. И., гласил:

I have just returned from the Soviet Union where I was asked by Kornei Ivanovich Chukovsky to send you his greetings as at the moment it is «неудобно» for him to do so himself.

Amanda [Height ?] 18 .

14-го сентября 1964 г. нам позвонило одно лицо, известное в американских научных и журналистических кругах, с которым мы не были лично знакомы. Не упоминаю имени этого человека, т. к. не заручилась на это его согласием. Он сообщил, что за неделю до этого он был в гостях у Чуковского в Переделкине. Несмотря на бывший у него незадолго перед тем сердечный припадок Корней Иванович уже совсем оправился, был бодр и очаровал гостя своим живым умом. Он встретил посетителя на длинной дороге в Переделкино и показал ему библиотеку-«теремок». В то время К. И. продолжал работать над собранием своих сочинений. «Он просил меня обязательно передать Вам привет», -сказал мне мой собеседник по-английски, добавив, что Корней Иванович также просил его, вместе с разными изданиями, которые его посетитель обещал прислать ему из университета, прислать ему экземпляр и моей «Повести кривых лет», что любезный американец и поспешил сделать.

Это была последняя весточка от Корнея Ивановича.

В эту зиму, невдалеке от «Неясной поляны» синицы снова будут звенеть над засыпанной снегом могилой, но нам не дано поклониться ей.

Мне хотелось бы, чтобы опубликование этих немногих писем хоть в малой мере помогло сохранить в памяти людей живой облик человека, своим большим талантом и чудесной выдумкой украсившего и наше детство, человека, смотревшего на широкий мир добрыми и полными интереса глазами.

Татьяна Фесенко

1 Нью-Йорк. Изд. «Нового Русского Слова», 1963, стр. 51-53.

2 Международная книга, Д00014879-14880(а); выпущена в 1963 г.

3 Eighteenth Century Russian Publications in the Library of Congress, a Catalog.

4 На открытке с интерьером: «Кусково. Малиновая гостиная». Без даты. Штемпель неразборчив. Сбоку, как и на последующих открытках, адрес: К. Чуковский. Москва. К9, ул. Горького 6, кв. 89.

5 На открытке с видом: Альбер Марке (1875-1947) «Площадь св. Троицы в Париже». Гос. Эрмитаж.

6 Я послала К. И. наши снимки с маленькими друзьями-американцами, указав, что они с малых лет знают сказки Чуковского. Т.к. я не упомянула, что эти дети русского происхождения, Корней Иванович мог думать, что его сказки известны им в переводе на английский.

7 Все слова, переданные здесь курсивом, вставлены К. И. позже и написаны на открытке чернилами другого цвета.

8 На открытке с видом: «СССР. Москва. Советская площадь. Московский Совет депутатов трудящихся». Без даты.

9 Я написала, что в ближайшее время выйдет моя повесть, построенная на автобиографической канве.

10 Я поделилась с автором книги лестным мнением К. И. Чуковского о его работе, и, с разрешения В. Ф. Маркова, сообщила некоторые факты из его биографии.

11 Я послала К. И. несколько фотографий; на одной из них был изображен памятник Куперу, стоящий в Куперстауне на участке земли, когда-то принадлежавшем писателю.

12 Здесь речь идет о моих двух путевых очерках, напечатанных в «Новом Русском Слове» (Нью-Йорк) от 1 апреля и 3 марта 1962 г. В более раннем, упомянутом К. И. на втором месте, я писала о посещении городка Куперстаун, в штате Нью-Йорк, заложенного отцом любимого в России писателя Джемса Фенимора Купера. В перестройке и украшении дома Куперов (сгорел в 1853 г.) принимал участие и известный американский художник и изобретатель Самуэль Финли Б. Морзе (1791-1872).

Ирокезский могильник находится там же, на земле, принадлежащей семье Фернлей-Овер. Сюда перенесены кости индейцев, в разное время найденные на территории Куперстауна. Так, каменная ограда на «Участке Куперов» на Ривер Стрит, по словам внука писателя, все время давала трещину на одном и том же месте. Многие, включая и знаменитого американского поэта Роберта Фроста, полушутя высказывали догадку, что там находится нечто, не терпящее ограды… Найденные там кости когда-то похороненного в традиционном сидячем положении ирокезскою воина были также перенесены в могильник. Надпись на плите, составленная белым, Вильямом Вильберфорсом Лордом, гласит: «Белый человек, приветствуем тебя! Мы, чьи кости лежат у твоих ног, были ирокезами. Широкие просторы, ныне принадлежащие тебе, были когда-то нашими. Дружеские руки вернули нам достаточно земли для могилы».

13 Книга эта (Москва, Гос. изд-во детской лит-ры, 1963) с надписью «Дорогой Татьяне Павловне — Корней Чуковский» была вскоре получена нами.

14 В этом очерке я описывала необычайно живописное ущелье в том же штате Нью-Йорк, в свое время отмеченное знаменитым составителем путеводителей Бедекером в числе восьми американских чудес. Прогулка по каньону, прорезанному бурной рекой, включает и поездку на специальной лодке, приспособленной для прохождения порогов. Описывала я и нашу встречу с земляками — давними выходцами из России.

15 Я упомянула, что у нас есть репродукции портретов К. И. и его жены, работы Игоря Грабаря, находящихся в Третьяковской галерее.

16 В киевские времена Корней Иванович часто называл меня «украиночкой» и любил вставлять в разговор украинские слова и выражения.

17 Это была моя «Повесть кривых лет» и сборник стихов Ивана Елагина «По дороге оттуда».

18 «Я только что вернулась из Советского Союза, где Корней Иванович Чуковский попросил меня передать Вам привет, т.к. в данный момент ему «неудобно» это сделать самому». Подпись неразборчива.

Крючков Павел: Рецензия на “Живой как жизнь”, “Чуковский и Жаботинский”

Журнал “Новый Мир” N5
2005 год

Корней Чуковский. Живой как жизнь. О русском языке. М., “КДУ”, 2004, 224 стр.

Что может быть лучше осмысленных подарков на день рождения? Вот и Московский университет к своему юбилею получил многое — от первоклассных документальных фильмов до строительства новых помещений… Этот же скромный дар, произведенный университетским издательством “Книжный дом”, тоже, надеюсь, не затеряется в череде полезных поступков. Во всяком случае, отдельным изданием эта книга не выходила более двадцати лет. Кстати, на последней стороне обложки — цитата из вышеназванного языковеда: “„Характерные для Чуковского-лингвиста взгляды на язык, манера рассуждений о слове, приемы и методы его анализа особенно рельефно проявились в книге ‘Живой как жизнь‘, главной, если можно так выразиться, работе Чуковского, посвященной языку” (доктор филологических наук, профессор Л. П. Крысин)”.

Эту книгу принято считать популярной и даже популяризаторской. К. Ч. полагал ее все же научной. “Популяризаторы облегчают в изложении чужие мысли, я же пишу только то, до чего догадался сам”, — примерно так говорил Корней Иванович. Примечательно, что первые рецензии появились за границей. Нелишне вспомнить, что в 60-е газеты книгу ругали — за “необоснованный” интерес автора к жаргонам, в том числе молодежным. Вся эта пена схлынула, книга сделалась своего рода памятником литературы, но не утратила актуальности. Остается только жалеть, что Чуковский не знал о дополнительных значениях слова “крутой” и что против новооткрытого им вируса канцелярита никакой вакцины не подыщет никто. В своей книге Л. П. Крысин (кстати, помогавший Чуковскому в работе над его исследованием) приводит чудесные отрывки из документов нынешней московской мэрии, подготовленных по случаю приближающейся Пасхи. Это… супер! — как нынче говорят школьники.

Жаль, что в книгу не включили словарик, который хоть и устарел, но показателен.

Зато здесь — в приложении — две ранних статьи Чуковского “О старом словаре и новых словах” (1910) и “Новый русский язык” (1922). Новый русский, заметьте.

Корней Чуковский. Собрание сочинений в 15-ти томах. Т. 8. Литературная критика 1918 — 1921. М., “ТЕРРА-Книжный клуб”, 2004, 664 стр.

Этим томом собрания сочинений завершается первое полное издание литературной критики Корнея Чуковского — дeла, которое он почитал для себя главным в своей писательской работе и с которым (в его интенсивности и возможности неподцензурного выхода к читателю) был вынужден окончательно расстаться в конце 20-х годов: тогда судить начали, как он обронил в дневнике, “не по талантам, а по партбилетам”. Те же, о ком он писал, либо — по собственной или чужой воле — ушли в лучший из миров, либо мимикрировали, либо оказались более непроизносимыми. Во дворе Государственной публичной библиотеки стали сжигать по спискам неугодные книги (кстати, товарищи из рейха в те времена еще и пешком под свои пивные столы не ходили). В общем, литературная эпоха, в которой Корней Чуковский был одним из самых искренних критиков (не щадил, кстати, ничьих авторитетов, не признавал друзей, конъюнктуры момента и прочих “обстоятельств”, а писал исключительно от себя), — окончательно перевернулась.

Тридцать лет ушло у Чуковского на эту работу: сотни статей, не один десяток книг — от “Леонида Андреева большого и маленького” (1908) до “Оскара Уайльда” (1922) и “Некрасова” (1926). Теперь все собрано воедино, откомментировано и достойно подано. И не было бы этих трех критических томов издающегося собрания (6-й, 7-й и 8-й) без долгой, кропотливой работы Елены Чуковской, Евгении Ивановой и некоторых других немногочисленных “чуковедов”.

Синтетическая критика Чуковского теперь легкодоступна и для исследования, и для чтения, ибо она, не устаю повторять, все же — таинственная часть именно того самого поля, на котором произрастает — по соседству — художественная литература.

В финальном “критическом” томе помимо избранных, но эмблематичных статей 1918 — 1928 годов представлены книги К. Ч. “Футуристы” (1922), “Александр Блок как человек и поэт” (1924), “Две души М. Горького” (1924) и “Рассказы о Некрасове” (1930). Последняя, против обыкновения публикаторов, печатается не по последнему изданию.

Точнее — по нему, конечно, но с учетом текстологии в издании “Кубуча” (“Некрасов”, 1926). Оказывается, в “Рассказах…” уже погостило бдительное “государево око”. Анализ текстов в двух почти не отличающихся по составу книгах выявил-таки очертания веревки на шее.

После издания 1930 года Корней Чуковский (1882 — 1969) никогда более никаких критических работ не публиковал, если не считать редких выступлений в защиту или поддержку (Л. Пантелеев, И. Грекова). Случались, впрочем, и внутренние рецензии (первый отзыв на рукопись “Одного дня Ивана Денисовича” А. Солженицына). В этих редких выступлениях еще сквозила уже давно забытая читателями Чуковского “старая страсть” художественного критика.

Корней Чуковский. Собрание сочинений в 15-ти томах. Т. 9. Люди и книги. М., “ТЕРРА-Книжный клуб”, 2004, 664 стр.

Тихая, кропотливая, чрезвычайно “насыщенная” книга о литераторах некрасовской эпохи. Сегодняшний читатель ее — думаю, такая же редкость, как и читатель тех, кому она посвящена. Николай Успенский, Василий Слепцов, А. В. Дружинин и прочие авторы “Современника” стоят даже не во втором, а, боюсь, в четвертом, условном ряду той или иной книжной полки. Но вместе с тем что-то такое в воздухе колышется, и я в который раз слышу об удовольствии от про(пере)читанных кем-то из коллег, скажем, “Петербургских трущоб”… Замечено, кстати, что современная массовая культура, сиречь телесериалы, — к “душному времени” второй половины позапрошлого века очень даже неравнодушна.

Настоящее издание было непростым, учитывая то, что свой литературоведческий труд Чуковский издавал как раз в более чем жестоковыйные времена, — хотя публикаторы, по-моему, ювелирно отгребли зерна от плевел, сверяясь с изданиями “Людей и книг” разных лет. В приложении даны редкие и не переиздававшиеся после революции тексты К. Ч., разбросанные по малодоступным изданиям. Особо отмечу тут статью 1906 года — об обожаемом Чуковским Алексее Константиновиче Толстом (“Поэт-духовидец”).

…А сам я как-то особенно люблю очерк-расследование о казанском помещике Григории Толстом (“Григорий Толстой и Некрасов”), которым открывается очередной том собрания сочинений К. Ч. Об этом “рыцаре на час”, который то собирался финансировать европейскую революцию (общался, понимаете ли, с Марксом), то готовил вливания в некрасовский “Современник”, — тоже можно снять сериал. Колоритная фигура своего времени. Дружил со знаменитостями, бывал в собраниях, жил широко. В XX веке был забыт, а заодно и незаслуженно оклеветан (отмечен ярлыком сотрудника охранки и провокатора). Корней Иванович перебрал всех Толстых, за которых иногда принимали нашего казанского Григория, освободил его имя от лишних наветов и повесил у себя в переделкинском доме его портрет, подаренный родственницей помещика.

Денег, между прочим, Григорий Толстой так никому и не дал. Рыцарь на час, одним словом.

Чуковский и Жаботинский. История взаимоотношений в текстах и комментариях. Автор и составитель Евг. Иванова. М., “Мосты культуры” — Иерусалим, “Гешарим”, 2005, 272 стр.

Ох, люблю я эти классические русские обороты “если бы” и “знать бы”. Интересно, когда в 1978 году Владимир Глоцер помещал в книгу “Жизнь и творчество Корнея Чуковского” свою замечательную статью 1 о художественной иконографии Чуковского, — мог ли он предположить, что процитированный, но не названный 2 им “друг юности” Чуковского — еще при нашей жизни — окажется рядом со своим конфидентом на обложке свободно доступной книги?

Специалист по литературно-критической работе Корнея Чуковского Евгения Викторовна Иванова тщательно потрудилась в русских и зарубежных архивах, обозначила в четырех частях сюжет своего исследования 3 и републиковала, вплетя в общую канву повествования, забытые статьи обоих героев книги.

Теперь эта деликатная когда-то тема, обозначенная лет десять назад докладами литературоведа М. Петровского (Киев), работами москвича Л. Кациса и одесской (тогда) журналистки О. Канунниковой, стала “многослойной” и многозначной книгой, открывающей уже все существующие “кингстоны”. Я, признаюсь, и не ожидал, какой кипяток бурлил, оказывается, за тем, что обозначено здесь как “Полемика о евреях и русской литературе”.

1. Владимир Глоцер. Он “Великий Умывальник, Знаменитый Мойдодыр” – в сборнике “Жизнь и творчество Корнея Чуковского”, М., “Детская Литература”, 1978, Составитель Валентин Берестов.

2. Нет, все-таки названный – как “Владимир Ж.”.

3. “Учитель и ученик”, “Полемика о евреях и русской литературе”, “Разные уроки юбилея Шевченко”, “И снова Лондон”.

Живой как жизнь – Чуковский Корней Иванович

Книга Живой как жизнь – Чуковский Корней Иванович читать онлайн Наука, образование / Языкознание бесплатно и без регистрации.

Содержание

Книгу Живой как жизнь – Чуковский Корней Иванович читать онлайн бесплатно – страница 1

ЖИВОЙ КАК ЖИЗНЬ

Рассказы о русском языке

СТАРОЕ И НОВОЕ

В нем (в русском языке)все тоны и оттенки, все переходы звуков от самых твердых до самых нежных и мягких; он беспределен и может, живой как жизнь, обогащаться ежеминутно.

I

Анатолий Федорович Кони, почетный академик, знаменитый юрист, был, как известно, человеком большой доброты. Он охотно прощал окружающим всякие ошибки и слабости. Но горе было тому, кто, беседуя с ним, искажал или уродовал русский язык. Кони набрасывался на него со страстною ненавистью. Его страсть восхищала меня. И все же в своей борьбе за чистоту языка он часто хватал через край.

Он, например, требовал, чтобы слово обязательно значило только любезно, услужливо.

Но это значение слова уже умерло. Теперь и в живой речи и в литературе слово обязательно стало означать непременно. Это-то и возмущало академика Кони.

— Представьте себе, — говорил он, хватаясь за сердце, — иду я сегодня по Спасской и слышу: “Он обязательно набьет тебе морду!” Как вам это нравится? Человек сообщает другому, что кто-то любезно поколотит его!

— Но ведь слово обязательно уже не значит любезно, — пробовал я возразить, но Анатолий Федорович стоял на своем.

Между тем нынче во всем Советском Союзе уже не найдешь человека, для которого обязательно значило былюбезно.

Нынче не всякий поймет, что разумел Аксаков, говоря об одном провинциальном враче:

“В отношении к нам он поступал обязательно” [С.Т. Аксаков, Воспоминания (1855). Собр. соч., т. II. М., 1955, стр. 52.]

Зато уже никому не кажется странным такое, например, двустишие Исаковского:

• И куда тебе желается,
• Обязательно дойдешь.

Многое объясняется тем, что Кони в ту пору был стар. Он поступал, как и большинство стариков: отстаивал те нормы русской речи, какие существовали во времена его детства и юности. Старики почти всегда воображали (и воображают сейчас), будто их дети и внуки (особенно внуки) уродуют правильную русскую речь.

Я легко могу представить себе того седоволосого старца, который в 1803 или в 1805 году гневно застучал кулаком по столу, когда его внуки стали толковать меж собой о развитии ума и характера.

— Откуда вы взяли это несносное развитие ума? Нужно говорить прозябение” [Труды Я.К. Грота, т. II. Филологические разыскания (1852-1892). СПБ. 1899, стр. 69, 82.].

Стоило, например, молодому человеку сказать в разговоре, что сейчас ему надо пойти, ну, хотя бы к сапожнику, и старики сердито кричали ему:

— Не надо, а надобно! Зачем ты коверкаешь русский язык? [В Словаре Академии Российской (СПБ, 1806-1822) есть только надобно.]

Наступила новая эпоха. Прежние юноши стали отцами и дедами. И пришла их очередь возмущаться такими словами, которые ввела в обиход молодежь: даровитый, отчетливый, голосование, человечный, общественность, хлыщ [Ни в Словаре Академии Российской, ни в Словаре языка Пушкина (М., 1956-1959) слова даровитый нет. Оно появляется лишь в Словаре церковнославянского и русского языка, составленном вторым отделением Императорской Академии наук (СПБ, 1847). Слова отчетливый нет в Словаре Академии Российской. Слова голосование нет ни в одном словаре до Даля, 1882. Слово хлыщ создано Иваном Панаевым (наравне со словом приживалка) в середине XIX века. См. также Труды Я.К. Грота, т. II, стр. 14, 69, 83. ].

Теперь нам кажется, что эти слова существуют на Руси спокон веку и что без них мы никогда не могли обойтись, а между тем в 30-40-х годах минувшего столетия то были слова-новички, с которыми тогдашние ревнители чистоты языка долго не могли примириться.

Теперь даже трудно поверить, какие слова показались в ту пору, например, князю Вяземскому низкопробными, уличными. Слова эти: бездарность и талантливый. “Бездарность, талантливый,-возмущался князь Вяземский, — новые площадные выражения в нашем литературном языке. Дмитриев правду говорил, что “наши новые писатели учатся языку у лабазников” [П. Вяземский, Старая записная книжка. Л., 1929, стр. 264.]

Если тогдашней молодежи случалось употребить в разговоре такие, неведомые былым поколениям слова, как: факт, результат, ерунда, солидарность [Ни слова факт, ни слова результат, ни слова солидарность нет в Словаре Академии Российской.] представители этих былых поколений заявляли, что русская речь терпит немалый урон от такого наплыва вульгарнейших слов.

Корней Чуковский – Живой как жизнь

Корней Чуковский – Живой как жизнь краткое содержание

Живой как жизнь читать онлайн бесплатно

Живой как жизнь

2-е издание, исправленное и дополненное.

«Живой как жизнь» — главная книга Чуковского, посвященная русскому языку, его истории и современной жизни, законам его развития. Нескрываемый и страстный интерес автора к слову как к началу всех начал в сочетании с объективным научным анализом речи — отличительная особенность книги Чуковского, сделавшая ее такой популярной и читаемой в нашей стране.

В книге вы найдете огромное количество примеров живой русской речи, узнаете, что такое «канцелярит» и как с ним бороться, «умслопогасы» и «иноплеменные слова» и многое-многое другое.

Глава первая

Старое и новое

Дивишься драгоценности нашего языка: что ни звук, то и подарок; все зернисто, крупно, как сам жемчуг, и право, иное названье еще драгоценнее самой вещи.

Анатолий Федорович Кони, почетный академик, знаменитый юрист, был, как известно, человеком большой доброты. Он охотно прощал окружающим всякие ошибки и слабости.

Но горе было тому, кто, беседуя с ним, искажал или уродовал русский язык. Кони набрасывался на него со страстною ненавистью.

Его страсть восхищала меня. И все же в своей борьбе за чистоту языка он часто хватал через край.

Он, например, требовал, чтобы слово обязательно значило только любезно, услужливо.

Но это значение слова уже умерло. Теперь в живой речи и в литературе слово обязательно стало означать непременно. Это-то и возмущало академика Кони.

— Представьте себе, — говорил он, хватаясь за сердце, — иду я сегодня по Спасской и слышу: «Он обязательно набьет тебе морду!» Как вам это нравится? Человек сообщает другому, что кто-то любезно поколотит его!

— Но ведь слово обязательно уже не значит любезно, — пробовал я возразить, но Анатолий Федорович стоял на своем.

Между тем нынче во всем Советском Союзе не найдешь человека, для которого обязательно значило бы любезно. Нынче не всякий поймет, что разумел Аксаков, говоря об одном провинциальном враче:

«В отношении к нам он поступал обязательно».

Зато уже никому не кажется странным такое, например, двустишие Исаковского:

И куда тебе желается,
Обязательно дойдешь.

Многое объясняется тем, что Кони в ту пору был стар. Он поступал, как и большинство стариков: отстаивал те нормы русской речи, какие существовали во времена его детства и юности. Старики почти всегда воображали (и воображают сейчас), будто их дети и внуки (особенно внуки) уродуют правильную русскую речь.

Я легко могу представить себе того седоволосого старца, который в 1803 или в 1805 году гневно застучал кулаком по столу, когда его внуки стали толковать между собой о развитии ума и характера.

— Откуда вы взяли это несносное развитие ума? Нужно говорить прозябение.

Стоило, например, молодому человеку сказать в разговоре, что сейчас ему надо пойти, ну, хотя бы к сапожнику, и старики сердито кричали ему:

— Не надо, а надобно! Зачем ты коверкаешь русский язык[1]?

А когда Карамзин в «Письмах русского путешественника» выразился, что при таких-то условиях мы становимся человечнее, адмирал Шишков набросился на него с издевательствами.

«Свойственно ли нам, — писал он, — из имени человек делать уравнительную степень человечнее? Поэтому могу [ли] я говорить: моя лошадь лошадинее твоей, моя корова коровее твоей?»

Но никакими насмешками нельзя было изгнать из нашей речи такие драгоценные слова, как человечнее, человечность (в смысле гуманнее, гуманность).

Наступила новая эпоха. Прежние юноши стали отцами и дедами. И пришла их очередь возмущаться такими словами, которые ввела в обиход молодежь:

Теперь нам кажется, что эти слова существуют на Руси спокон веку и что без них мы никогда не могли обойтись, а между тем в 30—40-х годах XIX века то были слова-новички, с которыми тогдашние ревнители чистоты языка долго не могли примириться.

Теперь даже трудно поверить, какие слова показались в ту пору, например, князю Вяземскому низкопробными, уличными. Слова эти: бездарность и талантливый.

«Бездарность, талантливый, — возмущался князь Вяземский, — новые площадные выражения в нашем литературном языке. Дмитриев правду говорил, что „наши новые писатели учатся языку у лабазников“».

Если тогдашней молодежи случалось употребить в разговоре такие неведомые былым поколениям слова, как:

представители этих былых поколений заявляли, что русская речь терпит немалый урон от такого наплыва вульгарнейших слов.

«Откуда взялся этот факт? — возмущался, например, Фаддей Булгарин в 1847 году. — Что это за слово? Исковерканное»[4].

Яков Грот уже в конце 60-х годов объявил безобразным новоявленное слово вдохновлять.

Даже такое слово, как научный, и то должно было преодолеть большое сопротивление старозаветных пуристов[5], прежде чем войти в нашу речь в качестве полноправного слова.

Вспомним, как поразило это слово Гоголя в 1851 году. До той поры он и не слышал о нем. Старики требовали, чтобы вместо научный говорили только ученый: ученая книга, ученый трактат. Слово научный казалось им недопустимой вульгарностью.

Впрочем, было время, когда даже слово вульгарный они готовы были считать незаконным. Пушкин, не предвидя, что оно обрусеет, сохранил в «Онегине» его чужеземную форму. Вспомним знаменитые стихи о Татьяне:

Никто б не мог ее прекрасной
Назвать; но с головы до ног
Никто бы в ней найти не мог
Того, что модой самовластной
В высоком лондонском кругу
Зовется vulgar. (Не могу.

Люблю я очень это слово,
Но не могу перевести;
Оно у нас покамест ново,
И вряд ли быть ему в чести.
Оно б годилось в эпиграмме. )

Переводить это слово на русский язык не пришлось, потому что оно само стало русским.

Конечно, старики были не правы. Теперь и слово надо, и слово ерунда, и слово факт, и слово голосование, и слово научный, и слово творчество, и слово обязательно (в смысле непременно) ощущаются всеми, и молодыми и старыми, как законнейшие, коренные слова русской речи, и кто же может обойтись без этих слов!

Теперь уже всякому кажется странным, что Некрасов, написав в одной из своих повестей ерунда, должен был пояснить в примечании: «Лакейское слово, равнозначительное слову — дрянь», а «Литературная газета» тех лет, заговорив о чьей-то виртуозной душе, сочла себя вынужденной тут же прибавить, что виртуозный — «новомодное словцо»[6].

По свидетельству академика В. В. Виноградова, лишь к половине XIX века у нас получили права гражданства такие слова: агитировать, максимальный, общедоступный, непререкаемый, мероприятие, индивидуальный, отождествлять и т.д.

Можно не сомневаться, что и они в свое время коробили старых людей, родившихся в XVIII веке.

В детстве я еще застал стариков (правда, довольно дряхлых), которые говорили: на бале, Александрынский театр, генварь, румяны, белилы, мебели (во множественном числе) и гневались на тех, кто говорит иначе.

Вообще старики в этом отношении чрезвычайно придирчивый и нетерпимый народ. Даже Пушкина по поводу одной строки в «Онегине» некий старик донимал в печати вот такими упреками:

«Так ли изъясняемся мы, учившиеся по старинным грамматикам? Можно ли так коверкать русский язык?»

Но вот миновали годы, и я, в свою очередь, стал стариком. Теперь по моему возрасту и мне полагается ненавидеть слова, которые введены в нашу речь молодежью, и вопить о порче языка.

Тем более что на меня, как на всякого моего современника, сразу в два-три года нахлынуло больше новых понятий и слов, чем на моих дедов и прадедов за последние два с половиной столетия.

Среди них было немало чудесных, а были и такие, которые казались мне на первых порах незаконными, вредными, портящими русскую речь, подлежащими искоренению и забвению.

Помню, как страшно я был возмущен, когда молодые люди, словно сговорившись друг с другом, стали вместо до свиданья говорить почему-то пока.