Анализ стихотворения Все кругом Гиппиус

ЗИНАИДА ГИППИУС

1869—1945

Зинаида Николаевна Гиппиус стояла у истоков русского символизма и стала одним из его лидеров. Вместе с Мережковским и Минским Гиппиус принадлежала к религиозному крылу этого направления: они связывали обновление искусства с богоискательскими задачами. Обладая острым критическим умом, Гиппиус в юности не получила систематического образования из-за частых переездов семьи. «Книги — и бесконечные собственные, почти всегда тайные писания — только это одно меня, главным образом, занимало», — вспоминала она об отрочестве и юности в автобиографии. В 1888 г. в Боржоме познакомилась с Мережковским, вскоре вышла за него замуж и переехала в Петербург. Поэтический дебют состоялся в 1888 г. в журнале «Северный вестник». «Наиболее яркими “внешними” событиями» своей жизни Гиппиус считала, по ее признанию, «устройство первых Религиозно-философских собраний (1901—1902), затем издание журнала “Новый путь” (1902—1904), внутреннее переживание событий 1905 года» и совместное с Мережковским и Д. В. Философовым пребывание в Париже в 1906—1908 гг. В начале века салон Мережковских (третьим его постоянным участником был Философов) в доме Мурузи на Литейном проспекте в Петербурге привлекал к себе приверженцев «неохристианства» и мистически настроенных молодых писателей; именно через Мережковских вошел в круг символистов и начал печататься в их журнале «Новый путь» молодой Блок; там же появились первые статьи Андрея Белого. Гиппиус считала наиболее важной для себя литературно-общественную деятельность, регулярно выступала как критик и публицист (чаще под псевдонимом Антон Крайний), сотрудничая вначале по преимуществу в символистских, а позднее в общелиберальных органах. Творчество Гиппиус стало особенно многообразным после 1908 г., когда вышли два сборника ее рассказов («Черное по белому», 1908 и «Лунные муравьи», 1912), книга критических статей «Литературный дневник» (1908), романная дилогия («Чертова кукла» 1911 и «Роман-царевич» 1912), пьесы. Стихи же Гиппиус публиковала не часто и, по ее признанию, «писала редко и мало — только тогда, когда не могла не писать» (Автобиография). Более чем за тридцать лет ее литературной деятельности в России вышли три небольших по объему сборника: «Собрание стихом. 1889—1903» (М., 1904), «Собрание стихов. Книга вторая (1903—1909)» (М., 1910) и, уже после Октября. «Последние стихи. 1914—1918» (Пг., 1918). Периода «ученичества» у Гиппиус не было: ранние стихотворные опыты «под Надсона» в печати не появились, а первые ее опубликованные стихи уже отличались не только новыми для русской поэзии мотивами, но и зрелым мастерством, стилистической и ритмической изысканностью при внешней скромности и отсутствии эффектов.

Тематический комплекс ранних стихов З. Гиппиус включает в себя все важнейшие для «старших» символистов мотивы: уход от скуки повседневности в мир фантазии и иррациональных предчувствий («Я — раб моих таинственных, необычайных снов»), культ одиночества, сознание собственной избранности, эстетизация упадка («Люблю я отчаянье мое безмерное») и т. д. Но при этом звучала своя нота: стремление преодолеть декадентство на путях веры, а порой и разочарование в ней, боянь «пустой пустыни» небес. Брюсов отметил «исключительное умение» Гиппиус «писать афористически, замыкать свою мысль в краткие, выразительные, легко запоминающиеся формулы». Значительно хуже давалась ей поэтическая публицистика: попытки религиозной проповеди в стихах заканчивались неудачей. Вершиной ее мастерства были небольшие стихотворения 1910-х годов, тематически предвосхищавшие трагические фантасмагории западной прозы XX в. («Терпеть, что все в машине? В зубчатом колесе?»).

Приветствовав Февральскую революцию как залог демократического переустройства русской жизни, Гиппиус заняла резко непримиримую позицию по отношению к большевикам после Октября. В «Последних стихах» она вновь обратилась к жанру стихотворной — и теперь уже политической — публицистики, декларируя свое понимание Октябрьской революции как гибели демократии в России. Эмигрировав в 1920 г. вместе с Мережковским и Философовым, до самой смерти оставалась в яростной оппозиции к СССР, отвергая попытки других эмигрантов более лояльно отнестись к Советской власти; во время Великой Отечественной войны это привело к постепенной изоляции Гиппиус в эмигрантских кругах. В Париже продолжала публицистическую деятельность, издала мемуары. Там вышла в 1938 г. ее последняя книга стихов — «Сияние».

Изд.: Гиппиус З. Н. Сочинения: стихотворения, проза. Л., 1991.

ПЕСНЯ

Окно мое высоко над землею,
Высоко над землею.
Я вижу только небо с вечернею зарею, —
С вечернею зарею.

И небо кажется пустым и бледным,
Таким пустым и бледным.
Оно не сжалится над сердцем бедным,
Над моим сердцем бедным.

Увы, в печали безумной я умираю,
Я умираю,
Стремлюсь к тому, чего я не знаю,
Не знаю.

И это желание не знаю откуда
Пришло откуда.
Но сердце просит и хочет чуда,
Чуда!

И пусть будет то, чего не бывает,
Никогда не бывает:
Мне бледное небо чудес обещает,
Оно обещает,

Но плачу без слез о неверном обете,
О неверном обете.
Мне нужно то, чего нет на свете,
Чего нет на свете.

ПОСВЯЩЕНИЕ

Небеса унылы и низки,
Но я знаю — дух мой высок.
Мы с тобою так странно близки,
И каждый из нас одинок.

Беспощадна моя дорога.
Она меня к смерти ведет.
Но люблю я себя, как Бога, —
Любовь мою душу спасет.

Если я на пути устану,
Начну малодушно роптать,
Если я на себя восстану
И счастья осмелюсь желать, —

Не покинь меня без возврата
В туманные, трудные дни.
Умоляю, слабого брата
Утешь, пожалей, обмани.

Мы с тобою единственно близки,
Мы оба идем на восток.
Небеса злорадны и низки,
Но я верю — дух наш высок.

ЛЮБОВЬ — ОДНА

Единый раз вскипает пеной
И рассыпается волна.
Не может сердце жить изменой,
Измены нет: любовь — одна.

Мы негодуем иль играем,
Иль лжем — но в сердце тишина.
Мы никогда не изменяем:
Душа одна — любовь одна.

Однообразно и пустынно,
Однообразием сильна,
Проходит жизнь. И в жизни длинной
Любовь одна, всегда одна.

Лишь в неизменном — бесконечность,
Лишь в постоянном — глубина.
И дальше путь, и ближе вечность,
И всё ясней: любовь одна.

Любви мы платим нашей кровью,
Но верная душа — верна,
И любим мы одной любовью.
Любовь одна, как смерть одна.

НАДПИСЬ НА КНИГЕ

Мне мило отвлеченное:
Я жизнь им создаю.
Я всё уединенное,
Неявное люблю.

Я — раб моих таинственных,
Необычайных снов.
Но для речей единственных
Не знаю здешних слов.

УЛЫБКА

Поверьте мне, меня не соблазнит
Печалей прежних путь давно пройденный.
Увы! Душа покорная хранит
Их горький след, ничем не истребленный.

Года идут, но сердце вечно то же.
Ничто для нас не возвратится вновь.
И ныне мне всех радостей дороже
Моя неразделенная любовь.

Ни счастья в ней, ни страха, ни стыда.
Куда ведет она меня — не знаю.
И лишь в одном душа моя тверда:
Я изменяюсь, — но не изменяю.

МГНОВЕНИЕ

Сквозь окно светится небо высокое,
Вечернее небо, тихое, ясное.
Плачет от счастия сердце мое одинокое,
Радо оно, что небо такое прекрасное.
Горит тихий, предночный свет,
От света исходит радость моя.
И в мире теперь никого нет.
В мире только Бог, небо и я.

ДО ДНА

Тебя приветствую, мое поражение,
тебя и победу я люблю равно;
на дне моей гордости лежит смирение,
и радость, и боль — всегда одно.

Над водами, стихнувшими в безмятежности
вечера ясного, — все бродит туман;
в последней жестокости — есть бездонность нежности
и в Божьей правде — Божий обман.

Люблю я отчаяние мое безмерное,
нам радость в последней капле дана.
И только одно здесь я знаю верное:
Надо всякую чашу пить до дна.

ПАУКИ

Я в тесной келье — в этом мире.
И келья тесная низка.
А в четырех углах — четыре
Неутомимых паука.

Они ловки, жирны и грязны.
И все плетут, плетут, плетут.
И страшен их однообразный
Непрерывающийся труд.

Они четыре паутины
В одну, огромную, сплели.
Гляжу — шевелятся их спины
В зловонно-сумрачной пыли.

Мои глаза — под паутиной.
Она сера, мягка, липка.
И рады радостью звериной
Четыре толстых паука.

ВСЁ КРУГОМ

Страшное, грубое, липкое, грязное,
Жестко тупое, всегда безобразное,
Медленно рвущее, мелко-нечестное,
Скользкое, стыдное, низкое, тесное,
Явно-довольное, тайно-блудливое,
Плоско-смешное и тошно-трусливое,
Вязко, болотно и тинно-застойное,
Жизни и смерти равно недостойное,
Рабское, хамское, гнойное, черное,
Изредка серое, в сером упорное,
Вечно-лежачее, дьявольски косное,
Глупое, сохлое, сонное, злостное,
Трупно-холодное, жалко ничтожное,
Непереносное, ложное, ложное!

Но жалоб не надо: что радости в плаче?
Мы знаем, мы знаем: всё будет иначе.

Если ты не любишь снег,
Если в снеге нет огня, —
Ты не любишь и меня,
Если ты не любишь снег.

Если ты не то, что я, —
Не увидим мы Лицо,
Не сомкнет он нас в кольцо,
Если ты не то, что я.

Если я не то, что ты, —
В пар взлечу я без следа,
Как шумливая вода,
Если я не то, что ты.

Если мы не будем в Нем,
Вместе, свитые в одно,
В цепь одну, звено в звено,
Если мы не будем в Нем, —

Значит, рано, не дано,
Значит нам — не суждено,
Просияв его огнем,
На земле воскреснуть в Нем.

ВОДОСКАТ

Душа моя угрюмая, угрозная,
Живет в оковах слов.
Я — черная вода, пенноморозная,
Меж льдяных берегов.

Ты с бедной человеческою нежностью
Не подходи ко мне.
Душа мечтает с вещей безудержностью
О снеговом огне.

И если в мглистости души, в иглистости
Не видишь своего, —
То от тебя ее кипящей льдистости
Не нужно ничего.

ИЗ ЦИКЛА «ТРИ ФОРМЫ СОНЕТА»

. И не мог свершить там никакого чуда.

Не знаю я, где святость, где порок,
И никого я не сужу, не меряю.
Я лишь дрожу пред вечною потерею:
Кем не владеет Бог — владеет Рок.
Ты был на перекрестке трех дорог, —
И ты не стал лицом к Его преддверию.
Он удивился твоему неверию
И чуда над тобой свершить не мог.

* Адресат посвящения — поэт Андрей Белый (Борис Бугаев).

Он отошел в соседние селения.
Не поздно, близок Он, бежим, бежим!
И, если хочешь — первой перед Ним
С безумной верою склоню колени я.
Не Он один — все вместе совершим,
По вере, — чудо нашего спасения.

ЖЕНСКОЕ «НЕТУ»

Где гниет седеющая ива,
где был и нынче высох ручеек,
девочка на краю обрыва
плачет, свивая венок.

Девочка, кто тебя обидел?
Скажи мне: и я, как ты, одинок.
(Втайне я девочку ненавидел,
не понимал, зачем ей венок.)

Она испугалась, что я увидел,
прошептала странный ответ:
меня Сотворивший меня обидел,
я плачу оттого, что меня нет.

Плачу, венок мой жалкий сплетая,
и не тепел мне солнца свет.
Зачем ты подходишь ко мне, зная,
что меня не будет — и теперь нет?

Я подумал: это святая,
или безумная. Спасти, спасти!
Ту, что плачет, венок сплетая,
взять, полюбить и с собой увести.

— О, зачем ты меня тревожишь?
Мне твоего не дано пути.
Ты для меня ничего не можешь:
того, кого нет, — нельзя спасти.

Ты душу за меня положишь, —
а я останусь венок свой вить.
Ну скажи, что же ты можешь?
Это Бог не дал мне — быть.

Не подходи к обрыву, к краю.
Хочешь убить меня, хочешь любить?
Я ни смерти, ни любви не понимаю,
дай мне венок мой, плача, вить.

Зачем я плачу — я тоже не знаю.
Высох — но он был, ручеек.
Не подходи к страшному краю:
мое бытие — плача, вить венок.

ВНЕЗАПНО.

Тяжки иные тропы́.
Жизнь ударяет хлестко.
Чьи-то глаза из толпы
взглянули так жестко.

Кто ты, усталый, злой,
путник печальный?
Друг ли грядущий мой?
Враг ли мой дальный?

В общий мы замкнуты круг
боли, тоски и заботы.
Верю я, всё ж ты мне друг,
хоть и не знаю, — кто ты.

14 ДЕКАБРЯ

Ужель прошло — и нет возврата?
В морозный день, в заветный час
Они на площади Сената
Тогда сошлися в первый раз.

Идут навстречу упованью
К ступеням Зимнего Крыльца.
Под тонкою мундирной тканью
Трепещут жадные сердца.

Своею молодой любовью
Их подвиг режуще-остер,
Но был погашен их же кровью
Освободительный костер.

Минуты годы, годы, годы.
А мы всё там, где были вы.
Смотрите, первенцы свободы:
Мороз на берегах Невы!

Мы — ваши дети, ваши внуки.
У неоправданных могил
Мы корчимся всё в той же муке,
И с каждым днем всё меньше сил.

И в день декабрьской годовщины
Мы тени милые зовем.
Сойдите в смертные долины,
Дыханьем вашим — оживем.

Мы, слабые, — вас не забыли,
Мы восемьдесят страшных лет
Несли, лелеяли, хранили
Ваш ослепительный завет.

И вашими пойдем стопами,
И ваше будем пить вино.
О, если б начатое вами
Свершить нам было суждено!

14 декабря 1909
Петербург

БАНАЛЬНОСТЯМ

Не покидаю острой кручи я
Гранит сверкающий дроблю,
Но вас, о старые созвучия,
Неизменяемо люблю.

Люблю сады с оградой тонкою,
Где роза с грезой, сны весны
И тень с сиренью — перепонкою,
Как близнецы, сопряжены.

Влечется нежность за безбрежностью,
Все рифмы-девы, — мало жен.
О как их трогательной смежностью
Мой дух стальной обворожен!

Вас гонят. Словно дети малые,
Дрожат мечта и красота.
Целую ноги их усталые,
Целую старые уста.

Создатели домов лучиночных, —
Пустых, гороховых домов,
Искатели сокровищ рыночных
Одни боятся вечных слов.

Я — не боюсь. На кручу сыпкую
Возьму их в каменный приют,
Прилажу зыбкую им зыбку я.
Пусть отдохнут! Пусть отдохнут!

Январь 1914
Петербург

Радостные, белые, белые цветы.
Сердце наше, Господи, сердце знаешь Ты.

В сердце наше бедное, в сердце загляни.
Близких наших, Господи, близких сохрани!

СЕГОДНЯ НА ЗЕМЛЕ

Есть такое трудное,
Такое стыдное.
Почти невозможное —
Такое трудное:
Это поднять ресницы
И взглянуть в лицо матери,
У которой убили сына.

Но не надо говорить об этом.

20 сентября 1916
Петербург

«ГОВОРИ О РАДОСТНОМ»

Кричу — и крик звериный.
Суди меня Господь!
Меж зубьями машины
Моя скрежещет плоть.

Свое — стерплю в гордыне.
Но — все? Но если все?
Терпеть, что все в машине?
В зубчатом колесе?

Он принял скорбь земной дороги,
Он первый, Он один,
Склонясь, умыл усталым ноги,
Слуга — и Господин
Он с нами плакал, — Повелитель
И суши, и морей.
Он царь и брат нам, и Учитель,
И Он — еврей.

СТРАШНОЕ

Страшно оттого, что не живется — спится.
И всё двоится, всё четверится.
В прошлом грехов так неистово-много,
Что и оглянуться страшно на Бога.

Да и когда замолить мне грехи мои?
Ведь я на последнем склоне круга.
А самое страшное, невыносимое, —
Это что никто не любит друг друга.

ВЕСЕЛЬЕ

Блевотина войны — октябрьское веселье!
От этого зловонного вина
Как было омерзительно твое похмелье,
О бедная, о грешная страна!

Какому дьяволу, какому псу в угоду,
Каким кошмарным обуянный сном,
Народ, безумствуя, убил свою свободу,
И даже не убил — засек кнутом?

Смеются дьяволы и псы над рабьей свалкой,
Смеются пушки, разевая рты.
И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой,
Народ, не уважающий святынь.

29 октября 1917

СЕЙЧАС

Как скользки улицы отвратные,
Какая стыдь!
Как в эти дни невероятные
Позорно жить!

Лежим, заплеваны и связаны
По всем углам.
Плевки матросские размазаны
У нас по лбам.

Столпы, радетели, водители
Давно в бегах.
И только вьются согласители
В своих Це-ках.

Мы стали псами подзаборными,
Не уползти!
Уж разобрал руками черными
Викжель* — пути.

14 ДЕКАБРЯ 17 ГОДА

Простят ли чистые герои?
Мы их завет не сберегли.
Мы потеряли всё святое:
И стыд души, и честь земли.

Мы были с ними, были вместе,
Когда надвинулась гроза.
Пришла Невеста. И Невесте
Солдатский штык проткнул глаза.

Мы утопили, с визгом споря,
Ее в чану Дворца, на дне,
В незабываемом позоре
И в наворованном вине.

Ночная стая свищет, рыщет,
Лед по Неве кровав и пьян.

* Викжель — Всероссийский исполнительный комитет железнодорожного профсоюза.

О, петля Николая чище,
Чем пальцы серых обезьян!

Рылеев, Трубецкой, Голицын!
Вы далеко, в стране иной.
Как вспыхнули бы ваши лица
Перед оплеванной Невой!

И вот из рва, из терпкой муки,
Где по дну вьется рабий дым,
Дрожа протягиваем руки
Мы к вашим саванам святым.

К одежде смертной прикоснуться,
Уста сухие приложить,
Чтоб умереть — или проснуться,
Но так не жить! Но так не жить!

ТАК ЕСТЬ

Если гаснет свет — я ничего не вижу.
Если человек зверь — я его ненавижу.
Если человек хуже зверя — я его убиваю.
Если кончена моя Россия — я умираю.

Анализ стихотворения Любовь одна Гиппиус

В своём стихотворении “Любовь – одна” Гиппиус, как поэт символист затрагивает важный аспект жизни и пытается задуматься над тем, что же значит это чувство и как оно себя проявляет с позиции ценности. Автор пытается доказать своему читателю насколько важно всегда держать это чувство в своём сердце и никогда не омрачать его изменами. Истинная любовь способна вдохновить человека на победу, придать силы и заставить поверить в себя.

С позиции автора любовь должна исключить из себя такие мелкие проявления, как влечение и влюбленность, страсть и похоть. Любовь – это совокупность душевной гармонии, соединение духовной составляющей с физической, временного пристанища с вечным, небесного покоя с земным. Неподдельная любовь не знает понятие измены. В её понимании существует только преданная верность.

Любовь поэтесса сравнивает с волной, из которой состоит целое морское пространство. Человеку испытывающему настоящую любовь ничто не способно помешать и сбить с намеченного пути. Каждый из нас становится по-настоящему счастливым испытывая чистую любовь.

Композиционная структура стихотворения состоит из пяти катренов с точной перекрестной рифмой (“пеной – изменой”, “волна – одна”). В произведении применено множество средств художественной выразительности, среди которых анафора “мы – мы”, неоднократное повторение рефрена “любовь – одна” усиливает значимость данного утверждения. Сравнение “волна вскипает пеной”, “в сердце тишина”.

Любовь должна основываться на своем единообразии, ведь только неизменное может быть вечным. Любовь не требует каких-либо причин для своего проявления, если она есть, то обязательно одна, самая настоящая и подлинная, для которой совершить измену становится противоестественно.

Все поверхностные жизненные погрешности, которые могут пытаться сподвигнуть любовь на грех, можно сравнить с пеной морской волны. Она на время способна смутить прозрачность голубых вод, но не изменить основную суть моря.

Каждое произведение Зинаиды Гиппиус имеет красивый и сильный голос. Содержание являет собой своеобразный крик души, элегическое размышление о жизни и любви.

Вариант 2

В этом стихотворении Зинаида Гиппиус затрагивает фундаментальные темы человеческого существования: любовь, вечность, душа, бесконечность, жизнь, смерть. Генеральной линией через все стихотворение простирается тема любви, которая концентрируется на утверждении любовь – одна, которое преподносится в разнообразных смысловых оттенках. При этом на самом деле каждый этот оттенок все равно является только частью чего-то цельного, Гиппиус как бы предлагает нам посмотреть на различные грани алмаза любви, которые держит и рассматривает на свету.

В первых двух строках мысль концентрируется на отсутствии измены как таковой и, если поразмыслить, становится понятным, о чем хочет сказать поэтесса, тем более, если посмотреть на контекст. Такие слова как душа, например, образ вскипающего пеной моря и светской суеты они создают нужный контраст и привлекают читателя в соответствующую сторону.

Гиппиус говорит о любви как чем-то вечном таком же как душа. Поэтому собственно любовь является универсальным, если возможно так выразиться, чувством, которое не делает различий. Если оно существует в душе, то и измена становится невозможной.

Все внешние склоки подобны морской пены, но они не отражают суть самого моря, они представляют собой только колебания на поверхности воды, которые вдруг становятся чем-то заметным, но в действительности представляют собой только «пшик», никчемность. Они не идут ни в какое сравнение с подлинным чувством, поэтому Гиппиус и говорит «Измены нет: любовь — Одна». В следующей строчки поэтесса вторит себе, но указывает на немного другой аспект «Душа одна — любовь одна».

Дальше поэтесса развивает тему и следующие две строфа посвящает пониманию любви через жизненный опыт. Гиппиус говорит об обыденности человеческого существования, хотя также и указывает на бесконечность, которая может быть только в неизменном. К завершению своего существования «дальше путь, и ближе вечность» человек, как правило, начинает яснее осознавать целостность любви, неизменной и вечной.

Финальная строфа как бы подводит итог всему рассуждению и также подводит итог всему человеческому существованию. В заключительной строчке мы видим мотив гибели, окончания: «любовь одна, как смерть одна». При этом также эти великие феномены мира приравниваются друг к другу, ведь смерть является великим уравнителем и мерилом, вечной и неизменной также как душа, также как любовь.

Анализ стихотворения Любовь одна по плану

Любовь одна

Возможно вам будет интересно

Стихотворение «Еще одно забывчивое слово…» было написано Афанасием Фетов в 1884 году и вошло во второй выпуск сборника, получившего название «Вечерние огни», который был выпущен в 1885 году.

Это белый стих Тургенева о большой отваге маленького воробья. Сначала автор обрисовывает ситуацию. Известный всем любитель охоты и путешествий Иван Сергеевич возвращался домой

Не секрет, что Михаил Юрьевич ценил и уважал Александра Сергеевича Пушкина и его подвергло в шок известие о смерти своего любимого писателя. Мальчик Лермонтов первый оплакал его, посвятив ему стихотворение

Фет посвятил множество своих произведений природным пейзажам, он привык считать природу олицетворением красоты. Лирический герой привык считать природу высшим состоянием души

Стихотворение было написано состоявшимся и зрелым Федором Тютчевым в первой половине 19 века, на границе 1852 -1854 годов, и вошло в цикл, названный «Денисьевским», по отзывам критиков, самым известным и лирически напоенным.

Любовь – одна

Мой друг прислал стих миниатюру:

Ну и что, коль разорваны годы на сотни любовей?
Своим свежим дыханьем подобны они ручейку.
И из сердца и в сердце капли живительной крови
Превратятся, поверь, в освящённую Богом, реку.

Мне захотелось её продолжить. Написала две строки:

Понимаю и верю. И наша любовь не напрасна.
Две горячие капельки, слившись в одну, засияют…

И задумалась. Споткнулась о свои же слова «наша любовь» и «слившись в одну». Память из глубин своих услужливо выдернула стихотворение Зинаиды Гиппиус
«Любовь – одна».
Когда-то, впервые прочитав это потрясающее стихотворение, подумала, что, действительно, в жизни бывает только одна любовь, как принято говорить – большая, настоящая, а все остальные чувства – влюблённости, увлечения.
Но постепенно открылся глубинный смысл стиха: у любви нет множественного числа. Бог есть любовь. А Бог ведь один. Можно любить много раз, но каждый раз чувства будут иными, иной будет любовь, потому что нет двух одинаковых людей.

Единый раз вскипает пеной
и рассыпается волна… – какой точный образ!

Не может сердце жить изменой,
Измены нет: любовь – одна.
По-моему здесь и комментарий не нужен. Ведь новая волна чувств приходит тогда, когда прежняя волна сошла на нет, откатилась, растворилась.

Мы негодуем иль играем,
иль лжём, – но в сердце тишина.
Мы никогда не изменяем:
Душа одна – любовь одна.

Можно ли верней описать типичную ситуацию, когда один считает другого своей собственностью? Но человек не вещь, чтобы кому-то принадлежать. И уж тем более никто не имеет права требовать: чувствуй так же, как я, я тебя люблю, значит и ты обязан меня любить. Не обязан! Возникновение любви всегда было, есть и будет оставаться тайной.

Однообразно и пустынно.
Однообразием сильна,
Проходит жизнь… И в жизни длинной
Любовь одна, всегда одна.

Да, жизнь, по сути, однообразна. Ежедневная суета быта ради самой жизни. Но если жизнь наполнена любовью, то и впрямь, «однообразием сильна».

Лишь в неизменном – бесконечность.
Лишь в постоянном глубина.
И дальше путь, и ближе вечность,
и всё ясней: любовь одна.

Сколько пришлось читать типичных исповедей-сожалений: жизнь прошла, а ради чего? Зачем было отрекаться от любви ради каких-то принятых в обществе условностей? По сути, отрекаться от своей жизни, пусть даже ради близких? Они всё равно жертвы этой не оценили, более того, даже воспринимали её как слабость неудачника, «не умеющего жить». А жизнь ведь не повторится больше, хотя она неизменна в своей бесконечности повторения и постоянна по глубине восприятия. Но у каждого человека – только одна.

Любви мы платим нашей кровью.
Но верная душа – верна.
И любим мы одной любовью…
Любовь одна, как смерть одна.

Всё гениальное просто. Любовь-кровь – вечная истина. Кровь одинаково кипит от радости и боли. А душа всегда верна любви. И не важно, сколько раз любить. Главное, жить с любовью в душе, с любимым, ибо жизнь без любви… такую пытку и врагу не пожелаешь.
Дописать, что ли свою строфу?

Понимаю и верю. И наша любовь не напрасна.
Две горячие капельки, слившись в одну, засияют
Всеми спектрами радуги. Крови свеченье – прекрасно,
Перельётся в стихи, что любви продолжением станут.

Зинаида Гиппиус…
Неординарная, противоречивая личность, как и многие поэты Серебряного века.
Кто-то её боготворит, кто-то порицает. Но одно бесспорно – её яркий талант.
Мне кажется, её творчество интересней, глубже, искренней, чем Анны Ахматовой, Хотя не всё написанное Гиппиус приемлю. Это невозможно по простой причине, что нет двух одинаковых людей с одинаковым мировосприятием. Да и не нужно. А нужно лишь уметь наслаждаться, восхищаться поэзией, исходящей из талантливой, одухотворённой души. Вот третий стих из цикла «Любовь», состоящего из четырёх стихов.

Любовь приходит незаметно
и, непредвиденная, – ждёт,
пока не вспыхнет семицветно
в живой душе её восход.

Не бойтесь этого прозренья.
Его ничем не отвратить.
Оно даётся на мгновенье,
чтоб умереть иль полюбить.

Кто уловил это мгновение прозрения, не прозевал дарованное Богом ли, Судьбой ли, явление Любви, воскликнет: «Да это же про меня! И как точно, просто и красиво описана зарождающаяся любовь».
А кто-то, прочитав, печально подумает, что ему не повезло. Ведь бывают тысячи «но»! Мало ли по какой причине человек не успел, не смог разглядеть, понять, принять Любовь. Если бы всем сплошь везло, на земле, наверно, давно был бы счастливый рай. Вспомнила стихотворение нашей современницы Надежды Бирюковой:

Не объяснил никто, и я не поняла,
Что нет глупее слова «увела».
Что «увести» нельзя – возможно лишь принять,
Что «соблазнить» нельзя – возможно лишь понять,
Что в этом нет греха – пусть даже он чужой,
Что это мир в сердцах (а говорят, что бой!)…
Не объяснил никто, я поздно поняла,
Что я свою любовь не приняла.

Не знаю, читала ли Надежда стих Зинаиды? Во Времени стихи разделяет век. Но разве чувствуется здесь Время?
Вот 4-й стих из цикла «Любовь»

Как незаметно из-под пыли
пробилась чистая струя.
О, первая любовь, не ты ли
любовь последняя моя?

Смотри: глаза мои прозрели,
мечты земные о земном,
преобразясь, запламенели
в кольце светящемся твоём.

И дух, и плоть неразделимо
к тебе на жертвенник легли.
И древний столб огня и дыма
вознёсся к небу от земли.

После прочтения первой строфы память мгновенно реагирует, отчаянным воплем Марины Цветаевой:
«Моя последняя любовь,
ты – первая!»
И в самом деле, есть ли какие-то грани? Вот эта – первая, вот эта – вторая… эта – последняя…
Гиппиус сама же отвечает своими стихами «Любовь – одна». Но многолика, ибо каждый человек неповторим. И не всегда можно с уверенностью сказать, что Любовь, захватившая душу, последняя.

Душе, единостью чудесной,
Любовь единая дана.
Так в послегрозности небесной
Цветная полоса – одна.

Но семь цветов семью огнями
Горят в одной. Любовь одна.
Одна до века, и не нами
Ей семицветность суждена.

В ней фиолетовость и алость,
В ней кровь и золото вина,
То изумрудность, то опалость…
И семь сияний – и одна.

Не всё ль равно, кого отметит,
Кого пронижет луч до дна,
Чьё сердце меч прозрачный встретит,
Чья отзовётся глубина?

Неразделимая – нетленна,
Неуловимая – ясна,
Непобедимо – неизменна
Живёт любовь, – всегда одна.

Переливается, мерцает,
Она всецветна – и одна.
Её хранит, её венчает
Святым единством – белизна.
……………………………………….
Почему пауза точек? Потому что после такого стиха хочется помолчать, затаить в душе его радужную музыку.
Два стиха с одним названием «Любовь – одна». Трагизм и радость. Единый гимн Любви. Может, я просто мало информирована, но подобного не читала.

Эпатаж гениальности. Патография поэтессы Зинаиды Гиппиус

«Как ласковая кобра я…» – так написала о себе писательница и поэтесса, идеолог русского символизма и яркая представительница Серебряного века Зинаида Гиппиус (1869–1945). И добавляла: «Я не могу покоряться людям». Не слишком ли заносчиво и демонстративно? Судить пока рано. Рассмотрим личность этой незаурядной женщины глазами психиатра.

Каких-либо психопатологических расстройств у близких родственников поэтессы не обнаружено. Отец Зинаиды был по профессии юристом, но в душе поэтом, правда с небольшой странностью: сочинял стихи, переводил Байрона, однако свои произведения никогда не публиковал.

Девочка в творческой атмосфере росла не по годам умной и сообразительной: «с четырех лет задавала взрослые вопросы», а в одиннадцать уже сочиняла стихотворения и вела самостоятельную переписку с «друзьями отца».

Поражать, притягивать и очаровывать

В эмоциональном плане у Зиночки было развито стремление выделиться, казалось бы такая черта личности характерна для многих подростков. Но дело было не в ее качестве, а в количественном выражении, в интенсивности этого стремления. «Ей очень хотелось поражать, притягивать, очаровывать, покорять.

В те времена, в конце XIX века, не было принято так увлекаться косметикой, как это после первой мировой войны начали делать женщины во всех странах мира. А Зинаида румянилась и белилась густо, откровенно, как делают актрисы для сцены. Это придавало ее лицу вид маски, подчеркивало ее выверты, придавало искусственность. И движения у нее были странные, под углом. Когда она двигалась, ее длинные руки и ноги вычерчивали геометрические фигуры, не связанные с тем, что она говорила».

Гиппиус любила оригинальничать, что само по себе большим «грехом» считать нельзя: «Мне мило отвлеченное: им жизнь я создаю». Но все хорошо к месту. Летом 1888 года 18-летняя Гиппиус познакомилась в Боржоми с 22-летним поэтом Дмитрием Мережковским. Через полгода в Тифлисе они обвенчались, и вот что она вскоре пишет: «Наш день прошел, как вчерашний… Д. С. ушел к себе в гостиницу довольно рано, а я легла спать и забыла, что замужем. Да так забыла, что на другое утро едва вспомнила, когда мама, через дверь, мне крикнула: “Ты еще спишь, а уж муж пришел! Вставай!”»

Молодожены сразу решили, что детей у них не будет и главное в их браке – «притяжение душ, а отнюдь не зов тела». Более того, в условия брачного договора было записано еще одно: «супруги условились, что их возвышенное любовное общение будет осуществляться лишь в сфере духовной и будет очищено от всякой “телесной грязи”».

Неординарные выходки в богемной среде

«Декадентская мадонна», как сразу прозвали Гиппиус, обладала привлекательной внешностью, сочетая красоту с острым и язвительным умом. Она и одевалась «не как все», поэтому не могла не привлекать к себе всеобщего внимания, «прельщая одних, смущая и раздражая других».

Гиппиус часто вела себя бесцеремонно, ее острых суждений и нелицеприятных оценок боялись, особенно молодые литераторы.

Кроме того, она «вызывающе подчеркивала свою девственность: уже десять лет состоя в браке с Мережковским, она носила косу: привилегия девушек, девственниц. Расставшись же с косами, сделала короткую стрижку – это в 1905 году, задолго до Коко Шанель». И одевалась по тогдашним меркам очень странно. В молодости оригинальничала, надевая мужской костюм.

К старости ее экстравагантность в одежде стала приобретать карикатурный характер: «на шею она натягивала розовую ленточку, на ухо перекидывала шнурок, на котором болтался у самой щеки монокль».

Гиппиус в утрированной форме демонстрировала привычку долго и внимательно рассматривать людей через монокль, что не могло не вызывать раздражения.

Строго соблюдалась и еще одна не самая естественная привычка: часто одеваться в мужскую одежду и говорить о себе в мужском роде, подписывая свои произведения мужскими псевдонимами: «Антон Крайний», «Лев Пущин», «Товарищ Герман».

«Гиппиус обожала эпатажи и розыгрыши, – правда, если только эпатировали и разыгрывали не ее. Ей непременно требовалось находиться в центре общего внимания и в курсе всех последних новостей…» Естественно, такие, как сейчас говорят, «приколы» нравилось далеко не всем и выглядели на фоне высокоинтеллигентной литературной среды дикими.

Гиппиус отнюдь не играла роль домохозяйки при талантливом муже. Она сама успешно занималась творчеством, издательства печатали ее романы, стихотворения, воспоминания.

В мыслях – мужчина, в теле – женщина

Нарушения в сексуальной сфере сложно объяснялись только истерическими капризами. Писательница не отрицала, что чувствовала себя бисексуальной: «В моих мыслях, моих желаниях, в моем духе – я больше мужчина, в моем теле – я больше женщина». Зинаида Гиппиус вполне откровенно отмечала сексуальную двойственность своей натуры.

Как уже упоминалось, в ее единственном и уникально долгом браке с Мережковским, в котором жена играла «ведущую, мужскую роль», детей не было. Но почему-то никто не удивлялся такому обстоятельству.

Три сестры Зинаиды так никогда и не вышли замуж. Хотелось бы обратить внимание читателя именно на этот факт: сексуальная девиация Гиппиус могла иметь наследственный характер.

Любопытен и еще один ракурс семейной жизни, который неоднократно подчеркивала сама Гиппиус: «За все протекшие годы мы с Мережковским никогда не расставались». При этом имели место разнообразные любовные увлечения, которые носили бисексуальный характер. Известна ее связь с английской баронессой Елизаветой фон Овербек. Гиппиус посвятила баронессе несколько стихотворений и находилась с подругой в отношениях, которые современники двусмысленно «называли и чисто деловыми, и откровенно любовными». Вот и весь секрет «нерасставанья» с мужем.

«Всем цветам Гиппиус предпочитала белый… Декадентка соблюдала фактическое безбрачие, и белые облачения служили ей символом чистоты… При том, что в контексте русской культуры конца века фигура Гиппиус олицетворяла греховный соблазн, нельзя упускать из виду ее парадоксальную сексуальность, сформированную специфическим самосознанием, устремленным к чистоте и духовности андрогина 1 … Очевидно, ей больше импонировали мужчины, особенно гомосексуалисты» (Матич О., 2001).

Хотя увлечения поэтессы в абсолютном большинстве носили платонический характер, они постепенно привели к тому, что между супругами, сохранявшими и укреплявшими с годами духовную и интеллектуальную близость, возникло физическое отчуждение, а со стороны Мережковского даже эмоциональная холодность.

Финальный аккорд одиночества

Гиппиус тяжело пережила смерть мужа в 1941 году и пыталась выброситься из окна. Потом успокоилась, уверяя себя и других, что Дмитрий Сергеевич просто вышел по делам и скоро вернется. В ее поведении начали проявляться странности. Несмотря ни на что, ей все же удалось создать настоящий литературный памятник Мережковскому – книгу-биографию, насыщенную интересным фактическим материалом.

Д. В. Философов, Д. С. Мережковский, З. Н. Гиппиус, В. А. Злобин. Исход из Советской России. Конец 1919 — начало 1920 года

Умирала Гиппиус в одиночестве, в атмосфере общей неприязни, в нищете, полностью соответствуя когда-то написанному (естественно, от мужского лица) стихотворению:
Я на единой мысли сужен,
Смотрю в сверкающую тьму,
И мне давно никто не нужен,
Как я не нужен никому.

Все точно по Фрейду

В России свои поначалу скромные литературные успехи Гиппиус с лихвой компенсировала эпатажными выходками и причудами, считавшимися неадекватными даже в богемной среде петербургских литераторов.

В Париже ничего не изменилось, писательница-эмигрантка Нина Берберова вспоминала: «Теперь мы знаем, что она из своих неврозов брала свою энергию, из своих неврозов делала свои стихи, писала свои дневники, и своими неврозами кормила свое мышление, делая свои мысли яркими, живыми и острыми не только благодаря их сути, на которой, как на драгоценном компосте, они вырастали и зрели, но и благодаря тому стилю, которым они облекались».

Зинаида Гиппиус представляла классический пример сублимации – переключения неудовлетворенной сексуальной энергии в творческий процесс. Все точно по Фрейду!

Чуть ли не каждая строка воспоминаний о Зинаиде Гиппиус свидетельствует о наличии у нее истерического расстройства личности, которое может не сопровождаться конверсионными симптомами (истерическими параличами, припадками, нарушениями чувствительности и т. п.). Но мимика, внешний вид, поведение и даже сам образ жизни – подтверждают этот диагноз.

Известно, кстати, что при явном подчеркивании собственной сексуальной привлекательности больные истерией зачастую страдают психосексуальными дисфункциями. Это может быть отсутствие оргазма или бисексуальность.

Предположительный диагноз: истерическое расстройство личности с сексуальными девиациями.

• Безелянский Ю. Н. Вера. Надежда. Любовь… Женские портреты. М. : Радуга, 2001.
• Берберова Н. Н. Курсив мой. Автобиография. М. : Согласие, 1996.
• Гальперина И. Г., Стучинская А. А. Личная жизнь великих. М. : АСТ-ПРЕСС КНИГА, 2008.
• Гиппиус З. Н. Ласковая кобра. Своя и божья. М.: АСТ, 2015.
• Кон И. С. Лунный свет на заре. Лики и маски однополой любви. М. : Олимп; Фирма «Издательство АСТ», 1998.
• Матич О. Гендерные проблемы в царстве амазонок: образы женщин в русской культуре рубежа веков // Амазонки авангарда / Под ред. Дж. Э. Боулта и М. Дратта. М. : Галарт, 2001. С. 75–93.
• Носик Б. М. Прекрасные незнакомки. Портреты на фоне эпохи. М. : Алгоритм, 2015.
• Парамонов Б. М. МЖ. Мужчины и женщины. М. : АСТ, АСТ Москва, 2010.
• Тыркова-Вильямс А. В. Тени минувшего. Встречи с писателями // Воспоминания о серебряном веке. М. : Республика, 1993. С. 322–342.
• Шувалов А. В. Женская гениальность. Истории болезни. М. : Альпина нон-фикшн, 2012.

Зинаида Гиппиус: биография и творчество русской поэтессы, лучшие стихи

Как известно, гораздо продуктивнее и ценнее пробовать пирог на вкус, чем рассуждать о вкусе пирога. Данное сравнение части используется для того чтобы определить разницу между людьми, которые только рассуждают о жизни и такими которые, если возможно так выразиться, действительно живут. Безусловно, относительно того как точно определить термин живут, могут быть дискуссии, но речь не об этом.

В стихотворении Бессилие Гиппиус говорит именно о бессилии к жизни, о том как человек может видеть некий потенциал, быть, казалось бы, в шаге от чего-то действительно высокого и настоящего, но не иметь возможности туда отправиться. По сути, именно такое положение дел называется бессильем, когда ты знаешь куда двигаться или как действовать, но не имеешь для этого возможности. Начинающий ученый силится понять теорему, но не может, штангист пытается взять снаряд, но еще потребуется для этого потрудиться.

Гиппиус рисует бессилье в крайней и предельной форме, она рассматривает ситуации практически полной невозможности, когда бессилье обуславливается пределами, созданными для людей внешними условиями этого мира. К примеру, человек не может летать или плавать, он ограничен этим факторами и такое положение дел приводит к ощущению бессилья.

Именно отсюда и зарождаются сомнения, которые крутятся относительно противоположных выборов: «восстать иль покориться», умереть/жить и подобных. Продолжение темы выражается в поиске высоких чувств, которые являются присущими практически каждому человеку. Лирический герой ощущает близость Всевышнего, но при этом не может к нему обратиться, он стремится к любви, но не может испытать этого чувства.

На самом деле подобные муки чем-то подобны мучениям, которые используют, судя по описаниям, живые существа в адах различных религий. К примеру, некоторые души оказываются полностью в воде и испытывают жажду, но при этом не могут пить. Соответственно, такое положение дел является бессильем, а бессилье, соответственно является адом.

В заключительной строфе Гиппиус говорит об истине, но, судя по предыдущим строфам, истина, в том числе заключается и в бессилье людей в некотором адском свойстве этого мира. Ведь многие действительно проживают с ощущением истины, но так не отыскав слова для понимания. Поэтесса говорит именно об этом, указывая на простирание рук, которые стремятся к небу, такова жажда каждого человека, но сковывающее бессилие зачастую не позволяет приближаться к истине.

Детство и юность

Поэтесса появилась на свет 20 ноября (по старому стилю 1869 года. Родной город Зинаиды Гиппиус — Белев (ныне это Тульская область).

Девочка родилась в обрусевшей дворянской семье немецкого происхождения. Ее отец, Николай Гиппиус, был известным юристом. Помимо старшей Зинаиды, в семье было еще три дочери — Анна, Татьяна и Наталья. Семья вынуждена была часто переезжать — этого требовала работа Николая Романовича. Поэтому маленькая Зина часто меняла учебные заведения и готовилась к экзаменам дома, с гувернантками. Уже с 7 лет будущая поэтесса писала стихи и вела дневники.

В 1880 году отец семейства получил должность обер-прокурора и отправился с семьей в Нежин. Однако вскоре почувствовал резкое ухудшение здоровья. В 1881 году Николай умер от туберкулеза. Его вдова осталась одна с четырьмя дочерьми на руках, престарелой бабушкой и незамужней младшей сестрой.

Мини-анализ стихотворения Зинаиды Гиппиус Любовь-одна

Katrin Katrin

Ученик (236), закрыт 4 года назад

На жизненном пути, который ведёт к Смерти и к Богу, человека спасает Любовь – главный атрибут души. Во многом следуя за концепцией любви,отделяя влюбленность от желания, Гиппиус поясняла, что влюбленность «это — единственный знак «оттуда», обещание чего-то, что, сбывшись, нас бы вполне удовлетворило в нашем душе-телесном существе». Метафизика любви Гиппиус — это поиск гармонии, попытка соединить «две бездны», небо и землю, дух и плоть, временное и вечное в одно единое целое. Эта любовь нераздельна и едина, она не знает, что такое измена или неверность. Мысль эта была выражена Гиппиус в стихотворении «Любовь – одна» (1896 и 1912 г.). Зинаида Гиппиус говорит нам,что любовь-волна.Она вскипает и рассыпается лишь раз.Из таких волн состоит море:много людей и каждый любит по-разному,но жить изменой сердце просто не способно.Волна,как и любовь,всего одна.И никакие человеческие пороки или обыденная ложь не может изменить то,как человек любит.Когда его любовь наедине с душой,ей нечего бояться,она такая,какая есть на самом деле.Поэтесса уверена,что в жизни любовь даётся лишь раз: проходит жизнь и в жизни длинной любовь одна,всего одна.Любовь у Гиппиус непременно должна быть неизменной,постоянной,именно тогда человек приближается к истине.И хотя часто любовь нам слишком много стоит,верная душа никогда не свернёт со своего пути и не отречется от нее.Для любви не нужны причины.и любим мы одной любовью.Только тогда любовь настоящая,подлинная.Но все же она одна.Поэтому ее надо беречь и не пренебрегать ею.Этому нас учит стихотворение Зинаиды Гиппиус Любовь-одна.

Знаток (479) 5 лет назад

Почему девчонки ТАК тупо рассуждают. признаться или нет? Все дамочки должны всегда помнить — ЭТО МУЖСКОЕ ДЕЛО — ПРИЗНАВАТЬСЯ В ЛЮБВИ. От женщин вообще УМНЫЕ мужчины этого НИКОГДА не ждут. Как правило, это и так видно. А вот женщине — ВАЖНО ЭТО УСЛЫШАТЬ. И это вообще — МУЖСКАЯ ОБЯЗАННОСТЬ — ГОВОРИТЬ КОМПЛИМЕНТЫ и ПРИЗНАВАТЬСЯ В ЛЮБВИ. Девочки, помните об этом! Не портите мужиков. Они и так уже — совсем никакие стали.

Никита Месяцев

Ученик (215) 1 год назад

Захар, вы правы только в одном! Да делать комплименты — это дело мужчин, признаваться в любви безусловно да! Но есть в ваших словах и спорные строчки! Вы говорите, что: «Они и так уже — совсем никакие стали. » Давайте не будем говорить за всех от себя! Во-первых, если говорить о девушках, то таких хороших и верных осталось совсем мало. Я так сказал по вашей последней строчке! Во-вторых, девушки не портят мужчин, скорее мужчины сами портятся! Очень много мужчин нового поколения и курят, и пьют. Но это совсем уже другая тема.

Борьба с туберкулезом

Семья переехала в Москву, надеясь улучшить свое материальное положение. Зину отправили учиться в гимназию Фишер, но вскоре у нее диагностировали туберкулез. Анастасия Васильевна, опасаясь за здоровье дочерей, особенно старшей, отправилась в Ялту. Финансовое положение семьи оставалось тяжелым. Следует заметить, что на протяжении всей жизни Зинаида страдала из-за частых болезней верхних дыхательных путей.

В Крыму семью Гиппиус навестил брат Анастасии, Александр Степанов. Он взял на себя решение финансовых вопросов и перевез родных в Тифлис (ныне — Тбилиси). Кроме этого, арендовал для Зинаиды дачу в Боржоми, где она имела возможность поправить свое здоровье.

Однако будущую поэтессу ждала еще одна трагедия. В 1885 году Александр Степанов, дядя Зинаиды, скончался от менингита. Семья вынуждена была остаться в Тифлисе.

Вихри перемен

Революция 1905 года и расстрел рабочих 9 января оказали сильное влияние на творчество поэтессы. В ее стихах появились политические мотивы. Она и ее муж яростно отрицали самодержавие, считая, что оно пришло от Антихриста. В 1906 году супруги были вынуждены уехать в Париж, где пробыли почти 2 года. При этом они продолжали творить и сотрудничать с русскими изданиями.

В 1908-м Мережковские вернулись на родину. Помимо прозы и стихов, Зинаида Гиппиус также писала критические статьи под псевдонимом Антон Крайний. Ее критика была остра и саркастична, подчас субъективна и капризна. Но в ее профессионализме не было никаких сомнений.

В 1917 году налаженная жизнь супругов вновь рухнула. Мережковские не приняли Октябрьскую революцию. Зинаида Николаевна писала: «… на развалинах рухнувшей культуры бушует озверение…».

В 1920 году Гиппиус с мужем нелегально пересекла русско-польскую границу. Но после недолгого пребывания в Польше супруги навсегда иммигрировали в Париж. Здесь они продолжали писать стихи и прозу и даже основали философское общество «Зеленая лампа», которое просуществовало до 1940 года.

Потайная тетрадь

Жарким днём в начале августа 1927 года на парапете набережной Круазетт в Каннах сидели, безмятежно болтая ногами, две женщины. Со спины выглядели ровесницами, хотя одной было 58 лет, а другой — 26. Первую молодили шелковый полупрозрачный шарф, который развевался вокруг шеи, тяжелые рыжие волосы, уложенные в прическу, и худенькая гибкая спина под розовой кофточкой. Обе были поэтессы, обе известны в России, из которой эмигрировали, и обе, это ясно ныне, остались в истории русской литературы… Они разговаривали, но никто, разумеется, не слышал их беседы. Разве что чайки. Но одна фраза донеслась, представьте, даже до нас: «Ах, Зинаида Николаевна, — воскликнула та, что моложе, — вас уважают за то, что вы интересуетесь возвышенным. » «Я чуть не упала с парапета от такого понимания моей «формулы», — усмехнётся потом Гиппиус. — Это Толстой интересовался «возвышенным». Я иное разумела. Интересоваться интересным. Это главное…»

Зинаида Гиппиус на портрете Л. Бакста. 1906 год.

Да, одна из сидящих на парапете была Зинаида Гиппиус, вторая — Нина Берберова. Берберова скажет позже, что Гиппиус в эти годы если и возражала кому-либо, то не иначе, как укрываясь от мира «иронией, капризами, манерностью». Но добавит: даже Бунин не мог победить её в споре, а его «житейский, элементарный, бытовой ключ» понимания жизни был ей и смешон, и неинтересен. Она же, повторяю, интересовалась интересным, а «интересное» о бывает, считала, «всех размеров и состояний». И Бог, и дьявол, и поросёнок, и любовь, и звёзды. Интересны даже водяные пауки в ручье, на которых она с мужем загляделась как-то в Альпах; те так работали лапками, что Мережковский закричал вдруг: «Зина! Они — против течения! Они совсем, как мы с тобой…» Да, они и оба, и поодиночке во всём были против течения! Так было в их жизни всегда. А началось, возможно, в Петербурге, когда они поселились в знаменитом доме Мурузи — на Литейном, 24.

Это легендарный дом, о нём можно было бы долго рассказывать. Скажу лишь, что нобелевский лауреат Иосиф Бродский, живя в нём же (только ему и висит здесь мемориальная доска), долго обманывал других, да и сам, кажется, обманывался, утверждая, что Гиппиус с Мережковским жили когда-то именно в его квартире. Это не так, хотя последняя квартира их в этом доме была, как и «коммуналка» Бродского, действительно на втором этаже.

«Одевалась она очень странно. В молодости оригинальничала, носила мужской костюм, вечернее платье с белыми крыльями, голову обвязывала лентой с брошкой на лбу. С годами это оригинальничанье перешло в какую-то ерунду»

Но если подняться на пятый этаж, куда семья Мережковских вселилась вначале, то вы окажетесь у дверей, за которыми 116 лет назад, февральской ночью 1892 года, узкобедрая, гибкая, 23-летняя женщина с пышными, «спущенными» на ночь волосами зажгла на столе керосиновую лампу (в виде совы с желтыми глазами) и, раскрыв чистую тетрадь, вывела по-французски: «Дневник любовных историй».

Муж её, писатель Дмитрий Мережковский, давно спал; «жаворонок» — он работал по утрам. Тишина, тьма за окном, жар от натопленной печи. Но щеки женщины горели от иного — от угара тайных и мучительных мыслей. «Так я запуталась, что хочется оправдать себя. Наивность белая. Думала, поцелуй и есть падение. А ведь мне дан крест чувственности. Неужели животная страсть так сильна? Да и для чего она? Чистота победила. Тело должно быть побеждено…»

Дневники Гиппиус будет вести почти всегда. По цвету обложек назовет их: «Синяя книга», «Черная тетрадь», «Серый блокнот». Писала о пережитом, о мировой войне, революциях, эмиграции и почти все тетради сразу публиковала. Ещё бы: её мнения подхватывались на лету писателями, титулованными особами, министрами, её подходы к жизни в стихах, прозе, драматургии на все лады обсуждались в столичных салонах и в печати, а дела, вроде учреждения «Религиозно-философских собраний», приобретали оглушительный общественный резонанс. Всё так! Но вот странность, сегодня именно дневник о любви, который был не для печати («я сожгу его перед смертью») и который на родине опубликуют лишь через полвека после кончины её, нельзя читать без настоящего, подлинного волнения. Ибо о любви размышляла она, «Зинаида прекрасная», «обольстительный подросток», как назовут её поэты Брюсов и Маковский, а с другой стороны — «панночка Вия», по словам Одоевцевой, или, как совсем уж круто отозвался о ней Лев Троцкий — вообще «ведьма». Тот так и напишет: «Я не верю в нечистую силу. Ни в чертей, ни в ведьм. Впрочем, в ведьм верю», — вспомнил Зинаиду Гиппиус…

Словом, о любви, о том, как примирить на четвёртом году замужества душу и тело, размышляла интеллектуалка, человек без предрассудков, умный поэт и поэтичный ум. «Да, верю в любовь, как силу великую, — писала в ночи. — Верю, но знаю, чуда нет и не будет. Сегодня сижу и плачу целый вечер… Не буду же просить подставить мне лестницу к облакам, раз у меня нет крыльев… Хочу того, чего не бывает. Хочу освобождения. Я люблю Дмитрия Сергеевича, его одного. И он меня любит, но… как любят здоровье или жизнь. А я хочу… Я даже определить словами моего чуда не могу»…

Интересные факты о знаменитой поэтессе

Внешность Зинаиды Николаевны Гиппиус, как и ее творчество, были поистине уникальны и неповторимы. Новых знакомых поражал ее яркий и неординарный внешний вид — густые локоны с медным отливом, миндалевидные зеленые глаза, худоба и необычные наряды. Однако еще более экстравагантным было ее поведение.

Критиков приводили в бешенство известные всей России строки:

Любовь мою душу спасет.

Первое впечатление о Зинаиде складывалось неоднозначное. Многие литературоведы отмечают, что Гиппиус казалась высокомерной и холодной особой. Она умела добиться от толпы восхищения и вела себя как королева. Но при этом внутри она оставалась чутким и добрым человеком. Именно она помогла обрести известность многим талантливым поэтам, в числе которых были Сергей Есенин, Осип Мандельштам, Александр Блок. С последним она разорвала отношения после начала Октябрьской революции.

Зинаида питала слабость к мужскому образу. Некая маскулинность ее характера резко констатировала с нежным нравом ее супруга. Она часто использовала мужские псевдонимы, писала стихи от лица мужчины. А порой появлялась на публике в мужских костюмах и с ярким макияжем.

Анализ стихотворения Гиппиус «Любовь одна»

На жизненном пути, который ведет к Смерти и к Богу, человека спасает Любовь – главный атрибут души. Во многом следуя за концепцией любви, отделяя влюбленность от желания, Гиппиус поясняла, что влюбленность «это — единственный знак «оттуда», обещание чего-то, что, сбывшись, нас бы вполне удовлетворило в нашем душетелесном существе». Метафизика любви Гиппиус — это поиск гармонии, попытка соединить «две бездны», небо и землю, дух и плоть, временное и вечное в одно единое целое. Эта любовь нераздельна и едина, она не знает, что такое измена или неверность. Мысль эта была выражена Гиппиус в стихотворении «Любовь – одна» (1896 и 1912 г.).

Зинаида Гиппиус говорит нам, что любовь-волна. Она вскипает и рассыпается лишь раз. Из таких волн состоит море: много людей и каждый любит по-разному, но жить изменой сердце просто не способно. Волна, как и любовь, всего одна. И никакие человеческие пороки или обыденная ложь не может изменить то, как человек любит.

Когда его любовь наедине с душой, ей нечего бояться, она такая, какая есть на самом деле. Поэтесса уверена, что в жизни любовь дается лишь раз: проходит жизнь и в жизни длинной любовь одна, всего одна.

Любовь у Гиппиус непременно должна быть неизменной, постоянной, именно тогда человек приближается к истине. И хотя часто любовь нам слишком много стоит, верная душа никогда не свернет со своего пути и не отречется от нее. Для любви не нужны причины. и любим мы одной любовью. Только тогда любовь настоящая, подлинная. Но все же она одна.

Поэтому ее надо беречь и не пренебрегать ею. Этому нас учит стихотворение Зинаиды Гиппиус Любовь — одна.

Сочинения по темам:

1. Анализ стихотворения Гиппиус «Пауки» Стихотворение Зинаиды Гиппиус «Пауки» — это жанр лирической поэзии. А в некой степени, точнее чаще всего, она упоминает чувства человека.
2. Сочинение по картине Тициана «Любовь земная и Любовь небесная» Эта картина была написана Тицианом на заказ Николо Аурелио, представителя одной из наиболее влиятельных венецианский семей по случаю его бракосочетания.
3. Анализ стихотворения Рождественского «Отдать тебе любовь» Любовь — это самое сильное чувство в мире. Оно наполняет нас ответственностью и нежностью к другому. Но любовь — это.
4. Анализ стихотворения Ахматовой «Любовь» В 1912 году Ахматова выпустила дебютный сборник «Вечер» в издательстве «Цех поэтов». Первый тираж его, вышедший с предисловием выдающегося представителя.
5. Что такое материнская любовь Материнская любовь — это самое прекрасное и сильное чувство, это огромная сила, способная творить чудеса, возрождать к жизни, спасать от.
6. Всегда ли любовь делает человека счастливым Одно из самых высоких чувств, которое только может испытать человек — это любовь. Она способна сделать человека счастливым, подарить ему.
7. Сочинение на тему любовь Любовь — самое прекрасное чувство на Земле, дарованное человеку свыше. Любовь — самое непонятное и загадочное явление в эмоциональной жизни.

Вы сейчас читаете сочинение Анализ стихотворения Гиппиус «Любовь одна»

Поэзия З.Н. Гиппиус: темы, мотивы, образы-символы, неомифологизм, жанрово-композиционные особенности, интонационно-звуковой строй.

Зинаида Гиппиус стояла у истоков русского символизма и была одним из его негласных лидеров. Ее поэзия отмечена выразительным сочетанием интеллектуальной глубины и психологической подвижности, ритмической изысканностью и стилистическим мастерством. Брюсов отмечал исключительное умение поэтессы ” писать афористически, замыкать свою мысль в краткие, выразительные , легко запоминающиеся формулы”.

В ранних стихотворениях Гиппиус, лирический герой, который видел свой путь как беспощадную дорогу, ведущую к смерти, постепенно приходит к необходимости подняться камянистой стежкой ко Всевышнему и понимает, что достичь цели можно только в единении с другими людьми.

Зинаида Николаевна смотрит на человека с точки зрения духовного и эстетического совершенствования, пути познания себя и мира, философски – психологического спора со временем и собой. Лейтмотивными являются темы несовершенства земного бытия, одиночества, диалог с Богом и устремленность к Красоте и Гармонии. Поэтесса борется с собой, пытается понять себя:

Моя душа во власти страха

И горькой жалости земной.

Человек, Любовь, Смерть, Бог – вот главные темы, вокруг которых неизменно концентрируется творчество Гиппиус, и эта концентрация является отражением идейных исканий, заполняющих все существо поэта.

Тройственность природы мироздания открывается Гиппиус от самых фундаментальных до низших, относящихся к частной жизни отдельного человека.

Для того, чтобы представить себе, как эта тройственность распространялась на все миросозерцание, выслушаем мнение основательного знатока жизни Гиппиус: Гиппиус также различала три фазы в своей концепции истории человечества и его будущего. Эти фазы представляют три различных царства: царство Бога – Отца – царство Ветхого Завета; царство Бога- Сына, Иисуса Христа — царство Нового Завета и нынешняя фаза в религиозной эволюции Человечества, и царство Бога- Духа Святого, Вечной Женщины-матери – царство Третьего Завета, который откроется человечеству в будущем. Царство Ветхого Завета открыло Божью мощь и власть как правду; царство Нового Завета откроет любовь как свободу. Третье царство, Царство Третьего Человечества, разрешит все существующие неразрешимые антитезы — пол и аскетизм, индивидуальность и общественность, рабство и свободу, атеизм и религиозность, ненависть и любовь”. [24:104-105].

И в эту тройственность должен войти человек в трех своих ипостасях, символизируемых числами1, 2 и 3. 1 – это человек как личность, лишенная внешних связей и тем самым обреченная на безнадежное существование в мире. Непременной стадией бытия для нее становилось 2 – объединение двух личностей в любви, в некоем идеальном действе, из которого практически устранена ” похоть ” и стремление к деторождению, но зато особое значение приобретает духовное единение двух человеческих индивидуальностей, опять- таки” неразделенных и неслиянных”. Но полное свое разрешение любовь могла найти только в том случае, если к двоим присоединяется третий – Бог, незримо, но явственно присутствующий в их союзе. Завершение мистического треугольника придает особую крепость и нерушимость всему происходящему.

“Человек без Бога, – подчеркивает близко знавший Гиппиус С. Маковский, представлялся ей чудовищным автоматом, “чертовой куклой”.[18: 339].

В произведениях Гиппиус, созданных в конце ХIХ – начале ХХ века, начиная с “Песни”, своего рода манифеста символизма, нашли отражение важнейшие для символистов декадентские мотивы, мысли, настроения. Прежде всего это неприятие будничного, обыденного мира, мистическая тоска по иной жизни, по недостижимому и неосуществимому, уход от скуки повседневности в сферу подсознательного, в мир фантазии и иррациональных предчувствий: “Мне нужно то, чего нет на свете. ” (” Песня “, 1893); “Люблю недостижимое, чего, быть может, нет. ” (“Снежные хлопья”, 1894).

Раздвоенность, дуализм, противоречивость характерны для лирического героя Гиппиус, который мечется между Богом и дьяволом, небесным и земным, духовным и телесным, жизнью и смертью, вечностью и мигом, в душе героя переплелись и борются друг с другом покорность и свобода, правда и ложь, прекрасное и безобразное, вера в силу молитвы, в чудо и сомнение в нем, религиозный экстаз и богохульство, волевое “самостояние” личности и отречение от собственной воли, устремленность к предельному испытанию полноты бытия и принципиальный отказ от реального воплощения мечты, надежды. Следствие внутреннего разлада – неспособность найти общий смысл жизни, сделать окончательный выбор.

Смотрю на море жадными очами,

К земле прикованный на берегу.

Стою над пропастью – над небесами –

И улететь к лазури не могу.

Гиппиус утверждала неуклонное восхождение человека – революционера, своей волей преодолевающего все препятствия на пути духовного возвышения общества.

Свои помыслы и действия Гиппиус воспринимает и выстраивает в аспекте религиозного служения, угадывает в них провиденциальное начало

Для сборника “Сияния” характерен христианский взгляд на историю и мученический путь России. В стихотворении “Грех” Гиппиус выразила одну из моральных заповедей русской эмиграции первой волны:

И мы простим, и Бог простит.

Мы жаждем мести от незнанья.

Зинаида Гиппиус считала, что должно произойти соединение Трех в Одном: Бога Отца, Бога Сына, Святого Духа, Вечной Женственности – Материнства. Гиппиус доносит до человека идею Трех в Одном как “живую, пульсирующую истину”. Она выразила эти идеи в стихотворении “Вечноженственное

Размышления о бытии, мироздании являются основой всей лирики Гиппиус. В ранней лирике преобладает в элегических стихотворениях мотив самоисследования. Мы вычленили ряд стихотворений: “Бессилие”, “Снег”, “Мгновения”, “До дна”, “Не знаю”.

В ранних произведениях Зинаиды Николаевны звучат декадентские мотивы: одиночество, неверие в жизнь, в собственные силы.

Так как поэтесса очень остро переживала диссонансы и противоречия окружающей ее действительности, то элегическим мотивом пронизан и корпус гражданских элегий: “О вере”, “Костер”, “Что есть грех?”, “Только о себе”.

Элегический мотив раздумья прослеживается в основном в зрелый период творчества Зинаиды Николаевны. Это стихотворения “Мера”, Числа”.

В элегических стихотворениях с любовной тематикой доминирующим является мотив печали, разлуки. Он берет свое начало в элегических традициях ХVIII века.

В зрелой лирике с преобладающим в ней религиозно – патриотическим пафосом, в лирике Гиппиус преобладает одическое начало.

Лирический герой наделяется индивидуальными (автобиографическими) чертами, которые объясняются особенностями ее психологического статуса, жизненного пути. В центре внимания не чувства, не переживания, а “психологизм лирического я”. Именно этот показатель для нас стал весомым в констатации характера изменений жанровой структуры элегий в лирике Зинаиды Николаевны Гиппиус.

Рассмотрев ряд стихотворений Гиппиус, мы пришли к выводу, что в творчестве Зинаиды Николаевны выделяется целый пласт лирики, которая отличается своим одическим пафосом. Эти стихотворения, в которых улавливаются ораторско-декламационные интонации, можно выделить характерные слова–сигналы, специфические синтаксические конструкции, что в целом способствует выражению авторской гражданской позиции. Так, в стихотворении “Свеча ненависти” к таким словам – сигналам относятся: мне ненавистен всякий грех; предатели; ненавижу; отомстить. В стихотворении “Веселье”: блевотина войны; омерзительно похмелье; бедная, грешная страна; народ засек кнутом свою свободу. “Петербург”: перекресток предательством дрожит; проклятый город, Божий враг.

Такая лирика Зинаиды Гиппиус становится трибуной, раскрывающей общественно-политические ориентиры поэта.

К таким “неженским” стихотворениям, представляющим гневную инвективу, принадлежат: “Петербург”(1909), “Молодому веку”(1914), “Сейчас”(1917), “Веселье”(1917).

Ее стихотворения, исполненные гневом и пристрастием, шокировали многих современников, привыкших к совсем иному звучанию ее музы.

К одическим элементам прибавляются элементы стихотворной сатиры, сочетание трагического пафоса с ироническим, сатирическим.

Наряду с традиционно политической одой в творчестве Зинаиды Николаевны обнаруживает себя и такая разновидность одической поэзии, как религиозная ода. Религиозный пафос был лишен всякой каноничности, а нередко был нацелен против богословских канонов.

Здесь нет державинской ясности, а тяготеет к четкости молитвенный гимн, экстатически выражающийся религиозный стоп. К стихотворениям этого периода относятся следующие: “Любовь”(1900), “Нескорбному учителю”(1901), “Христу”(1901).

При всей тематической и стилевой динамике, при смелости воображения и языка, все эти стихотворения спаяны библейской основой. Несмотря на то, что в поэзии Гиппиус жанр классической одической структуры трансформирован (так как она вобрала в себя компоненты других жанровых образований), тем не менее, остается жанровая доминанта оды – установка на ораторскую речь, общий действенный пафос.

«Когда задумываешься, где у Гиппиус сокровенное, где необходимый стержень, вкруг которого обрастает творчество, где — ‘лицо’, то чувствуешь: у этого поэта, может быть, как ни у кого другого, нет единого лица, а есть — множество…», — писал Р. Гуль.И. А. Бунин, подразумевая стилистику Гиппиус, не признающую открытой эмоциональности и часто построенную на использовании оксюморонов, называл её поэзию «электрическими стихами», В. Ф. Ходасевич, рецензируя «Сияния», писал о «своеобразном внутреннем борении поэтической души с непоэтическим умом».

Влюбленность

Мне хотелось бы сказать несколько слов по поводу статьи Д. Мережковского «Новый Вавилон».

И даже сказать не о всей статье, посвященной разбору книги Розанова «В мире неясного и нерешенного», — а только о беглых и, может быть, неосторожно написанных строках, в которых говорится о «преображении пола» в «христианстве».

«В историческом христианстве вопрос о поле и браке еще не разрешен». «Путь к разрешению трагедии лежит, конечно, лишь в признании того абсолютного принципа, что Христос освящает плоть, что аскетизм Христа есть преображение пола , а не его отрицание, что будущность пола — в стремлении к новой христианской влюбленности, а отнюдь не в идеале скопческого изуверства, как на то указывает Розанов. Тут великая правда грядущей церкви». «Тайна совмещения пола с евангельским учением может и должна быть найдена». «При помощи Христа загадка разъяснится, и область «неясного и нерешенного» станет ясной и решенной».

Слова эти верны по существу, и все-таки, может быть, не следовало их говорить, не следовало так об этом говорить. Тем более что они не преждевременны; важность «вопроса о поле» дошла, наконец, до нашего сознания, все мы требуем решения этому вопросу, он сделался, наравне с другими, — «проклятым».

Он был вечно — но в глубокой древности даже не «ощущался», затем, после христианства, стал «ощущаться» — и все-таки не «сознаться» как вопрос: ему подразумевались два ясных определенных разрешения: принять пол, отринуть пол. Принято то, что есть и как есть, — отринуть все, что есть и каким оно есть. И, сравнительно с важностью других вопросов жизни, — вопрос о поле мыслился как попутный, как представляющийся на разрешение (на «да» или «нет») — раз в жизни, по дороге к достижению высших целей; иногда — как одно из условий для достижения этих целей.

Брак и семья — никогда не был и не мог быть метафизическим решением вопроса. Брак (слитый неразрывно с деторождением) есть одна из форм реального проявления пола, может быть, самая глубокая, полная и великая, но все-таки — одна из форм, часть пола. И только уже решив вопрос пола принятием его («да»), — можно на каких-либо основаниях стоять лично и общественно за эту именно форму. Большею же частью брак принимался и принимается просто как первый, самый естественный и практический житейский выход, и «вопрос пола» таким образом вовсе не «мыслился» как вопрос. Розанов, современный «пророк» в области пола, гениальный защитник и ходатай брака, — начиная «мыслить» о вопросе пола — не может удержаться на границах брака. Хочет или не хочет — он последователен, он утверждает весь пол, все формы его проявления, и пытается увенчать его таким пламенным венцом, лучи которого спалили бы человечество. И Розанов — необходимость; он, освещая прошлое и настоящее, — довершает, исполняет его, оканчивает для нас. Он толкнул наше сознание, может быть грубо, но разбудил его. И оно слилось с нашим, давно обострившимся ощущением: не то! не так! безобразно! или пошло! или грех! или мучительно! или смешно! И не скопчество. И не «все позволено». И — не брак. Не знаем мы тут правды, не знаем, в чем правда для нашего цельного существа, для всей нашей природы.

Действительно, если б вопрос сводился к противоречию между телом и духом — он не был бы и мировым. Просто, в зависимости от той или другой волны в истории человеческого развития — он решался бы общественно то «нет» — то «да», в частности «брак»; и лично — в соответствии с сильной или слабой волей каждого. В таком положении для человеческого сознания он и находился издавна. Для многих, невнимательных к своим ощущениям, находится и теперь. Ощущения дрожат слепо, глухо, поднимается что-то, шевелится под покрывалом — видишь только волнующуюся поверхность. Верность ощущения выражается помимо сознания в творчестве, — в искусстве, — и даже в самой жизни. Ощущением этим не приемлется ( для духа и для тела равно ) — ни одно из двух известных решений вопроса о поле, ни «да» (все позволено), ни «нет» (аскетизм и его вожделенный венец — скопчество), ни частное полурешение — брак. Не приемлется ни одно — как окончательное, желанное, удовлетворяющее вполне — все наше человеческое существо в целом. Бессознательно уже почти всякий знает, что оно, это существо, цельно, а не размыкается легко и произвольно на дух — плоть, душу — тело, разум — сердце и т. д. Решив покорить тело душе — мы оскорбляем душу или, не принимая ее во внимание, — мы оскорбляем тело через душу.

В ощущении приемлемости никакой из реально существующих форм пола — сходятся люди самые разнообразные: позитивисты, демонисты, сторонники святого брака по любви и семьи. Они различны лишь начиная мыслить , ибо хватаются тут за одно из готовых решений. Позитивисты кричат: не то! везде разврат! мерзость! болезни! Решение: надо упорядочить брак. Демонист, со своим «все позволено», дойдя внезапно до отвращения, неожиданного чувства ужаса, греха — и он говорит «не то!» — но мечтает о монашеской чистоте; верящий в правду и святость брака — совершив чистый брак, сойдясь с плотью с чистой девушкой, которую любит, вдруг мгновеньями тоскует, стыдится, чувствует себя безмерно одиноким, чем-то в себе оскорбленным, что-то потерявшим; примиряется, конечно, но всегда с туманной болью вспоминает о времени, когда любовь росла, облеченная тайной, и как будто жила надежда на иное, чудесное, таинственное же, ее увенчание. Даже в самом счастливом браке, полном любви и родственной нежности, душа и тело человека смутно тоскуют порою и грезят: а ведь что-то есть лучше! Это хорошо, но есть лучше; и это, пусть хорошее, — все-таки не то! Не то!

В последнем случае не делается совсем никаких выводов, нет уже уклона ни к «да», ни к «нет», а прямо откровенное стояние лицом к лицу с неизвестным; потому что брак — узкая, неподвижная, но все-таки самая высокая точка полового вопроса, вершина горы, изведанно верная и твердая, старинная. Сидим. А хочется выше.

Бесполезно убеждать себя, что не хочется, что доволен вершиной горы, или подножием ее, или крутыми скатами; бесполезно и уверять, что горы вовсе нет, а если есть — то она не ближе к небу, не гора, а темная пропасть. Что есть — то есть. Она — есть, и человеку хочется и нужно вверх; и вверх не до конечной узкой вершины, а дальше. Не ползти, а лететь. Дальше, говорят, ничего нет. Видно же, что там — ничего. И однако все отчаяннее ползанье по горе и неоспоримее, непобедимее стремленье у всех, на какой бы точке они ни находились — выше вершины, дальше, туда, где Ничего.

Тут начинается великая трудность вопроса, осложненная тем, что люди, изменяясь и расширяясь и, главное — доходя до сознания своей «личности», все более и более разобщались, теряли единозначащие слова и теперь почти ничего не могут передать друг другу. Иногда, случайно, передается что-нибудь знаком, звуками. Розанов, этот великий «плотовидец» (как бывают духовидцы) — пишет полусловами-полузнаками, из звуков творя небывалые слова и небывалые их сочетания. И он показал нам плоть мира, раскрыл все ее сокровища, ее соблазны так широко и ярко, что если мы и после него не соблазнились, не удовлетворились надеждой на обожествление уже существующих форм пола и не соглашаемся на утверждение прошлого и настоящего — как навечного, если тем более остро (ибо сознательно) стремимся к будущему, куда-то дальше, к какому-то «преображению пола», к полету, — если это так (а это так) — то можно ли не считаться с нашим стремлением? Не оно ли — показатель вечной правды?

«Преображение пола в новую христианскую влюбленность», говорит Мережковский. Категорично — и дано как последний вывод, без объяснений. А объяснение нужно. Почему «влюбленность»? И почему христианская влюбленность?

Увы, мы живем в смешении слов и понятий, и еще приходится определять самую «влюбленность»! — «Я влюблен — и хочу сделать предложение во что бы то ни стало!» — говорит молодой человек, с удовольствием взирая на розовую щечку и голубые глазки девушки. «Она будет хорошей женой, партия мне подходит — и кроме того я влюблен », — рассуждает другой, более благоразумный. «Я влюблен , я пылаю, она должна быть моей!» — восклицает какой-нибудь похититель чужих благополучий и определенно и последовательно начинает кампанию завоевания жены своего друга. Все они одинаково говорят «влюблен» и одинаково принимают за «влюбленность» — желание известной формы брачного соединения. То же самое может происходить и при аномалиях. Достигается ли соединение или нет, — характер этой «влюбленности» остается тем же. При достижении цели — желание достижения естественно исчезает; при недостижении — желание может длиться, слабея, и, наконец, от отсутствия всякой надежды — тоже исчезает. Но это и не следует называть «влюбленностью». Имен много; «желание» — проще и точнее других. Приятность, радость, волнение, ожидание, нежность, страсть, ненависть — все это часто входит в «желание». И все-таки оно — не «влюбленность», это новое в нас чувство, ни на какое другое не похожее, ни к чему определенному, веками изведанному, не стремящееся, и даже отрицающее все формы телесных соединений, — как равно отрицающее и само отрицание тела. Это — единственный знак «оттуда», обещание чего-то, что, сбывшись, нас бы вполне удовлетворило в нашем душе-телесном существе, разрешило бы «проклятый» вопрос.

В самом деле, можно ли сказать, что огненно-яркое, личное чувство, о котором мы говорим, — исключительно и только духовно? А между тем попробуйте шепнуть какому угодно юноше, но горящему именно этим огнем, что его возлюбленная придет к нему сегодня ночью и он может, если захочет, «обладать» ею. Да он не только не захочет, он оскорбится, он будет плакать и содрогаться. Так же и по тем же (каким?) причинам будет он отвертываться от незаконнейшего брака, пока жива влюбленность в ее чистом, единственном, божественном виде. Но тот же влюбленный менее всего отрицает, проклинает тело своей возлюбленной; он его любит, оно ему дорого, в нем нет для него «греха». Ощущение греха, проклятие плоти — выросло исключительно из желания. «Нет» — против «да». Дух — против плоти. Но во влюбленности, истинной, даже теперешней, едва родившейся среди человечества и еще беспомощной, — в ней сам вопрос пола уже как бы тает, растворяется; противоречие между духом и телом исчезает, борьбе нет места, а страдания восходят на ту высоту, где они должны претворяться в счастье. Плоть не отвергается, не угнетается, естественно, — ибо она уже воспринята как плоть, которую освятил Христос. Мережковский говорит: «Исходя из того абсолютного принципа, что Христос освятил плоть. » Этот принцип, я думаю, никому не может более казаться не абсолютным. «Отец дал Сыну власть над всякою плотью, да всему, что Он дал ему, даст Он жизнь вечную». Взаимоотношение Христа и плоти не ясно лишь тем, кому христианство еще заслоняет Христа. И в этом неотвержении плоти — влюбленность так же проникает ко Христу, связана с Ним, неотъединима от Него, как и во всем остальном.

Только она одна, в области пола, со всей силой утверждает личное в человеке (и нераздельно слитое с ним неличное ): только со Христом, после Христа, стала открываться человеку тайна о личном . И наконец, сама влюбленность, вся, вошла в хор наших ощущений, родилась для нас только после Христа. До Него — ее не было, не могло и не должно было быть; тогда исполнялась еще тайна одной плоти, тайна рождения, и она была для тех времен последней правдой. Недаром Розанов, пророк плоти и рождения, обращает лицо назад, идет в века до-Христовы, говорит о Вавилоне, о Библии.

Нечего себя обманывать, не следует обманывать и Розанова неясными, уклончивыми ответами на его горячие недоумения и порывы: да, брак и деторождение не есть решение в христианстве вопроса о поле, не есть последнее слово Христа о нем. Это — один из законов, которые явлением Своим Он исполнил, с тем, чтобы они были отставлены, как отставляется в сторону наполненная чаша. Великое проникновение у Павла, когда он говорит о браке: «Сие даю вам не как повеление, а как позволение». И продолжает этот закон жить лишь постольку, поскольку до сих пор не «вмещается» в человечестве «многое», что Он имел еще сказать, но не могли вместить».

Сама Любовь, принесенная Им, вмещенная людьми как «жалость и сострадание» — точно ли жалость? «Будьте одно, как Я и Отец одно». И «кто не оставит отца и матери и жены и детей ради Меня». Не похожа ли эта, загадочная для нас, Любовь — скорее на огненный полет, нежели на братское сострадание или даже на умиление и тихую святость? И где злобное гонение плоти аскета среди этих постоянно повторяющихся слов о «пирах брачных», о «новом вине», о Женихе — вечном Женихе, — грядущем в полночь? Иоанн, любимый ученик Его, глубже всех проник в тайну Любви, покрывающей мир; и Апокалипсис, эта самая последняя и самая таинственная книга, говорит опять о Женихе, о Невесте Его, Невесте Агнца. И дух и Невеста говорят: «Прииди. » «Се, гряду скоро. »

Какие-то лучи от этой неразгаданной, всепокрывающей Любви пронизали мир, человечество, коснулись всей сложности человеческого существа, — коснулись и той области, в которой человек жил до тех пор почти бессознательной и слишком человеческой жизнью. И тут родилось новое чувство, стремительное, как полет, неутолимое, как жажда Бога. Пусть оно еще слабо и редко, — но оно родилось, оно — теперь есть. После Христа есть то, чего до Него не было. Взглянем назад, в древность: Афродита, Церера. Развернем «Песнь песней»: солнце, чувство Бога-творящего, шум деревьев и потока, теплота крови и тела только желающего и рождающего, земля — одна земля! И безличность, ибо человек — есть его род, он и его потомство — как бы едино. Возможно ли представить себе, что до Христа или помимо Христа мог где-нибудь родиться огонь, озаривший душу Данте, Микэль-Анжело? Возможна ли была эта новая настроенность человека в любви личной, искра, которая зажигается то там, то здесь в последние века? И «бесполезно отворачиваться, не смотреть тут в сторону Христа — все равно Он будет около. От еще слишком романтических средних веков, через Возрождение — до наших дней, до нашего Владимира Соловьева, певшего о «Деве Радужных Ворот», понимавшего или чуявшего грядущее влюбленности, — искры бегут, бегут, — и все разгорается. Влюбленного оскорбляет мысль о «браке»; но он не гонит плоть, видя ее свято; и уже мысль о поцелуе — его бы не оскорбила. Поцелуй, эта печать близости и равенства двух «я», — принадлежит влюбленности; желание, страсть от жадности украли у нее поцелуй, — давно, когда она еще спала, — и приспособили его для себя, изменив, окрасив в свой цвет. Он ведь им в сущности совсем не нужен. У животных его и нет, они честно выполняют закон — творить. И замечательно, что в Азию, к язычникам, он был уже в этом извращенном виде занесен, не в очень давние времена, — «христианами». Поцелуй — это первое звено в цепи явлений телесной близости, рожденное влюбленностью; первый шаг ее жизненного пути. Но благодаря тому, что страсть его украла, изменив — сделала всем доступным, — нам теперь и о поцелуе так же страшно и трудно говорить, страшно употреблять «слово», как слово «влюбленность». Один из наших маленьких поэтов («дух дышит, где хочет»; и то, что полет ощущение «не того» в поле» — доступно не только избранным, — не доказывает ли его общечеловечность?), один из неизбранников, наш Надсон, — тоже тоскует о влюбленности, чуя что-то, в своем: «Только утро любви хорошо, хороши только первые, беглые встречи. Перекрестных намеков и взглядов игра. » Но он уже испугался, спутался на первом шаге и говорит дальше: «Поцелуй — это шаг к охлаждению. С поцелуем роняет венок чистота. » О, да, конечно, — если это он, поцелуй желания , украденная, запыленная, исковерканная драгоценность.

Обернемся — и опять тут, около — какие-то непонятные сближения слов, касание к многогранной Тайне: прочтите всю Библию — часто ли встретите поцелуи, братские, отеческие, нежные, страшные? А там, дальше Закона Ветхого: — «Ты целования не дал Мне, а она не перестает лобызать Мне ноги. » «Приветствуйте друг друга целованием святым», — не устают твердить ученики, — главное, Иоанн. И был ли когда-нибудь, есть ли где-нибудь — праздник поцелуев?

Неужели это лишь печать «равенства и братства»? Родные братья редко и незаметно целуются. Но вернемся опять к нашему частному вопросу, возьмем создание великого поэта, образ такой чистоты влюбленности, которому почти нет равного, хотя влюбленности еще беспомощной, потому что слишком ранней. Взглянем на «рыцаря бедного» с его широкими, белыми крыльями.