Повесть о любви
Эта маленькая повесть почти вся написана с той суровой и вместе с тем щемяще-горькой интонацией, которая сразу же придает четкую реалистическую окраску короткой истории фронтовой любви.
Историю любви младшего лейтенанта Воронова и деревенской девушки Маринки, любви, вспыхнувшей как бы случайно в прифронтовой деревне тяжелейшего сорок первого года, трудно пересказать, как всегда трудно передать историю чужой любви, тем более «фронтовой», тем более скоротечной. Маленькую повесть Воробьева следует прочитать, чтобы почувствовать ее свежесть.
Рассказ двадцатилетнего лейтенанта — повесть написана от первого лица — откровенен и юношески чист. В нем — непроходящая боль утраты, живая «память сердца» о мимолетном счастье, которое было, могло быть, но которое оборвалось зимой сорок первого года в боях под Москвой.
Как нельзя представить себе землю без запаха травы, без дождевых капель на листьях, без голосов птиц, летних гроз, бликов солнца в утреннем тумане, так нельзя представить жизнь без того, что дает, рождает саму жизнь, без самого высокого и самого земного чувства — любви. И ни катастрофы, ни колючая проволока, ни пулеметные очереди, ни тошнотворный запах пепла над горящими деревнями — ничто не может остановить это чувство, как нельзя остановить жизни.
Может быть, поэтому писатели всех времен обращались и будут обращаться к «любовным историям», а молодые люди (и не только молодые) будут проверяться на рандеву, и на этих рандеву будут решаться социальные проблемы, испытываться нравственное здоровье общества.
Вот почему повесть К. Воробьева — это не просто еще одна история фронтовой любви, но вместе с тем маленькая главка в той большой книге, которую мы все сообща пишем о нашем времени, о войне.
Это еще одна краска, еще один ракурс, еще один взгляд на минувшее, не похожий на взгляд авторов уже известных нам книг.
У К. Воробьева — свои герои (особенно трогательна и достоверна Маринка), свой сюжет, свой ритм, своя четкая, сжатая фраза. Это трудно показать, но вот — наугад — отрывок, относящийся к самому началу любви кладовщицы Маринки и Воронове, он, возможно, даст почувствовать манеру автора:
«— Я вас провожу, хорошо?
Так я же не одна хожу, — песенно, как в первый раз, сказала кладовщица, пряча почему-то руку за спину.
А с кем? — спросил я.
Я не хотел, чтобы она шла с фонарем. Он был лишний, как Васюков, и я сказал:
— С фонарем теперь нельзя. Село на военном положении. »
Читая Воробьева, я невольно вспомнил превосходный, удивительно лаконичный рассказ В. Богомолова «Первая любовь», напечатанный года три назад в «Литературной газете».
Новелла Богомолова как бы рассказана вполголоса и вся пронизана тоской о погибшей любимой женщине, повесть же Воробьева — это сдавленный горем крик, обращенный к людям, крик молодости, не желающей отдавать свое счастье смерти. Обе вещи написаны от первого лица, и, видимо, авторы — люди одного поколения. Может быть, случайное совпадение? Может быть, тема незавершенной любви перекочевала из одного рассказа в другой?
Нет, и Богомолов и Воробьев пишут о том, о чем не могут не написать, — о судьбе своего поколения, о молодости, которая началась на войне в наступлении, в окопе, о потерях, которые невосполнимы, о душевных ранах, не залечиваемых и двумя десятками лет. Вероятно, поэтому в наших лучших книгах о войне есть и боль, и трагизм, и кровь, и смерть. И рядом с этим — неутолимая жажда жизни.
В повести «Крик» очень подкупает именно эта юная жажда жизни, чистота, цельность восприятия — основные черты поколения, о котором пишет автор.
На мой взгляд, главная удача К. Воробьева — его умение точно передать ощущения своих героев, умение внушить читателю веру в их любовь в трагической обстановке военного времени. И в этом сила повести.
Вместе с тем при строгом подходе к прозе Воробьева — а он как писатель не нуждается в скидках — отчетливо видно несколько существенных просчетов.
Беллетристичность (я называю так «легкие» сюжетные «ходы») порой разрушает неторопливую и реалистическую манеру письма, снижает найденную пронзительно щемящую ноту, с которой вещь начата; иногда отсутствие мотивировок рождает ощущение заданности, вообще-то чужеродной стилю Воробьева.
Колоритно и свежо задуман образ помкомвзвода. Васюков — солдат с опытом, эдакий фронтовой проныра и доставала. Васюков вызывает любопытство. Писатель хорошо видит его, слышит его голос, великолепно показывает ревность Васюкова — грубоватую ревность солдата к более удачливому лейтенанту. Далее возникает ссора между Вороновым и помкомвзвода. Казалось бы, ссора по мере сближения Воронова и Марины должна была углубляться. Однако писатель чрезвычайно поспешно примиряет их, а происходит это после того, как Васюков сбил самолет и Воронов вынес ему перед строем благодарность.
Что же, могло быть и так — война и разъединяла и быстро мирила людей. Но если примирение должно было состояться, то Васюков должен был в нем проявиться какой-то новой, совершенно неожиданной стороной. Слишком торопливым, «беллетристичным» примирением писатель ломает и упрощает образ Васюкова, слишком рано открывает «тайну» его характера. И сразу первоначальный интерес к образу пропадает.
А ведь решение этой коллизии могло быть весьма сильным, предельно эмоциональным — хотя бы в тот момент, когда Васюков и Воронов видят смерть Марины и Васюков нелепыми фразами пытается утешить младшего лейтенанта. И это решение было бы самым человечным. Оно врезалось бы в память. Тогда возник бы разящий до ослепления, до слез свет контраста — жизни и смерти.
То, что я сказал о помкомвзвода Васюкове, в равной мере относится и к характеру командира отделения Крылова. Он появляется в повести два раза, но несет серьезную мысль вещи. Мы слышим и видим его ночью в хате, когда он проверяет «документик» у вернувшегося из заключения хозяина. И видим вторично — в самые напряженные минуты: Воронов набирает добровольцев в разведку боем, но Крылов не идет вместе с другими. Как нельзя, думается мне, показывать в книгах о войне смерть без психологической «подготовки», без философской нагрузки, сопутствующей гибели героя, так и нельзя уходить от тонких мотивировок проявлений трусости, смелости, предательства и т. д. Иначе возникает удручающая иллюстративность, прямолинейная констатация факта, далекая от художественного обоснования поступка.
Я бы не останавливался на этих просчетах писателя, если бы просчеты не были «одного ряда», если бы одна из центральных сцен — гибель главной героини Маринки — не страдала бы той же литературной необоснованностью.
Как же оборвалась так ярко и чисто вспыхнувшая любовь Воронова?
Воронов получил приказ: прощупать огневые точки противника разведкой боем. И в ту минуту, когда группа солдат под его командой двинулась к околице деревни, младший лейтенант услыхал Маринкин голос. «Я оглянулся и в слитно мелькнувшей передо мной панораме села увидел на пригорке взрыв и в нем летящую Маринку. »
На войне было столько невероятных и неожиданных смертей, что сцена эта может показаться и правдивой и даже как будто виденной когда-то. Но литература выбирает самый точный, самый убеждающий случай. Только тогда создается впечатление: было именно так, а не иначе.
Здесь же писатель ничем не подготовил эту «случайную смерть» — и сейчас же всплывает множество вопросов: «Как? Зачем? Почему?» — но эти вопросы не несут в себе груз раздумий о жизни и смерти, о любви на войне. Вас лишь раздражающе мучают вопросы чисто «технические» « бытовые: «Случайная мина? Почему именно эта мина убила Маринку? И почему это произошло в те секунды, когда Воронов шел в разведку? Что, Маринка пришла его проводить? Откуда она появилась?»
Писатель не сумел найти ту единственную правдивую точку в конце повести, то завершение судьбы Воронова и Маринки, которое должно было подчеркнуть высоко трагическую атмосферу вещи, и этот досадный просчет снижает художественность «Крика».
К. Воробьев талантлив. Я говорю об этом не потому, что хочу смягчить впечатление от всегда неприятных упреков. Это серьезно обещающий писатель, уже заставивший следить за собой после первой книги рассказов. И с К. Воробьевым надо говорить как с серьезным писателем — без обидной снисходительности к недостаткам.
Л-ра: Новый мир. – 1962. – № 10. – С. 236-238.
Ключевые слова: Константин Воробьёв,критика на творчество Константина Воробьёва,критика на произведения Константина Воробьёва,анализ произведений Константина Воробьёва,скачать критику,скачать анализ,скачать бесплатно,русская литература 20 в.
Краткое содержание «Убиты под Москвой»
Повесть «Убиты под Москвой» Воробьева, написанная в 1963 году, является автобиографическим произведением. В центре сюжета рассказа – страшные события осени 1941 года, когда на оборону Москвы в числе прочих была брошена элитная рота курсантов Кремлевского училища.
Для лучшей подготовки к уроку литературы рекомендуем читать онлайн краткое содержание «Убиты под Москвой» по главам. Пересказ повести будет также полезен и для читательского дневника.
Главные герои
Рюмин – капитан роты кремлевских курсантов, большой авторитет среди своих подчиненных.
Алексей Ястребов – лейтенант, командир четвертого взвода.
Другие персонажи
Гуляев – лейтенант, командир второго взвода.
Анисимов – политрук роты, болезненный, слабый человек.
Краткое содержание
Глава 1
« Учебная рота кремлевских курсантов » под командованием капитана Рюмина вторые сутки идет на фронт. Прибыв на место, молодые бойцы входят « в подчинение пехотного полка, сформированного из московских ополченцев ». Подполковник удивлен элитному подкреплению, состоящему из 240 человек одного роста – 183 сантиметра. На вопрос Рюмина касательно вооружения, подполковник с грустью отвечает, что ничего не может предоставить, « кроме патронов и кухни ».
Глава 2
Капитан приказывает командиру взвода, лейтенанту Алексею Ястребову, рыть окоп неподалеку от кладбища и церквушки. Уже « пятый месяц немцы безудержно » продвигаются к Москве, и этот факт никак не укладывается в голове у Ястребова, с детства привыкшего считать свою страну непобедимой.
К назначенному сроку окоп готов. Получив « каски для взвода и три ящика патронов» , Ястребов отправляется к лейтенанту Гуляеву, и в этот момент в небе « кучной и неровной галочьей стаей » появляются самолеты.
Глава 3
Над деревней еще несколько раз пролетают самолеты. Слышны звуки фронта, расположенного неподалеку. Неожиданно из леса появляются красноармейцы, которым удалось выйти из окружения. Они просят накормить их, поскольку уже двое суток ничего не ели. Ястребов отводит их к капитану.
Глава 4
Рюмин сообщает Алексею, что, скорее всего, в их направлении прорван фронт, и « от штаба ополченского полка должны тянуть сюда связь и должны подойти соседи слева и справа ».
Утром на поле появляются « два грязно-серых броневика ». Не вытерпев, курсанты начинают стрелять, но тем самым только выдают себя – броневики были вражескими разведчиками.
Анисимов сообщает Алексею о « результатах ночной курсантской разведки – деревня, что впереди, занята противником ».
Глава 5
Немцы начинают сбрасывать мины, и вскоре окоп обваливается. Анисимов получает смертельное ранение. Дождавшись прекращения обстрела. Алексей пытается отдать приказ бойцам, но « загнанный куда-то вглубь живота ненужный слезный крик мешает ему что-нибудь сказать курсантам ». Помощник Ястребова сообщает, что немцы убили всех раненых.
Глава 6
Связной передает роте распоряжение отступать в срочном порядке, но Рюмин, не доверяя майору, отправляет одного из курсантов в штаб полка узнать, какова « ближайшая задача роты, связь и подкрепление соседями ».
Возобновляется минометный обстрел, и Рюмин понимает, « что рота находится в окружении» .
Не дождавшись возвращения курсанта, посланного в штаб полка, Рюмин отдает приказ вырыть братскую могилу, и принимает решение « с наступлением темноты двигаться по рву на север, захватив раненых, и где-нибудь по болоту или по лесу выйти к своим ». Оставив раненых у старика в деревне, Рюмин сообщает, что рота вернется через три дня.
Глава 7
Рюмин уверен, « что избрал единственно правильное решение » – утаить от курсантов правду об окружении и сделать смертельный бросок вперед. Ночью рота начинает атаку в селе. Взвод Алексея располагается в лесу, чтобы расстреливать убегающих немцев. Но их не было, и тогда Ястребов отдает приказ атаковать горящее село. Алексей убивает немца, после чего « его рвало долго и мучительно ». Курсанты берут пленных, оружие, и отправляются в лес.
Глава 8
Безопаснее всего было передвигаться под покровом темноты, и рота остается в лесу до вечера. Вскоре в небе появляется «костыль» – « маленький черный самолет с узкими, косо обрубленными крыльями », самолет-разведчик. Обнаружив роту, он выбрасывает листовками с призывом добровольно сдаться в плен.
Спустя время небо заполняется «юнкерсами», и начинается бомбежка, после которой заходят « в лес танки и пехота противника ».
Глава 9
Вместе с одним из курсантов Алексей притворяется мертвым. Ребята слышат « близкие автоматные выстрелы, голоса немцев, улюлюканье и свист » – противник добивает остатки роты. Немцы уходят, и с приходом ночи Алексей с курсантом отправляются на поиски своих.
Глава 10
Ребятам везет, и они находят Рюмина и еще троих курсантов. Они становятся свидетелями воздушного боя и поражения советских «ястребков». Капитан Рюмин, не выдержав напряжения, кончает жизнь самоубийством. Курсанты решают похоронить своего командира « на опушке, под кленом ».
Вскоре появляются два танка. Один из них проходит совсем рядом, и Алексей, стоявший возле не зарытой еще могилы, швыряет в танк бутылку с бензином. Алексей прыгает на дно могилы, и его заваливает землей. В этот момент его « телу ничего не хотелось, кроме одного – дышать », и курсанту чудом удается вырваться из завала.
Собрав все оружие, Алексей « пошел от могилы по опушке леса, постепенно забирая вправо, на северо-восток », в надежде добраться до своих.
Заключение
В повести Воробьева война показана без лишнего пафоса, в центре произведения – обычные люди с их страхами, сомнениями и отчаянием. Это нисколько не умаляет их достоинств, напротив, делает более близкими, понятными, человечными.
После ознакомления с кратким пересказом «Убиты под Москвой» рекомендуем прочесть повесть Константина Воробьева в полном объеме.
Тест по повести
Проверьте запоминание краткого содержания тестом:
К.Д.Воробьёв. Повесть «Крик» (1962). Проблематика. (ЕГЭ по русскому)
Повествование идёт от первого лица. Рассказчика зовут Сергей Воронов. Ему 20 лет. 22 ноября должен исполниться 21 год. Он недавно стал командиром взвода, младшим лейтенантом, и ещё не привык к своей должности и званию. Он постоянно смотрит на свои «кубари» в петлицах, косясь на малиновые воротники своей шинели. Если боец чужого взвода не отвечает на его приветствие, он радостно-гневно призывает солдата к ответному приветствию.
Наши эксперты могут проверить Ваше сочинение по критериям ЕГЭ
ОТПРАВИТЬ НА ПРОВЕРКУ
Эксперты сайта Критика24.ру
Учителя ведущих школ и действующие эксперты Министерства просвещения Российской Федерации.
батальон героя шёл пешком от Мытищ на фронт в район Волоколамска и на каждом привале рыл окопы, и у всех на ладонях вспухли кровавые мозоли, потому что земля в ноябре уже была мёрзлой. На шестой день своего землеройного марша, бойцы вступили в большое село, где они и должны были закрепиться. Майор Калач приказал рыть окопы в полный рост, говоря, что отсюда они уже не уйдут. Помощник Воронова младший сержант Васюков сообщил. что в селе есть валяльня, а на складе в амбаре много валенок. Они решили раздобыть валенки. Кладовщица сразу же произвела на младшего лейтенанта сильное впечатление своей красотой. Девушка согласилась выдать командирам 32 пары валенок под расписку. Выяснилось, что девушка носит тоже фамилию Воронова, и у неё день рождения тоже 22 ноября – ей исполнится 18 лет. Лейтенант вызвался проводить девушку и поцеловал её. Узнав о валенках, майор приказал не «мародёрствовать», а вернуть валенки на склад. Сергей Воронов с радостью носил партиями валенки на склад, чтобы видеть девушку Марину. Молодые люди признались друг другу в любви, и Сергей предложил Марине пожениться.
Сергей рассказал Марине о себе. Он жил с матерью-учительницей в райцентре Медвенке. Он закончил десятилетку в Обояни. В 1937 году мать уволили, а его исключили из комсомола «за интерес к русским генералам». У них в доме было несколько томов «Отечественной войны 1812 года», и они знали всех генералов, от Барклая – де – Толли до Тучкова – третьего». Но в Обояни Сергей вновь вступил в комсомол, скрыв прошлое.
Проблема взросления на войне.
Никто из бойцов по-настоящему не нюхал ещё войны. Они ощущали её морально и только немножко физически, когда рыли окопы. Вражеские самолёты видели только со стороны, не встречали ни убитых, ни раненых своих, не видели ни живого, ни мёртвого немца. Однажды Воронову и Васюкову удалось сбить немецкий самолёт из ПТР. Всегда развязный, иногда даже циничный, когда речь заходила о девушках, Васюков неожиданно отреагировал на благодарность перед строем «за проявленное мужество и находчивость при уничтожении вражеского самолёта». Васюков отошёл в сторону и заплакал. Что его «вывело из строя?» Немцы летают как дома, почти половину России захватили, дошли до самой Москвы, а они…
Сергей и 12 комсомольцев отправляются в разведку боем. Узнав об этом, Марина бросилась, очевидно, вдогонку любимому, чтобы попрощаться с ним, но попала под миномётный обстрел. Сергей услыхал её голос, оглянулся и увидел на пригорке взрыв и в нём летящую Маринку…
Теперь в его онемевшее сердце входило новое, могучее и незнакомое ему чувство, сдвигая и руша всё то, что там шлаком спеклось и застыло, как уже пережитое. Это не был только страх перед возможной смертью. Тут было что-то другое, более значительное и важное – и не только его личное. Лейтенант взглянул на своих бойцов, которые шли, заворожено глядя в какую-то точку перед собой. Наконец дошли до Немирова, где стояла какая-то невероятная тишина. Они побежали навстречу немцам, которые пока не стреляли, а смеялись. Наконец они остановились, залегли и начали считать немецкие миномёты и танки. Выяснили, что стоит здесь фашистский полк численностью в полторы тысячи, не меньше. Теперь можно было уже бежать назад, к гребню поля. Но в это время немцы загалдели и двинулись на них толпой. Тут произошёл взрыв. Очнулся Сергей уже в плену. Рядом с ним сидел Васюков. Девяти человекам удалось уйти от фрицев. В плену Васюков спросил своего командира, куда девались наши танки и самолёты, почему они воюют с одними ПТР да с «поллитрами». На воле он бы не посмел об этом спросить. Но Воронов попросил помалкивать. Немцы повезли их на грузовой машине, и пленники оказались в Ржеве, где их присоединили к колонне советских военнопленных. У бывших складов Заготзерна, превращенных фашистами в бараки для пленных, герои наткнулись на «поленницу» голых трупов. Бойцы умерли в плену от тифа.
1) Проблема взросления человека на войне.
2) Проблема сохранения человечности на войне.
3) Проблема фронтовой дружбы.
4) Проблема фронтовой любви.
5) Проблема защиты Родины.
«Окопная земля» героев Воробьёва – это не просто траншеи, землянки, это земля России. Герой в начале повести ещё во власти мирной жизни, им владеют мечты и надежды пылкой юности. Забывая о войне, он влюбляется в юную кладовщицу. их любовь, чистая, нежная, трогательная, застенчивая, наивная. Когда герои вместе запирают амбар, они оба забывают о войне.
Посмотреть все сочинения без рекламы можно в нашем
Чтобы вывести это сочинение введите команду /id14021
Константин Воробьев – Крик
Константин Воробьев – Крик краткое содержание
Посвященная событиям первых месяцев войны, повесть «Крик» поражает воображение читателей жестокой «окопной» правдой, рассказывая о героизме и мужестве простых солдат и офицеров — вчерашних студентов и школьников.
Крик – читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Уже несколько дней я командовал взводом, нося по одному кубарю в петлицах. Я ходил и косил глазами на малиновые концы воротника своей шинели, и у меня не было сил отделаться от мысли, что я лейтенант. Встречая бойца из чужого взвода, я шагов за десять от него готовил правую руку для ответного приветствия, и если он почему-либо не козырял мне, я окликал его радостно-гневным: «Вы что, товарищ боец, не видите?» Обычно красноармеец становился по команде «смирно» и отвечал чуть-чуть иронически: «Не заметил вас, товарищ лейтенант!» Никто из них не говорил при этом «младший лейтенант», и это делало меня их тайным другом.
Наш батальон направлялся тогда на фронт в район Волоколамска. Мы шли пешим порядком от Мытищ и на каждом привале рыли окопы. Сначала это были настоящие окопы, мы думали, что тут, под самой Москвой, и останемся, но потом бесполезный труд осточертел всем, кроме командира батальона и майора Калача. Он был маленький и кривоногий и, наверное, поэтому носил непомерно длинную шинель. Мой помощник старший сержант Васюков назвал его на одном из привалов «бубликом». Взводу это понравилось, а майору нет, — кто-то был у нас стукачом. После этого Калач каждый раз лично проверял качество окопа, отрытого моим взводом. У всех у нас — я тоже рыл — на ладонях вспухли кровавые мозоли: земля была мерзлой — стоял ноябрь.
На шестой день своего землеройного марша мы вступили в большое село. Было уже под вечер, и мы долго стояли на улице — Калач с командирами рот сверял местность с картой. Весь день тогда падал редкий и теплый снег. Может, оттого что мы шли, снежинки не прилипали к нашим шинелям, и только у майора — он ехал верхом — на плечах лежали белые, пушистые эполеты. Он так осторожно спешился, что было видно — ему не хотелось отряхивать с себя снег.
— Гляди-ка, товарищ лейтенант! Бублик наш подрос!
Это сказал мне Васюков на ухо, и мне не удалось справиться с каким-то дурацким бездумным смехом. Майор оглянулся, посмотрел на меня и что-то сказал моему командиру роты. Я слышал, как тот ответил: «Никак нет!»
Село стояло ликом на запад, и мы начали окапываться метрах в двухстах впереди него, почти на самом берегу ручья. Воды в нем было по колено, и она казалась почему-то коричневой. Моему взводу достался глинистый пригорок на правом фланге в конце села. Дуло тут со всех сторон, и мы завидовали тем, кто окапывается в низинке слева.
— Застынем за ночь на этом чертовом пупке, — сказал Васюков. Может, спикировать в хаты за чем-нибудь?
Я промолчал, и он побежал в село. У него была плоская стеклянная фляга с длинным, узким горлом, оплетенная лыком. Он носил ее на брючном ремне, и она не выпирала из-под шинели. Васюков называл ее «писанкой».
Я ждал его часа полтора. За это время на нашем чертовом пупке побывал Калач и командир роты.
— Окоп отрыть в полный профиль, — распорядился Калач. Отсюда мы уже не уйдем.
Когда они ушли, я спустился к ручью. Он озябло чурюкал в кустах краснотала. За ним ничего не виделось и не слышалось. Мне не верилось, что мы не уйдем отсюда.
Васюков ожидал меня, сидя на краю полуотрытого окопа.
— Не достал, — шепотом сообщил он. — Шинель хотят…
— За сколько? — спросил я.
— За пару литров первача… Жителей совсем мало. Ушли.
— А за что сам тяпнул? — поинтересовался я.
— Да не-е, это я пареных бураков порубал, — сказал он.
Лишних шинелей у нас еще не было. А Васюков все же выпил, я с самых Мытищ знал, чем отдает самогон из сахарной свеклы.
— Между прочим, тут есть валяльня, — сказал он. — Полный амбар набит валенками. И никого, кроме кладовщицы… Бабец, между прочим, под твой, товарищ лейтенант, рост, а под мою…
— Давай-ка рыть, — предложил я. — Отсюда мы, между прочим, не уйдем, понял?
Становилось совсем темно, но мы продолжали работать, ругаться — ветер дул с запада и забивал глаза землей и снегом.
— Если на самом деле тут засядем, то не худо бы первыми захватить валенки, а? — сказал Васюков. От него хорошо все-таки пахло. Закусывал он, видать, не бураками. Он был прав насчет валенок. Хотя бы несколько пар. Почему не попытаться?
— Давай сходим, — сказал я.
Село как вымерло. Нигде ни огонька, ни звука — даже собаки не брехали. Мы миновали сторонкой школу, где разместился на ночь штаб батальона, потом завернули в темный двор, и там я минут десять ждал Васюкова. Из хаты он выходил шагом балерины, но сначала я увидел белую чашку, а затем уже его протянутые руки.
— Держи, — таинственно сказал он, и пока я пил самогон, он не дышал и вырастал на моих глазах — приподнимался на цыпочки.
После этого мы выбрались на огороды села. У приземистого деревянного амбара Васюков остановился и постучал ногой в дверь.
— Ктой-оо? — песенно отозвался в амбаре чуть слышный голос.
— Мы, — сказал Васюков.
— Командиры, — сказал я.
Амбар и на самом деле был забит валенками. Они ворохами лежали по углам и подпрыгивали — мигала «летучая мышь», стоявшая у дверей на полу. Я приподнял фонарь и увидел у притолоки девушку в черной стеганке, в большой черной шали, в серых валенках. Она держала в руках железный засов.
В жизни своей я не видел такого дива, как она! Да разве об этом расскажешь словами? Просто она не настоящая была, а нарисованная — вот и все.
— Ну, что я говорил? — сказал Васюков.
Я сделал вид, будто не понял, о чем он, и сказал:
— Забираем сейчас же!
— Все? — обрадованно спросила девушка, глядя на меня так же, как и я на нее.
— Пока тридцать две пары, — сказал Васюков.
Он подмигнул мне и побежал во взвод за бойцами, а мы остались вдвоем. Мы долго молчали и почему-то уже не смотрели друг на друга, будто боялись чего-то, потом я спросил:
— Кладовщицей работаете тут?
Она ничего не сказала, вздохнула и поправила шаль, не выпуская из рук засова. Да! Ни до этого, ни после я не встречал такой живой красоты, как она. Никогда! И Васюков говорил правду — ростом она была почти с меня. Я всегда был застенчив с девушкой, если хотел ей понравиться, и сразу же превращался в надутого индюка, как только оставался с нею наедине. Что-то у меня замыкалось внутри и каменело, я молчал и делал вид, что мне все безразлично. Это, наверно, оттого, что я боялся показаться смешным, неумным.
Все это навалилось на меня и теперь. Я щурил глаза, начальственно осматривал вороха валенок, стены и потолок амбара. Руки я держал за спиной. И покачивался с носков на каблуки сапог, как наш Калач.
— А расписку я получу? — спросила хозяйка валенок. Я понял, что подавил ее своим величием и кубарями, и молча кивнул.
Помним
Крик, который должен быть услышан…
«Есть книги, которые надо только отведать, есть такие, которые лучше всего проглотить, и лишь немногие стоит разжевать и переварить; иначе говоря, одни книги следует прочесть лишь частично, другие — без особого прилежания и лишь немногие — целиком и внимательно », – говорил английский философ Фрэнсис Бэкон . По моему мнению, повесть К.Д.Воробьева «Крик» одна из тех книг, которую нужно прочесть «целиком и внимательно». Она автобиографична, но вместе с тем в произведении отразилась судьба целого поколения.
Константин Дмитриевич Воробьев в самом начале Великой Отечественной войны был направлен курсантом в Кремлевское военное училище, которое окончил по ускоренной программе. В звании лейтенанта участвовал в боях под Москвой. Контуженный, Воробьев попал в плен, откуда бежал в 1942 году. После побега продолжал сражаться с фашистами на литовской земле. Вернуться на Родину писатель не мог: бывшие узники фашистских концлагерей считались предателями.
Повесть «Крик» была написана К. Воробьевым в 1961 году. В ней отражены события осени сорок первого, когда Красная Армия терпела поражения во время наступления немецких войск под Москвой. «Крик» – трогательный рассказ о первой, но трагичной любви, рассказ о юных, неокрепших ребятах, которым выпала обязанность защищать родину от врага любой ценой, ценой собственной жизни…
Одна из центральных трагедий повести – судьба молодого поколения, загубленная войной. Многим юношам и девушкам суждено было потерять близких, убивать, чтобы выжить, или самим умереть. Главному герою Сергею Воронову всего 20 лет, он еще не видел «ни убитых, ни раненых своих», «ни живого, ни мертвого немца». Недавно Сергея назначили командиром взвода. Еще вчера он полюбил девушку, которую встретил пару дней назад, а уже сегодня, выполняя задание, он видит ее смерть и сам попадает в плен. «Непутевая, скорая» любовь Воронова и Маринки сталкивается с ужасающей, разрушительной и необъяснимой войной, светлым и нежным чувствам противопоставляется трагичность и ужас происходящего.
На мой взгляд, главная ценность книги заключается в том, что Воробьев не побоялся критиковать методы ведения войны советской властью и показал, сколько человеческих жизней погубили приказы командования. Писатель правдиво рассказал о тех, кто в 1941 году составлял костяк первых линий защиты и почти в полном составе навечно остался лежать в земле. «Крик» выделяется среди многих книг о непоколебимой самоотверженности людей в годы войны, показывая, какие чувства и мысли скрывались внутри солдат, чего им стоило отважиться на подвиг.
Диалог Воронова и Васюкова в плену заставляет задуматься об отношении советского командования к простым бойцам. Николай открыто возмущается: «Скажи, а куда ж делись наши танки? И самолеты? А? Или их не было? Понимаешь, ить с одними ПТР да с поллитрами… Ну ты сам все знаешь!». Сергей не хотел думать «о плохом», «там, у себя на воле» это считалось изменой родине и себе самому. Но нельзя уйти от мысли, что солдат бросили на произвол судьбы. Действительно, разведка боем, на которую были посланы герои, кажется невыполнимым заданием. Неужели никто этого не понимал? Или солдаты были всего лишь расходным материалом, и никого не волновало, вернутся они или нет? После прочтения становится досадно за погибших молодых ребят, отправленных на смерть равнодушным командованием, и стыдно за тех, кто отдавал такие бессмысленные и самоубийственные приказы.
Во время чтения финала повести, когда Воронова и Васюкова привозят в лагерь военнопленных, я невольно почувствовала себя рядом с героями. Их боль, страх, отчаяние передались и мне. Огромная «поленница» человеческих тел, которую увидели герои, по-настоящему ужасает: «из поленницы – и все почему-то вверх в небо, торчали синие скрюченные руки, а припавшие в одну сторону, к колонне, стриженые обледенелые головы светились медно, и мне казалось, что они звучат. » Ужас не покидал меня до самой последней строчки повести. Уверена, что Воробьев неслучайно назвал трупы «поленницей», этим сравнением он показал участь молодых и неопытных солдат, безжалостно уничтоженных, словно дрова, в губительной печи фашизма.
Но больше всего меня потрясла последняя сцена, когда «от ворот в глубь лагеря заковыляла на трех ногах белая лошадь… споткнулась и заржала, трубно и длинно. » Пленные разрывают ее на куски… Невозможно вообразить, что такое когда-либо могло произойти. Но это правда. Как были измучены люди в концлагерях, до какого состояния доведены, что готовы растерзать беззащитное существо?! Финал повести, резко обрывающий повествование, несет огромную эмоциональную нагрузку, заставляя читателя размышлять о дальнейшей судьбе героев, вглядываться в неизвестное и самому находить ответы на вопросы…
Я думаю, что повесть К.Воробьева «Крик» должен прочитать каждый. Она открывает совершенно другую сторону войны, ту, в которой нет надежды. Пленные не ждут спасения и не верят в светлое будущее. Все, что они могут – это кричать о своем отчаянии. Эта повесть – крик миллионов, крик тех, кто пережил все ужасы войны, и тех, кто пал под натиском врага. Этот крик должен быть услышан нами…
Софья Грезина, 11А класс МБОУ СОШ №38 города Липецка, по повести К.Воробьева «Крик»
Константин Воробьев – Крик
Константин Воробьев – Крик краткое содержание
Крик читать онлайн бесплатно
Уже несколько дней я командовал взводом, нося по одному кубарю в петлицах. Я ходил и косил глазами на малиновые концы воротника своей шинели, и у меня не было сил отделаться от мысли, что я лейтенант. Встречая бойца из чужого взвода, я шагов за десять от него готовил правую руку для ответного приветствия, и если он почему-либо не козырял мне, я окликал его радостно-гневным: «Вы что, товарищ боец, не видите?» Обычно красноармеец становился по команде «смирно» и отвечал чуть-чуть иронически: «Не заметил вас, товарищ лейтенант!» Никто из них не говорил при этом «младший лейтенант», и это делало меня их тайным другом.
Наш батальон направлялся тогда на фронт в район Волоколамска. Мы шли пешим порядком от Мытищ и на каждом привале рыли окопы. Сначала это были настоящие окопы, мы думали, что тут, под самой Москвой, и останемся, но потом бесполезный труд осточертел всем, кроме командира батальона и майора Калача. Он был маленький и кривоногий и, наверное, поэтому носил непомерно длинную шинель. Мой помощник старший сержант Васюков назвал его на одном из привалов «бубликом». Взводу это понравилось, а майору нет, — кто-то был у нас стукачом. После этого Калач каждый раз лично проверял качество окопа, отрытого моим взводом. У всех у нас — я тоже рыл — на ладонях вспухли кровавые мозоли: земля была мерзлой — стоял ноябрь.
На шестой день своего землеройного марша мы вступили в большое село. Было уже под вечер, и мы долго стояли на улице — Калач с командирами рот сверял местность с картой. Весь день тогда падал редкий и теплый снег. Может, оттого что мы шли, снежинки не прилипали к нашим шинелям, и только у майора — он ехал верхом — на плечах лежали белые, пушистые эполеты. Он так осторожно спешился, что было видно — ему не хотелось отряхивать с себя снег.
— Гляди-ка, товарищ лейтенант! Бублик наш подрос!
Это сказал мне Васюков на ухо, и мне не удалось справиться с каким-то дурацким бездумным смехом. Майор оглянулся, посмотрел на меня и что-то сказал моему командиру роты. Я слышал, как тот ответил: «Никак нет!»
Село стояло ликом на запад, и мы начали окапываться метрах в двухстах впереди него, почти на самом берегу ручья. Воды в нем было по колено, и она казалась почему-то коричневой. Моему взводу достался глинистый пригорок на правом фланге в конце села. Дуло тут со всех сторон, и мы завидовали тем, кто окапывается в низинке слева.
— Застынем за ночь на этом чертовом пупке, — сказал Васюков. Может, спикировать в хаты за чем-нибудь?
Я промолчал, и он побежал в село. У него была плоская стеклянная фляга с длинным, узким горлом, оплетенная лыком. Он носил ее на брючном ремне, и она не выпирала из-под шинели. Васюков называл ее «писанкой».
Я ждал его часа полтора. За это время на нашем чертовом пупке побывал Калач и командир роты.
— Окоп отрыть в полный профиль, — распорядился Калач. Отсюда мы уже не уйдем.
Когда они ушли, я спустился к ручью. Он озябло чурюкал в кустах краснотала. За ним ничего не виделось и не слышалось. Мне не верилось, что мы не уйдем отсюда.
Васюков ожидал меня, сидя на краю полуотрытого окопа.
— Не достал, — шепотом сообщил он. — Шинель хотят…
— За сколько? — спросил я.
— За пару литров первача… Жителей совсем мало. Ушли.
— А за что сам тяпнул? — поинтересовался я.
— Да не-е, это я пареных бураков порубал, — сказал он.
Лишних шинелей у нас еще не было. А Васюков все же выпил, я с самых Мытищ знал, чем отдает самогон из сахарной свеклы.
— Между прочим, тут есть валяльня, — сказал он. — Полный амбар набит валенками. И никого, кроме кладовщицы… Бабец, между прочим, под твой, товарищ лейтенант, рост, а под мою…
— Давай-ка рыть, — предложил я. — Отсюда мы, между прочим, не уйдем, понял?
Становилось совсем темно, но мы продолжали работать, ругаться — ветер дул с запада и забивал глаза землей и снегом.
— Если на самом деле тут засядем, то не худо бы первыми захватить валенки, а? — сказал Васюков. От него хорошо все-таки пахло. Закусывал он, видать, не бураками. Он был прав насчет валенок. Хотя бы несколько пар. Почему не попытаться?
— Давай сходим, — сказал я.
Село как вымерло. Нигде ни огонька, ни звука — даже собаки не брехали. Мы миновали сторонкой школу, где разместился на ночь штаб батальона, потом завернули в темный двор, и там я минут десять ждал Васюкова. Из хаты он выходил шагом балерины, но сначала я увидел белую чашку, а затем уже его протянутые руки.
— Держи, — таинственно сказал он, и пока я пил самогон, он не дышал и вырастал на моих глазах — приподнимался на цыпочки.
После этого мы выбрались на огороды села. У приземистого деревянного амбара Васюков остановился и постучал ногой в дверь.
— Ктой-оо? — песенно отозвался в амбаре чуть слышный голос.
— Мы, — сказал Васюков.
— Командиры, — сказал я.
Амбар и на самом деле был забит валенками. Они ворохами лежали по углам и подпрыгивали — мигала «летучая мышь», стоявшая у дверей на полу. Я приподнял фонарь и увидел у притолоки девушку в черной стеганке, в большой черной шали, в серых валенках. Она держала в руках железный засов.
В жизни своей я не видел такого дива, как она! Да разве об этом расскажешь словами? Просто она не настоящая была, а нарисованная — вот и все.
— Ну, что я говорил? — сказал Васюков.
Я сделал вид, будто не понял, о чем он, и сказал:
— Забираем сейчас же!
— Все? — обрадованно спросила девушка, глядя на меня так же, как и я на нее.
— Пока тридцать две пары, — сказал Васюков.
Он подмигнул мне и побежал во взвод за бойцами, а мы остались вдвоем. Мы долго молчали и почему-то уже не смотрели друг на друга, будто боялись чего-то, потом я спросил:
— Кладовщицей работаете тут?
Она ничего не сказала, вздохнула и поправила шаль, не выпуская из рук засова. Да! Ни до этого, ни после я не встречал такой живой красоты, как она. Никогда! И Васюков говорил правду — ростом она была почти с меня. Я всегда был застенчив с девушкой, если хотел ей понравиться, и сразу же превращался в надутого индюка, как только оставался с нею наедине. Что-то у меня замыкалось внутри и каменело, я молчал и делал вид, что мне все безразлично. Это, наверно, оттого, что я боялся показаться смешным, неумным.
Все это навалилось на меня и теперь. Я щурил глаза, начальственно осматривал вороха валенок, стены и потолок амбара. Руки я держал за спиной. И покачивался с носков на каблуки сапог, как наш Калач.
— А расписку я получу? — спросила хозяйка валенок. Я понял, что подавил ее своим величием и кубарями, и молча кивнул.
— Ну, тогда пишите, — сказала она. Я написал расписку в получении тридцати двух пар валенок от колхоза «Путь к социализму» и подписался крупно и четко: «Командир взвода воинской части номер такой-то м. лейтенант Воронов». Я проставил число, часы и минуты совершения этой операции. Она прочла расписку и протянула ее мне назад:
— Не дурите. Мне ж правда нужен документ!
— А что там не так? — спросил я.
— Фамилия, — сказала она. — Зачем же вы мою ставите? Не дурите… Никогда потом я не предъявлял никому своих документов с такой горячей радостью, почти счастьем, как ей! Она долго рассматривала мое удостоверение — и больше фотокарточку, чем фамилию, — потом взглянула на меня и засмеялась, а я спросил:
Я достал из кармана шинели два куска рафинада и сдул с них крошки махорки.
— Берите, у меня его много, — зачем-то соврал я.
Она взяла стыдливо, покраснев, как маков цвет, и в ту же минуту в амбар ввалился Васюков с четырьмя бойцами. Конечно, он пришел не вовремя мало ли что я мог теперь сказать и, может, подарить еще кладовщице! Она стояла, отведя руку назад, пряча сахар и глядя то на вошедших, то призывно на меня, и я, ликуя за эту нашу с нею тайну на двоих, встал перед нею, загородив ее, и не своим голосом распорядился отсчитывать валенки.
Через минуту она вышла на середину амбара. Руки ее были пусты.
Васюкову не хотелось нагружаться, но связывать валенки было нечем, а каждый боец мог унести лишь шесть-семь пар.
— Давай, забирай остальные, — сказал я ему.
— А может, кто-нибудь из бойцов вернется за ними? — спросил он, но, взглянув на меня, взял валенки.
— Пошли, сказал я всем и оглянулся на кладовщицу. А вы разве остаетесь?
— Нет… Я после пойду, — сказала она. Васюков протяжно свистнул и вышел. Я догнал его за углом амбара.
— Смотри там за всем, я скоро! — сказал я.
— Да ладно! — свирепо прошептал он. Гляди только, не подхвати чего-нибудь в тряпочку…
Я постоял, борясь с желанием идти во взвод, чтобы как-нибудь нечаянно не потерять то хорошее и праздничное чувство, которое поселилось уже в моем сердце, но потом всё же повернул назад к амбару. Внутрь я не пошел. Я заглянул в дверь и сказал:
Загрузка...