Урок дочкам – краткое содержание комедии Крылова

Краткое содержание «Урок дочкам»

Действующие лица в книге «Урок дочкам»

• Велькаров, дворянин.
• Фекла, Лукерья его дочери.
• Даша, их горничная.
• Василиса, няня.
• Лиза, девушка на сенях
• Семен, слуга.
• Сидорка, деревенский конторщик.
• Слуга.

Читать «Урок дочкам» в кратком содержании

Фёкла и Лукерья, дочери дворянина Велькарова, воспитывались у своей тётки гувернанткою мадам Григри «на последний манер». Отец приехал со службы к ним в Москву и решил взять дочерей к себе. Модницы рассердили старика тем, что «отвадили грубостями и насмешками» его родных и друзей и всё время приглашали к себе в дом «нерусей». У Велькарова лопнуло терпение, и он привёз дочек в деревню.

Здесь отец запрещает Фёкле и Лукерье говорить по-французски, что является для них самым большим наказанием. И даже всем своим гостям Велькаров приказывает говорить только по-русски. Чтобы дочки не ослушались, Велькаров приставляет к ним старую няню Василису, которая следит за каждым шагом девушек.

У барышень есть горничная Даша. Ещё в Москве собиралась она выйти замуж за Семёна, да только ни у жениха, ни у невесты не было денег. Свадьба была отложена до тех времен, пока деньги появятся. Служа у дворянина Честона, Семён ездил с ним в Пе тербург. Там Честон разорился и был вынужден «на самом лёгком ходу» ехать в армию «бить бусурманов». Занемогший дворянин остановился в деревне Велькарова, и Семён пошёл повидаться с Дашей. Жених и невеста рассказывают друг другу о том, что случилось со дня разлуки. Выясняется, что денег ни у одного, ни у другого не прибавилось. Даша говорит жениху, что её барышни щедры, но только к иностранцам. У Семёна созревает план…

Няне Василисе жалко барышень, которые слышат французскую речь только от попугая. Няня уговаривает Велькарова отменить запрет на французский язык, но тот непреклонен. Барышни с сожалением вспоминают о жизни в городе: там к ним ходили учителя рисования, музыки и танцев, там Фёкла и Лукерья ездили по модным лавкам, по обедам и балам, знали все городские слухи и сплетни. После этого деревенская жизнь представляется им невыносимо скучной. А отец ещё и прочит им женихов из числа местных дворян: Хопрова и Танина, людей «достойных, рассудительных, степенных и притом богатых». Но девицы уже отказали многим женихам; так же они собираются поступить с Хопровым и Таниным.

Слуга докладывает Велькарову, что у дверей его стоит некий француз, и притом маркиз, который идёт в Москву пешком. Гостеприимный Велькаров согласен принять его. Фёкла и Лукерья вне себя от радости. Они волнуются: смогут ли встретить маркиза достойно. Отец разрешает им говорить по-французски, ежели гость не умеет по-русски.

Но, к великому огорчению Фёклы и Лукерьи, француз говорит по-русски. И немудрено: ведь это на самом деле Семён, выдающий себя за маркиза. Барышни ласково встречают мнимого француза, в беседе с ним признаются в отвращении к русскому языку и любви к французскому. Фёкле и Лукерье интересно послушать о Франции… Однако лжемаркиз может лишь сообщить, что «во Франции все города вистроени на больших дорогах». Но сёстры и от этого в восторге. На вопрос о литературе Семён отвечает, что чтение — занятие не для знатных людей. А главное, «маркиз» хочет рассказать, что с ним случилось множество несчастий: он, знатный человек, путешествует пешком и нуждается в деньгах. Барышни, услышав об этом, плачут от жалости. Глядя на них, плачет и няня Василиса: она вспоминает внука Егорку, которого за пьянство в рекруты отдали.

Велькаров доволен, что «маркиз» умеет говорить по-русски. На радостях он присылает «французу» новую пару платья да двести рублей денег. Фёкла и Лукерья в ужасе при виде платья: на нём «одних галунов полпуда». Но «маркиз», как ни странно, доволен.

Фёкла и Лукерья в восторге от «маркиза», его «благородства и чувствительности». Они горюют о своей участи, не желая быть майоршами или ассесоршами. Одновременно им приходит в голову одна и та же мысль: может быть, или Фёкле, или Лукерье удастся стать «маркизшей»…

Конторщик Сидорка хочет записать в расходную книгу, что «француз» получил двести рублей. Он просит Семёна назвать своё имя. Но тот, как назло, не знает ни одного французского имени. У него есть книжка про похождения маркиза Глаголь, и он решает назвать себя так же. Семён надеется получить от барышень ещё двести рублей, и тогда уж к вечеру «сложить маркизство», обвенчаться с Дашей, распрощаться со своим барином и сразу же ехать в Москву. Там он откроет «или цирюльну, или лавочку с пудрой, помадой и духами».

Фёкла и Лукерья пишут письма Хопрову и Танину, где наотрез им отказывают и даже запрещают приезжать в гости. Няню Василису они запирают у себя в комнате. Девицы пытаются заставить Семёна говорить по-французски, но он не идёт им навстречу, ссылаясь на слово, данное Велькарову. Лжемаркиз уже не знает, куда деваться от настойчивости барышень, но тут, к счастью, появляется няня Василиса.

Велькаров гневается на дочерей: ему удалось перехватить их письма к Хопрову и Танину. Но Фёкла и Лукерья бросаются перед ним на колени: они признаются в своих надеждах, что хотя бы одна из них выйдет замуж за француза. Велькаров обещает проучить девиц.

Сидорка объявляет, что комната для маркиза Глаголь готова. Это имя всех повергает в замешательство. Велькаров догадывается об обмане и требует, чтобы мнимый маркиз рассказал по-французски о своих злоключениях. Семёну ничего не остаётся, как только признаться в самозванстве. Он рассказывает свою историю, говорит о любви к Даше. Велькаров сперва гневается: «Твоя спина дорого мне за это заплатит». Семён и Даша умоляют о прощении. И Велькаров прощает Семёна за тот урок, который он преподал Фёкле и Лукерье. Он разрешает Семёну ехать с Дашей куда угодно, да ещё и даёт им денег на дорогу.

А дочкам своим Велькаров обещает, что останется в деревне до тех пор, пока они не бросят «все вздоры», не научатся «скромности, вежливости и кротости» и не перестанут «морщиться от русского языка». Сёстры лишь издают горестные восклицания на французском языке. Но няня Василиса наготове: «Матушки-барышни, извольте кручиниться по-русски».

Урок дочкам

Фёкла и Лукерья, дочери дворянина Велькарова, воспитывались у своей тётки гувернанткою мадам Григри «на последний манер». Отец приехал со службы к ним в Москву и решил взять дочерей к себе. Модницы рассердили старика тем, что «отвадили грубостями и насмешками» его родных и друзей и всё время приглашали к себе в дом «нерусей». У Велькарова лопнуло терпение, и он привёз дочек в деревню.

Здесь отец запрещает Фёкле и Лукерье говорить по-французски, что является для них самым большим наказанием. И даже всем своим гостям Велькаров приказывает говорить только по-русски. Чтобы дочки не ослушались, Велькаров приставляет к ним старую няню Василису, которая следит за каждым шагом девушек.

У барышень есть горничная Даша. Ещё в Москве собиралась она выйти замуж за Семёна, да только ни у жениха, ни у невесты не было денег. Свадьба была отложена до тех времён, пока деньги появятся. Служа у дворянина Честона, Семён ездил с ним в Пе тербург. Там Честон разорился и был вынужден «на самом лёгком ходу» ехать в армию «бить бусурманов». Занемогший дворянин остановился в деревне Велькарова, и Семён пошёл повидаться с Дашей. Жених и невеста рассказывают друг другу о том, что случилось со дня разлуки. Выясняется, что денег ни у одного, ни у другого не прибавилось. Даша говорит жениху, что её барышни щедры, но только к иностранцам. У Семёна созревает план.

Няне Василисе жалко барышень, которые слышат французскую речь только от попугая. Няня уговаривает Велькарова отменить запрет на французский язык, но тот непреклонен. Барышни с сожалением вспоминают о жизни в городе: там к ним ходили учителя рисования, музыки и танцев, там Фёкла и Лукерья ездили по модным лавкам, по обедам и балам, знали все городские слухи и сплетни. После этого деревенская жизнь представляется им невыносимо скучной. А отец ещё и прочит им женихов из числа местных дворян: Хопрова и Танина, людей «достойных, рассудительных, степенных и притом богатых». Но девицы уже отказали многим женихам; так же они собираются поступить с Хопровым и Таниным.

Слуга докладывает Велькарову, что у дверей его стоит некий француз, и притом маркиз, который идёт в Москву пешком. Гостеприимный Велькаров согласен принять его. Фёкла и Лукерья вне себя от радости. Они волнуются: смогут ли встретить маркиза достойно. Отец разрешает им говорить по-французски, ежели гость не умеет по-русски.

Но, к великому огорчению Фёклы и Лукерьи, француз говорит по-русски. И немудрено: ведь это на самом деле Семён, выдающий себя за маркиза. Барышни ласково встречают мнимого француза, в беседе с ним признаются в отвращении к русскому языку и любви к французскому. Фёкле и Лукерье интересно послушать о

Франции. Однако лжемаркиз может лишь сообщить, что «во Франции все города вистроени на больших дорогах». Но сёстры и от этого в восторге. На вопрос о литературе Семён отвечает, что чтение — занятие не для знатных людей. А главное, «маркиз» хочет рассказать, что с ним случилось множество несчастий: он, знатный человек, путешествует пешком и нуждается в деньгах. Барышни, услышав об этом, плачут от жалости. Глядя на них, плачет и няня Василиса: она вспоминает внука Егорку, которого за пьянство в рекруты отдали.

Велькаров доволен, что «маркиз» умеет говорить по-русски. На радостях он присылает «французу» новую пару платья да двести рублей денег. Фёкла и Лукерья в ужасе при виде платья: на нём «одних галунов полпуда». Но «маркиз», как ни странно, доволен.

Фёкла и Лукерья в восторге от «маркиза», его «благородства и чувствительности». Они горюют о своей участи, не желая быть майоршами или ассесоршами. Одновременно им приходит в голову одна и та же мысль: может быть, или Фёкле, или Лукерье удастся стать «маркизшей».

Конторщик Сидорка хочет записать в расходную книгу, что «француз» получил двести рублей. Он просит Семёна назвать своё имя. Но тот, как назло, не знает ни одного французского имени. У него есть книжка про похождения маркиза Глаголь, и он решает назвать себя так же. Семён надеется получить от барышень ещё двести рублей, и тогда уж к вечеру «сложить маркизство», обвенчаться с Дашей, распрощаться со своим барином и сразу же ехать в Москву. Там он откроет «или цирюльну, или лавочку с пудрой, помадой и духами».

Фёкла и Лукерья пишут письма Хопрову и Танину, где наотрез им отказывают и даже запрещают приезжать в гости. Няню Василису они запирают у себя в комнате. Девицы пытаются заставить Семёна говорить по-французски, но он не идёт им навстречу, ссылаясь на слово, данное Велькарову. Лжемаркиз уже не знает, куда деваться от настойчивости барышень, но тут, к счастью, появляется няня Василиса.

Велькаров гневается на дочерей: ему удалось перехватить их письма к Хопрову и Танину. Но Фёкла и Лукерья бросаются перед ним на колени: они признаются в своих надеждах, что хотя бы одна из них выйдет замуж за француза. Велькаров обещает проучить девиц.

Сидорка объявляет, что комната для маркиза Глаголь готова. Это имя всех повергает в замешательство. Велькаров догадывается об обмане и требует, чтобы мнимый маркиз рассказал по-французски о своих злоключениях. Семёну ничего не остаётся, как только признаться в самозванстве. Он рассказывает свою историю, говорит о любви к Даше. Велькаров сперва гневается: «Твоя спина дорого мне за это заплатит». Семён и Даша умоляют о прощении. И Велькаров прощает Семёна за тот урок, который он преподал Фёкле и Лукерье. Он разрешает Семёну ехать с Дашей куда угодно, да ещё и даёт им денег на дорогу.

А дочкам своим Велькаров обещает, что останется в деревне до тех пор, пока они не бросят «все вздоры», не научатся «скромности, вежливости и кротости» и не перестанут «морщиться от русского языка». Сёстры лишь издают горестные восклицания на французском языке. Но няня Василиса наготове: «Матушки-барышни, извольте кручиниться по-русски».

Краткое содержание Урок дочкам Крылов для читательского дневника

У дворянина Велькарова две дочери, Фекла и Лукерья. Дочки живут в Москве у тетки. Гувернантка мадам Григри занимается их воспитанием. Девушки прогневали отца тем, что в доме у них постоянно гостят “неруси”, а его родственников и знакомых они осыпают грубыми насмешками. Рассерженный старик привозит барышень в деревню, запретив им разговаривать на иностранном языке. Чтобы они не нарушили его запрет, за ними присматривает нянька Василиса.

Молодым барышням прислуживает Даша. Ещё до приезда в деревню они с Семёном хотели пожениться, но из-за нехватки средств, свадьбу пришлось отставить до лучших времён. При встрече Даша с Семёном делятся впечатлениями о днях, проведенных в разлуке. От невесты Семён узнает, что ее барышни с благоговением относятся к заграничным кавалерам. В голове Семена зреет замысел.

Жизнь в деревне молодым барышням кажется невыносимо тоскливой, они привыкли к городской жизни, где они вели праздное, полное развлечений и удовольствий существование, разъезжая по балам и модным магазинам. Сестер обучали танцам, живописи, музыке, они в совершенстве владеют французским языком.

Отец собирается выдать дочерей замуж за богатых помещиков, Хопрова и Танина, считая их достойной партией. Фёкла и Лукерья, привыкшие в Москве к более аристократическому обществу, против такого решения.

Дворецкий объявляет об иностранце, который держит путь в Москву, и желает нанести им визит. Хлебосольный Велькаров соглашается, дочери безумно рады. В этом случае, если иностранец не знает русского языка, им позволено общаться с гостем на французском языке. Но Семён, а это он выдает себя за французского маркиза, кроме русского, не знает никаких языков. Фёкла и Лукерья жаждут рассказов о Франции, но – увы! лжемаркизу нечего поведать им о неизвестной им стране. Он только жалуется на ряд несчастий, выпавших на его долю во время путешествия. Признается, что он, богатый человек, вынужден передвигаться пешком, испытывая большую нехватку в деньгах и одежде. Жалостливые Фёкла и Лукерья ему слёзно сочувствуют, обещая ему помочь.

Велькарову льстит, что француз общается по-русски, он дарит ему одежду и деньги. Дочери Велькарова уже представляют себя женой “маркиза”. Приказчик Сидорка хочет сделать запись в конторскую книгу, что иностранцу выдали деньги. Он спрашивает имя Семена, тот не в силах ответить, он не знает французских имён. Семён называется “маркизом Глаголем”. Барышни отказывают Хопрову и Танину, и отказываются даже встречаться с ними. Старик в гневе, он перехватил послания дочерей. Фёкла и Лукерья падают в ноги отцу, они признаются ему, что думают о том, что хоть кто-то из них станет женой маркиза.

Имя « маркиза Глаголь» ставит всех в тупик. Догадавшись о мошенничестве маркиза, Велькаров требует, чтобы тот перешёл на свой родной язык и рассказал о своих злоключениях по-французски. Семён не в состоянии этого сделать, с повинной головой он сознаётся в своем обмане. Рассказывает, что пошел на такое ради любви к Даше, на которой он мечтает жениться. Вместе с Дашей они молят Велькарова простить их, умоляют его помочь им. Велькаров доволен, что дочери получили урок от Семена. На радостях он отпускает Дашу с Семёном на все четыре стороны, и ссуживает их деньгами.

Своим дочерям Велькаров сулит жить в деревне до тех пор, пока они не научатся вести себя подобающим образом. Старый дворянин хочет видеть своих дочерей скромными и благовоспитанными девушками, любящими и уважающими свои корни и свою Родину.

Комедия Крылова высмеивает приверженцев иностранного, учит патриотизму.

Читать краткое содержание Крылов – Урок дочкам. Краткий пересказ. Для читательского дневника возьмите 5-6 предложений

Картинка или рисунок Крылов – Урок дочкам

Другие пересказы и отзывы для читательского дневника

В одной из российских губерний жил в своем поместье хороший и хлебосольный барин Гаврила Гаврилович с женой и семнадцатилетней дочерью Машей. Маша считалась в округе богатой наследницей, и претендентами на ее руку

Произведение повествует об отношении автора к обычным окружающим нас вещам. Писатель утверждает, что каждая бытовая вещь имеет свою жизнь, свой характер

В этом труде античный мыслитель обобщил принципы понятия искусства, средства их выражения. В отличии от других, он отвел значимую роль вымыслу творца. Он считал, что искусство не должно сухо передавать действительность.

В рассказе повествуется о маленькой птице галке. У детей в одной семье была ручная галка. Птица ела из рук, давала себя гладить. Она всегда улетала на волю, но прилетала обратно.

В рассказе Зощенко Встреча повествование ведётся от первого лица. Главный герой рассказывает случай из своей жизни. Он очень любит людей. Некоторые холят и лелеют собачек, а ему милее люди, но вот совсем бескорыстных он не встречал.

Урок дочкам (комедия)

«Урок дочкам» — комедия русского литератора Крылова, вошедшего в историю культуры России, в первую очередь, как баснописец.

Время написания: 1807 год.

Премьера: в Петербурге 18 июня 1807 года [1] , но в каком из театров Петербургской императорской труппы — неизвестно.

Комедия «Урок дочкам» ныне относится в рамках учебной и научной литературы к русской классике.

Содержание

[править] Создание

«Урок дочкам» — это, безусловно, оригинальное авторское произведение (то есть — не плагиат!)

И тем не менее Крылов взял многое из уже существующего и широко известного: сюжет и характеры он заимствовал из пьесы Мольера «Смешные жеманницы» (Précieuses ridicules) [2] , и это прoслеживается очень четко.

Надо сказать, что для этого времени такое заимствование было делом обычным — своя русская литература, в том числе драматургия, в России только нарождалась. Очень часто основой для русских пьес становились европейские, которые русские переводчики не просто переводили на русский язык, а подстраиваясь под русский быт и обычаи. Обычно они изменяли имена персонажей на русские, добавляли или изменяли какие-то сцены под соответсвие русским крепостническим порядкам и т. д., а сюжет оставляли авторский. Получалось не очень похоже на русскую жизнь, а так нечто не пойми что — вот это и назвали впоследствии «настоящим русским водевилем».

Комедия «Урок дочкам» написана Крыловым в стиле водевиля [3] .

Собственно, тем же путем в создании своего произведения и пошел И. А. Крылов. Однако он переложил замысел французского классика на русский манер, добавив совсем иную специфическую проблему, актуальную для России этого времени, когда зародилось самосознание русской нации.

[править] Форма «уроков»

В это время в моду вошли литературные произведения в форме урока. Жанр пьесы-урока, звучащей со сцены, вполне вписывался в просветительскую эпоху 18 века. Европейское просветительство дошло и до России, а в конце 18 — начале 19 века приняло аспект уроков нравственности. Литература приняла форму назидания [4]

Сам же Крылов писал о своем понимании театра: «Театр… есть училище нравов, зеркало страстей, суд заблуждений и игра разума…» [5] .

Современный литературовед Н. Е. Ерофеева в статье «„Урок дочкам“ И. А. Крылова: жанр комедии Крылова» определила это засилье «уроками» так: «Комедия „урока“ Основанная также на идее воспитания, она сосредоточила свое внимание, в первую очередь, на частных вопросах» [2] .

Петербургская императорская труппа на какое-то время оказалась буквально завалена пьесами-«уроками»: помимо «Урока дочкам» И. А. Крылова (1807) появились пьесы-комедии «Урок мужьям, или Сумасбродное воспитание» И. Вальберха (1809), «Урок женам, или Домашняя тайна» по комедии Крезе де Лессе А. Волкова (1812), «Урок кокеткам, или Липецкие воды» А. Шаховского (1815), «Урок холостым, или Наследники» М. Загоскина (1822), «Урок женатым» А. Шаховского (1822), «Урок лжецам, или Жених на один час» Я.Люстиха, «Урок ревнивым, или Ревность не ведет к добру» Р. М. Зотова (1823) [2] и еще масса других драматургических «уроков» [6] .

Крылов писал: «На театре должно нравоучение извлекаться из действия. Пусть говорит философ, сколь недостойно питать в сердце зависть к счастю ближнего; сколь вредна страсть сия в общежитии, сколь пагубна в сильных людях но драматический автор должен мне показать завидливого, коего отьло сделал описание, — он должен придать ему действие и оттенки, которые бы без помощи его слов заставили меня ненавидеть это лицо, а с ним вместе и пагубную страсть, в нем образованную» [2] [7] . Эти слова Крылова о нравоучительстве в драматургии явно перекликаются с его деятельностью как баснописца: ведь басня — самый дидактический литературный жанр.

Морально-нравственный аспект стал основополагающим для развивающейся русской литературы.

И что же это за морально-нравственные аспекты? Их, конечно, множество, и как видно из названий пьес-«уроков», каждая из них охватывает свою нравственную тему.

Комедия Крылова посвящена патриотизму. В первое десятилетие XIX в. главным содержанием этических проблем становится борьба против чужеземных влияний и защита русских народных начал [8] .

[править] Историческая подоплека

Откуда же взялась эта борьба против чужеземцев? — да из комплекса неполноценности. А дело вот в чем.

Еще начиная с 17 века Россия поняла собственную отсталость по сравнению с европейскими странами. Европейцы уже давно поняли, что богатеть можно не захватом чужих территорий, а собственными ресурсами, в том числе интеллектуальными, и именно этому посвящали свои силы. В результате развивались науки, техника, искусства. В России ничего этого не было. При таком отставании речь шла уже о существовании государства как такового, Россия должна была встать на тот же путь развития. Особо торопливо европеизацией занялся Петр Первый, да и дальнейшие императоры продолжили его дело. В итоге Российская империя, не скупясь на гонорары, приглашала европейских специалистов. Требовались все: инженеры, медики, аптекари, механики, артисты, музыканты, художники… Материальный стимул возымел свое действие: европейцы стали приезжать в холодную страну, дивясь ее крепостническим порядкам и дикости, но готовые сносить эти неприятности за достойную зарплату. Эти люди, помимо своих профессиональных знаний, привозили и другое: манеру поведения, вкусы, мировоззрения. Облик России менялся. Правда, пока это касалось только столиц — Петербурга и Москвы, до остальной части России европеизация доходила дольше, а до самых удаленных местечек — и вообще не доходила.

Западные учителя сделали свое дело: в России стали появляться свои научные работники, художники, литераторы… Тут уместно привести дневниковую запись В. А. Жуковского от 2 февраля 1836 г. (чуть-чуть позже, но в том же историческом и социальном пространстве) о каком-то событии, на которое съезжались: «…Кареты, все исполненные лучшим петербургским дворянством, тем, которое у нас представляет всю русскую европейскую интеллигенцию».

Время шло, и выросшие обученные «российские ученики» сами стали претендовать на должности, занимаемые «европейскими учителями». И захотели места для себя. Росло русское самосознание. Чужеземцы стали мешать. В них видели «завоевателей», мешающих развитию собственной русской культуры [4] , забыв или не понимая, что вся русская культура основана на европейской. Вместо благодарности европейцам молодая развивающаяся русская культура с высокомерием набросилась на них, обвиняя галломанию во всех собственных бедах и грехах — которые не имели к этому никакого отношения. Это высокомерие и презрение и снобизм назвали патриотизмом.

Плюс к этому появился и еще один — уже политический — аспект: война с Францией 1805—1807 годов, затеянная Александром I и Наполеоном. Вот что высказывает литературовед Л. Киселева: «На выбор проблематики двух последних комедий [имеета в виду еще и комедия „Модная лавка“, сочиненная Крыловым в 1806 году. — ] могла натолкнуть политическая ситуация — война с Францией. Обличение галломании в этих условиях не только приобретало особую актуальность, но и получало политическую остроту» [4] .

[править] Краткое содержание

• Велькаров, дворянин
• Фекла и Лукерья, его дочери
• Даша, их горничная.
• Василиса, няня.
• Лиза, девушка на сенях.
• Семен, слуга.
• Сидорка, деревенский конторщик.
• Слуга.

Фёкла и Лукерья, дочери дворянина Велькарова, воспитывались у своей тётки гувернанткою мадам Григри «на последний манер». Отец приехал со службы к ним в Москву и решил взять дочерей к себе. Но дочери-модницы рассердили старика своим презрением ко всему русскому и обожанием всего французского. А в это же время горничная барышень Даша собирается замуж, однако у нее и ее жениха Семена нет денег на свадьбу. И Семен придумал хитрость: он переодевается и выдает себя за французского маркиза, прибывшего из Франции и поизносившегося в дороге, — с тем, чтобы втереться в доверие богатым дочкам и — исключительно по русской традиции — попросить (или стырить) у них денег. При этом новоявленный «француз» по-французски не знает. Но это и не беда: ведь папаша запретил дочерям общаться по-французски, поэтому «французский маркиз» вынужден разговаривать исключительно по-русски. Конечно, обманщик в конце концов оказывается разоблачен, но за преподнесенный урок хозяин одаривает его всем необходимым [9] .

Комедия заканчивается выспренной патетической речью Валькерова, недовольным воспитанием дочерей и обвинением их в галломании как ненависти к русскому языку, русским традициям, устоям, навыкам и заодно приверженности к высокомерию, грубости, необразованности, чванству — то есть всему тому, что к франкомании вообще отношения не имеет.

[править] Патриотический пафос

Патриотический пафос — это единственная тема комедии И. Крылова. Все сюжетные нити сводятся к нему.

Причем автор нарочито выводит эту тему преувеличенной, в явном «переусердствовании» — для еще большего укрупнения ее. Тут и высокопарная речь главного героя, замыкающая всю пьесу с обвинением, что это приверженность к французскому языку приводит к различным человеческим порокам и несовершенствам. Тут и специфические имена дочерей Валькерова — Фёкла и Лукерья, — уж такие простонародные и древние, что ко времени написания пьесы ими уже давно не называли девочек; более того, эти имена превратились в ироничные носители стародавних устоев, символизировавших безграмотную средневековую «доевропеизированную» Русь, — от которых общество давно ушло. И в этой ироничности проступает второй план: за конъюнктурной основой стоит другая тема и ирония — чванливый папаша, назвавший дочек специфически давними именами — Фёклой и Лукерьей. Так что пьеса Крылова не столь проста и имеет «второе дно».

Но при всей своей внешней дидактичности, которой автор нарочито уделил всё — явно повышенное — внимание, сюжет уводит от скучных нравоучений, чему помогает быстрый темп происходящих событий [2] . Этому же способствует и веселый водевильный ход — в общем-то типичный водевильный ход — «переодевания», когда один персонаж обманным путем выдает себя за другого; в данном случае — это слуга Семен выдает себя за французского маркиза, не зная при этом ни единого слова по-французски, что приводит ко множеству смешных эпизодов.

[править] Постановки

Самая первая постановка прошла в Петербурге 18 июня 1807 года, но в каком именно театре она прошла и кто были первыми исполнителями, — выяснить не удалось. Известно только, что поставлена она была Петербургской императорской труппой [10] (театральных помещений у Петербургской труппы было несколько).

На протяжении многих лет комедия «Урок дочкам» имела огромную сценическую судьбу и пользовалась зрительским успехом [4] . Она неоднократно входила на сцены разных театров императорских тупп.

Иван Андреевич Крылов, прослыв весьма остроумным, хоть и не лишенным чудачеств человеком, оставил свой комментарий на одну из постановок спектакля «Урок дочкам» Петербургской императорской труппой; главные роли Фёклы и Лукерьи тогда сыграли знаменитые Катерина Семенова и Софья Самойлова. К тому времени обе женщины были матерями семейств, в почтенных летах и довольно объемисты. Крылов заметил, что «опытные актрисы сыграли очень хорошо», только вот комедию надобно было назвать не «Урок дочкам», а «Урок бочкам» [11] .

Сохранились данные, что пьеса игралась в 1825—1827 гг. — на сценах петербургских Малого театра (бывший театр Антонио Казасси, выкупленный у него вместе со всей его труппой в российскую императорскую труппу) и Большого Каменного театра; среди исполнителей: Каменогорский (Велькаров), Шелихова и Сибирякова (Фекла), Дюрова (Лукерья), Азаревичева М.[ладшая] и Асенкова (Даша), Ежова М.[ладшая] и Капылова (Василиса), Петрова (Лиза), Пикановский (Семен), Чайчков (Сидорка), Руссо (слуга) [6] .

Известна еще одна постановка Петербургской императорской труппы — в 1836 году (в Михайловском и Александринском театрах), исполнители: Третьяков (Велькаров), Самойлова мл. (Фёкла), Асенкова мл. (Лукерья), Азаревичева (Даша), Перхурова (Василиса), Горина (Лиза), Максимов (Семен), А. Мартынов (Сидорка), Воротников мл. (слуга) [6] .

Комедия «Урок дочкам» знала множество постановок. Она несколько раз переиздавалась и еще неоднократно входила в репертуар императорских трупп.

В ХХ веке известность получил спектакль театральной студии на Юго-Западе в 1978 г. под названием «Уроки дочкам», режиссер Валерий Белякович; эта постановка включала два водевиля: «Урок дочкам» И. А. Крылова (в первом действии) и «Беда от нежного сердца» В. А. Соллогуба (во втором действии) — и была создана в яркой гротесковой манере [12] . Среди исполнителей: Ольга Авилова — Фёкла, Виктор Авилов — Семён, Вячеслав Гришечкин — Василиса, Алексей Ванин — Сидорка и др.

Патриотический мотив по-прежнему представляет собой основополагающий для развития русского общества. Так что комедия И. А. Крылова не утеряла современности до сих пор [3] .

УРОК ДОЧКАМ
Комедия в одном действии

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Ну, думал ли я, скакав по почте, как угорелый, за 700 верст от Москвы наехать дорогую мою Дашу?

Ну, чаяла ли я увидеться так скоро с любезным моим Семеном?

Да как тебя занесло в такую глушь?

Да тебя куда это нелегкая мчит?

Ведь ты оставалась в Москве.

Ведь ты поехал было в Петербург.

Где ж ты после была?

Что с тобою сделалось?

Постои, постой, Даша, постой! Мы эдак ничего не узнаем до завтра; надобно, чтоб сперва из нас один, а там другой рассказал свое похождение, с тех самых пор, как мы с тобой в Москве разочли, что нам, несмотря на то, что мы, кажется, люди вольные и промышленные, а нечем жениться, и пустились каждый в свою сторону добывать денег. — Мы увидим, кто из нас был проворнее, а потом посмотрим, тянут ли наши кошельки столько, чтоб нам возможно было вступить в почтенное супружеское состояние. Итак, если хочешь, я начну.

Пожалуй, хоть я сперва тебе расскажу — я в Москве.

Ты чудеса услышишь — я из Москвы.

То-то ты удивишься, — я в Москве.

Постой же, уж я кончу — выехавши из Москвы.

Да выслушай меня; оставшись в Москве.

Мне очень хочется подробно.

Ну вот, так и горю, как на огне, рассказать тебе.

Тьфу, пропасть! Даша, у тебя во рту не язык, а маятник, не дашь слова выговорить. — Ну, рассказывай, коли уж тебе не терпится!

Вот еще какой! да, пожалуй, болтай себе, коли охота пришла.

Ох! зачинай, пожалуйста, я слушаю.

Сам зачинай. видишь какой!

Ну, ну! полно гневаться, мой ангел, неужли тебе это слаще, нежели говорить?

Я не гневаюсь. Говори.

Ладно, так слушай же обоими ушами; ты ахнешь, как порасскажу я тебе все чудеса.

(выглядывая из другой комнаты.)

Даша! Даша! господа идут с гулянья.

Ну вот дельно! много мы с тобой узнали.

Послушай, по этой лестнице.

Даша! господа поворотили на птичий двор.

Не прогляди ж, как они воротятся.

Не бойся, разве это впервой. (Уходит.)

Так это не впервой у тебя отводные-то караулы расставлены? Даша, что это значит?

То, что ты глуп. Мы опять потеряем время попустому: они тотчас воротятся. Ну рассказывай свое похождение!

Ты знаешь, что я, в Москве принявшись к Честову, поехал с ним в Петербург. Там любовь и карты выцедили кошелек его до дна, и мы, благодаря им, теперь на самом легком ходу едем в армию бить бусурманов. Здесь остановились было переменить лошадей, но барин с дороги несколько занемог и едва ль не останется до завтра. Он лег заснуть, а я, ходя по деревне, увидел тебя под окном и бросился сюда, — вот и все тут!

Только всего и чудес?

А разве это не чудо, Дашенька, что меня на всем скаку сонного сбрасывало с облучка раз десять, и я еще ни руки, ни ноги себе не вывихнул? Ну-тка, что ты лучше расскажешь?

После твоего отъезда, принялась я к теперешним своим господам Велькаровым, и мы поехали в эту деревню, — вот и все тут!

Даша! Коли тебя с облучка не сбрасывало, так у тебя чудес-то еще меньше моего. Да обрадуй меня хоть одним чудом! Есть ли у тебя деньги?

В моих карманах хоть выспись — такой простор.

Ну, Семенушка, и мне не более твоего посчастливилось, — так свадьба наша опять затянулась. Горе да и все тут, — сколько золотых дней потеряно!

Эх! Дашенька! дни-то бы ничего, да и ты не изворотлива; ведь люди богатеют же как-нибудь.

Да неужли-таки твой барин.

Мой барин? его теперь хоть в жом, так рубля из него не выдавишь. А твои господа?

О! в городе мои барышни были бы клад; они с утра до вечера разъезжают по модным лавкам, то закупают, другое заказывают; что день, то новая шляпка; что бал, то новое платье; а как меня часто за уборами посылают, то бы мне от них и от мадамов что-нибудь перепало.

Что-нибудь, шутишь ты, Даша! Да такие барышни для расторопной горничной подлинно клад. Дождись только зимы, а коли будешь умна, так мы будущею же весною домком заживем!

Ох, Семенушка, то-то и беды, что чуть ли нам здесь не зимовать!

Да так! Видишь ли что? барышни мои были воспитаны у их тетки на последний манер. Отец их со службы приехал, наконец, в Москву и захотел взять к себе дочек — чтоб до замужества ими полюбоваться. Ну, правду сказать, утешили же они старика! Лишь вошли к батюшке, то поставили дом вверх дном; всю его родню и старых знакомых отвадили грубостями и насмешками. Барин не знает языков, а они накликали в дом таких нерусей, между которых бедный старик шатался, как около Вавилонской башни, не понимая ни слова, что говорят и чему хохочут. Вышедши, наконец, из терпения от их проказ и дурачеств, он увез дочек сюда

на покаяние, — и отгадай, как вздумал наказать их за все грубости, непочтение и досады, которые в городе от них вытерпел?

Ахти! никак заставил модниц учиться деревенскому хозяйству?

Что ж? посадил за книги да за пяльцы?

Тьфу пропасть! Неужли вздумал изнурять их модную плоть хлебом да водою?

Ах, он варвар! неужли. (Делает знак, будто хочет дать пощечину.)

И это бы легче: а то гораздо хуже.

Чорт же знает, Даша, я уж хуже побой ничего не придумаю!

Он запретил им говорить по-французски! (Семен хохочет.) Смейся, смейся, а бедные барышни без французского языка, как без хлеба, сохнут. Да этого мало: немилосердый старик сделал в своем доме закон, чтоб здесь никто, даже и гости, иначе не говорили, как по-русски; а так как он в уезде всех богате и старе, то и немудрено ему поставить на своем.

Бедные барышни! то-то, чай, натерпелись они русского-то языка.

Это еще не конец. Чтоб и между собой не говорили они иначе, как по-русски, то приставил к ним старую няню, Василису, которая должна, ходя за ними по пятам, строго это наблюдать; а если заупрямятся, то докладывать ему. Они было спервa этим пошутили, да как няня Василиса доложила, то увидели, что старик до шуток не охотник. И теперь, куда ни пойдут, а няня Василиса с ними; что слово скажут не по-русски, а няня Василиса тут с носом, так что от няни Василисы приходит хоть в петлю.

Да неужли в них такая страсть к иностранному?

А вот она какова, что они бы теперь вынули последнюю сережку из ушка, лишь бы только посмотреть на француза.

Да щедры ли твои барышни? скажи-тка, вот, — как бы тебя спросить — легко ли их разжалобить?

Легко, только не русскими слезами; в Москве у них иностранцы пропасть денег выманивают.

Деньги — палки, палки — деньги, как будто вижу и то и другое! Чорт знает, как быть; и надежда манит и страх берет.

Семен, что ты за горячку несешь?

Славно! божественно! прекрасно! Даша! жизнь моя.

Семен! Семен! с ума ты сошел!

Послушай, как скоро барышни воротятся.

Даша, Даша! господа идут, — уж на крыльце. (Уходит.)

Сбеги по этой лестнице.

Прости, сокровище! прости, жизненок! прости, ангел! ты будешь моя! Жди меня через пять минут! (Убегает.)

Ну, право, он в уме помешался! (Садится за шитье.)

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Да отвяжешься ли ты от нас, няня Василиса?

Няня Василиса, да провались ты сквозь землю!

С нами бог, матушки! Вить я господскую волю исполняю. Да и вы, красавицы мои барышни, что вам за прибыль батюшку гневить, — неужли у вас язычок болит говорить по-русски?

Это несносно! сестрица, я выхожу из терпения!

Мучительно! убивственно! оторвать нас ото всего, что есть милого, любезного, занимательного, и завезти в деревню, в пустыню.

Будто мы на то воспитаны, чтоб знать, как хлеб сеют!

Небось, для того, чтоб знать, как его едят.

Что ты бормочешь, Даша?

Не угодно ль вам взглянуть на платье?

Сестрица миленькая, по правда ли, что оно будет очень-хорошо?

И, мой ангел! будто оно может быть сносно. Мы уж три месяца из Москвы, а там, еще при нас, понемножку стали грудь и спину открывать.

Ах, это правда! Ну вот, есть ли способ нам здесь по-людски одеться? В три месяца бог знает как низко выкройка спустилась. Нет, нет! Даша, поди, кинь это платье! Я до Москвы ничего делать себе не намерена.

Я приберу его для себя в приданое.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Eh bien, ma soeur. 1

1 Ну что, сестра. (франц.)

Матушка, Лукерья Ивановна, извольте говорить по-русски: батюшка гневаться будет!

Чтоб тебе оглохнуть, няня Василиса!

Я думаю, право, если б мы попались в полон к туркам, и те с нами б поступали вежливее батюшки, и они бы не стали столько принуждать нас русскому языку.

Прекрасно! Божественно! с нашим вкусом, с нашими дарованиями, — зарыть нас живых в деревне; нет, да на что ж мы так воспитаны? к чему потрачено это время и деньги? Боже мой! когда вообразишь теперь молодую девушку в городе, — какая райская жизнь! Поутру, едва успеешь сделать первый туалет, явятся учители, — танцовальный, рисовальный, гитарный, клавикордный; от них тотчас узнаешь тысячу прелестных вещей; тут любовное похищение, там от мужа жена ушла; те разводятся, другие мирятся; там свадьба навертывается, другую свадьбу расстроили; тот волочится за той, другая за тем, — ну, словом, ничто не ускользнет, даже до того, что знаешь, кто себе фальшивый зуб вставит, и не увидишь, как время пройдет. Потом пустишься по модным лавкам; там встретишься со всем, что только есть лучшего и любезного в целом городе; подметишь тысячу свиданий; на неделю будет что рассказывать; потом едешь обедать, и за столом с подругами ценишь бабушек и тетушек; после домой — и снова займешься туалетом, чтоб ехать куда-нибудь на бал или в собрание, где одного мучишь жестокостью, другому жизнь даешь улыбкою, третьего с ума сводишь равнодушием; для забавы давишь старушкам ноги и толкаешь их под бока; а они-то морщатся, они-то ворчат. ну, умереть надо со смеху! (Хохочет.) Танцуешь, как полоумная; и когда случишься в первой паре, то забавляешься досадою девушек, которым иначе не удается танцовать, как в хвосте. Словом, не успеешь опомниться, как уж рассветает, и ты полумертвая

едешь домой. А здесь, в деревне, в степи, в глуши. Ах! я так зла, что задыхаюсь от бешенства. так зла, так зла, что. Ah! Si jamais je suis. 1

Матушка, Лукерья Ивановна! извольте гневаться по-русски!

Да исчезнешь ли ты от нас, старая колдунья!

Не убивственно ли это, миленькая сестрица? Не видать здесь ни одного человеческого лица, кроме русского, не слышать человеческого голоса, кроме русского. Ах! я бы истерзалась, я бы умерла с тоски, если б не утешал меня Жако, наш попугай, которого одного во всем доме слушаю я с удовольствием. — Милый попенька! как чисто говорит он мне всякий раз: vous êtes une sotte 2 . А няня Василиса тут как тут, так что и ему слова по-французски сказать я не могу. Ах, если бы ты чувствовала всю мою печаль! — Ah! ma chère amie! 3

Матушка, Фекла Ивановна, извольте печалиться по-русски, — ну, право, батюшка гневаться будет.

Надоела, няня Василиса!

Ах, мои золотые! ах, мои жемчужные! злодейка ли я? У меня у самой, на вас глядя, сердце надорвалось; да как же быть? — воля барская! вить вы знаете, каково прогневить батюшку! Да неужели, мои красавицы, по-французскому-то говорить слаще? Кабы не боялась барина, так послушала бы вас, чтой-то за наречье?

1 Ах! Если когда-нибудь мне придется. (франц.)

2 Вы дура (франц.)

3 Ах! мой дорогой друг! (франц.)

Ты не поверишь, няня Василиса, как на нем все чувствительно, ловко и умно говорится!

Кабы да не страх обуял, право бы послушала, как им говорят.

Ну да вить ты слышала, как говорит наш попугай Жако?

Ох, вы, мои затейницы! А уж какой, окаянный, речисто выговаривает — только я ничего-то не понимаю.

Вообрази ж, миленькая няня, что мы в Москве, когда съезжаемся, то говорим точно, как Жако!

Такое дело, мои красавицы! Ученье свет, а неученье тьма. Да вот погодите, дождетесь своей вольки, как выйдете замуж.

За кого? за здешних женихов? сохрани бог! мы уж их с дюжину отбоярили добрым порядком; да и с Хопровым и с Таниным; которых теперь нам батюшка прочит, не лучше поступим. Куда он забавен, если думает, что здесь кто-нибудь может быть на наш вкус!

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Скажи: милости-де прошу, дорогие соседушки! — Ну что, няня Василиса, не выступили ли дочери из моего приказания?

Нет, государь! (Отводя его.) Только, батюшка мой, не погневись на рабу свою и прикажи слово вымолвить.

Говори, говори, что такое? (Видя, что дочери хотят уйти.) Постойте!

Урок дочкам

УРОК ДОЧКАМ
Комедия в одном действии

Ну, думал ли я, скакав по почте, как угорелый, за 700 верст от Москвы наехать дорогую мою Дашу?

Ну, чаяла ли я увидеться так скоро с любезным моим Семеном?

Да как тебя занесло в такую глушь?

Да тебя куда это нелегкая мчит?

Ведь ты оставалась в Москве.

Ведь ты поехал было в Петербург.

Где ж ты после была?

Что с тобою сделалось?

Постои, постой, Даша, постой! Мы эдак ничего не узнаем до завтра; надобно, чтоб сперва из нас один, а там другой рассказал свое похождение, с тех самых пор, как мы с тобой в Москве разочли, что нам, несмотря на то, что мы, кажется, люди вольные и промышленные, а нечем жениться, и пустились каждый в свою сторону добывать денег. — Мы увидим, кто из нас был проворнее, а потом посмотрим, тянут ли наши кошельки столько, чтоб нам возможно было вступить в почтенное супружеское состояние. Итак, если хочешь, я начну.

Пожалуй, хоть я сперва тебе расскажу — я в Москве.

Ты чудеса услышишь — я из Москвы.

То-то ты удивишься, — я в Москве.

Постой же, уж я кончу — выехавши из Москвы.

Да выслушай меня; оставшись в Москве.

Мне очень хочется подробно.

Ну вот, так и горю, как на огне, рассказать тебе.

Тьфу, пропасть! Даша, у тебя во рту не язык, а маятник, не дашь слова выговорить. — Ну, рассказывай, коли уж тебе не терпится!

Вот еще какой! да, пожалуй, болтай себе, коли охота пришла.

Ох! зачинай, пожалуйста, я слушаю.

Сам зачинай. видишь какой!

Ну, ну! полно гневаться, мой ангел, неужли тебе это слаще, нежели говорить?

Я не гневаюсь. Говори.

Ладно, так слушай же обоими ушами; ты ахнешь, как порасскажу я тебе все чудеса.

(выглядывая из другой комнаты.)

Даша! Даша! господа идут с гулянья.

Ну вот дельно! много мы с тобой узнали.

Послушай, по этой лестнице.

Даша! господа поворотили на птичий двор.

Не прогляди ж, как они воротятся.

Не бойся, разве это впервой. (Уходит.)

Так это не впервой у тебя отводные-то караулы расставлены? Даша, что это значит?

То, что ты глуп. Мы опять потеряем время попустому: они тотчас воротятся. Ну рассказывай свое похождение!

Ты знаешь, что я, в Москве принявшись к Честову, поехал с ним в Петербург. Там любовь и карты выцедили кошелек его до дна, и мы, благодаря им, теперь на самом легком ходу едем в армию бить бусурманов. Здесь остановились было переменить лошадей, но барин с дороги несколько занемог и едва ль не останется до завтра. Он лег заснуть, а я, ходя по деревне, увидел тебя под окном и бросился сюда, — вот и все тут!

Только всего и чудес?

А разве это не чудо, Дашенька, что меня на всем скаку сонного сбрасывало с облучка раз десять, и я еще ни руки, ни ноги себе не вывихнул? Ну-тка, что ты лучше расскажешь?

После твоего отъезда, принялась я к теперешним своим господам Велькаровым, и мы поехали в эту деревню, — вот и все тут!

Даша! Коли тебя с облучка не сбрасывало, так у тебя чудес-то еще меньше моего. Да обрадуй меня хоть одним чудом! Есть ли у тебя деньги?

В моих карманах хоть выспись — такой простор.

Ну, Семенушка, и мне не более твоего посчастливилось, — так свадьба наша опять затянулась. Горе да и все тут, — сколько золотых дней потеряно!

Эх! Дашенька! дни-то бы ничего, да и ты не изворотлива; ведь люди богатеют же как-нибудь.

Да неужли-таки твой барин.

Мой барин? его теперь хоть в жом, так рубля из него не выдавишь. А твои господа?

О! в городе мои барышни были бы клад; они с утра до вечера разъезжают по модным лавкам, то закупают, другое заказывают; что день, то новая шляпка; что бал, то новое платье; а как меня часто за уборами посылают, то бы мне от них и от мадамов что-нибудь перепало.

Что-нибудь, шутишь ты, Даша! Да такие барышни для расторопной горничной подлинно клад. Дождись только зимы, а коли будешь умна, так мы будущею же весною домком заживем!

Ох, Семенушка, то-то и беды, что чуть ли нам здесь не зимовать!

Да так! Видишь ли что? барышни мои были воспитаны у их тетки на последний манер. Отец их со службы приехал, наконец, в Москву и захотел взять к себе дочек — чтоб до замужества ими полюбоваться. Ну, правду сказать, утешили же они старика! Лишь вошли к батюшке, то поставили дом вверх дном; всю его родню и старых знакомых отвадили грубостями и насмешками. Барин не знает языков, а они накликали в дом таких нерусей, между которых бедный старик шатался, как около Вавилонской башни, не понимая ни слова, что говорят и чему хохочут. Вышедши, наконец, из терпения от их проказ и дурачеств, он увез дочек сюда на покаяние, — и отгадай, как вздумал наказать их за все грубости, непочтение и досады, которые в городе от них вытерпел?

Ахти! никак заставил модниц учиться деревенскому хозяйству?

Что ж? посадил за книги да за пяльцы?

Тьфу пропасть! Неужли вздумал изнурять их модную плоть хлебом да водою?

Ах, он варвар! неужли. (Делает знак, будто хочет дать пощечину.)

И это бы легче: а то гораздо хуже.

Чорт же знает, Даша, я уж хуже побой ничего не придумаю!

Он запретил им говорить по-французски! (Семен хохочет.) Смейся, смейся, а бедные барышни без французского языка, как без хлеба, сохнут. Да этого мало: немилосердый старик сделал в своем доме закон, чтоб здесь никто, даже и гости, иначе не говорили, как по-русски; а так как он в уезде всех богате и старе, то и немудрено ему поставить на своем.

Бедные барышни! то-то, чай, натерпелись они русского-то языка.

Это еще не конец. Чтоб и между собой не говорили они иначе, как по-русски, то приставил к ним старую няню, Василису, которая должна, ходя за ними по пятам, строго это наблюдать; а если заупрямятся, то докладывать ему. Они было спервa этим пошутили, да как няня Василиса доложила, то увидели, что старик до шуток не охотник. И теперь, куда ни пойдут, а няня Василиса с ними; что слово скажут не по-русски, а няня Василиса тут с носом, так что от няни Василисы приходит хоть в петлю.

Да неужли в них такая страсть к иностранному?

А вот она какова, что они бы теперь вынули последнюю сережку из ушка, лишь бы только посмотреть на француза.

Да щедры ли твои барышни? скажи-тка, вот, — как бы тебя спросить — легко ли их разжалобить?

Легко, только не русскими слезами; в Москве у них иностранцы пропасть денег выманивают.

Деньги — палки, палки — деньги, как будто вижу и то и другое! Чорт знает, как быть; и надежда манит и страх берет.

Семен, что ты за горячку несешь?

Славно! божественно! прекрасно! Даша! жизнь моя.

Семен! Семен! с ума ты сошел!

Послушай, как скоро барышни воротятся.

Даша, Даша! господа идут, — уж на крыльце. (Уходит.)

Сбеги по этой лестнице.

Прости, сокровище! прости, жизненок! прости, ангел! ты будешь моя! Жди меня через пять минут! (Убегает.)

Ну, право, он в уме помешался! (Садится за шитье.)

Да отвяжешься ли ты от нас, няня Василиса?

Няня Василиса, да провались ты сквозь землю!

С нами бог, матушки! Вить я господскую волю исполняю. Да и вы, красавицы мои барышни, что вам за прибыль батюшку гневить, — неужли у вас язычок болит говорить по-русски?

Это несносно! сестрица, я выхожу из терпения!

Мучительно! убивственно! оторвать нас ото всего, что есть милого, любезного, занимательного, и завезти в деревню, в пустыню.

Будто мы на то воспитаны, чтоб знать, как хлеб сеют!

Небось, для того, чтоб знать, как его едят.

Что ты бормочешь, Даша?

Не угодно ль вам взглянуть на платье?

Сестрица миленькая, по правда ли, что оно будет очень-хорошо?

И, мой ангел! будто оно может быть сносно. Мы уж три месяца из Москвы, а там, еще при нас, понемножку стали грудь и спину открывать.

Ах, это правда! Ну вот, есть ли способ нам здесь по-людски одеться? В три месяца бог знает как низко выкройка спустилась. Нет, нет! Даша, поди, кинь это платье! Я до Москвы ничего делать себе не намерена.

Я приберу его для себя в приданое.

Eh bien, ma soeur. 1

Матушка, Лукерья Ивановна, извольте говорить по-русски: батюшка гневаться будет!

Чтоб тебе оглохнуть, няня Василиса!

Я думаю, право, если б мы попались в полон к туркам, и те с нами б поступали вежливее батюшки, и они бы не стали столько принуждать нас русскому языку.

Прекрасно! Божественно! с нашим вкусом, с нашими дарованиями, — зарыть нас живых в деревне; нет, да на что ж мы так воспитаны? к чему потрачено это время и деньги? Боже мой! когда вообразишь теперь молодую девушку в городе, — какая райская жизнь! Поутру, едва успеешь сделать первый туалет, явятся учители, — танцовальный, рисовальный, гитарный, клавикордный; от них тотчас узнаешь тысячу прелестных вещей; тут любовное похищение, там от мужа жена ушла; те разводятся, другие мирятся; там свадьба навертывается, другую свадьбу расстроили; тот волочится за той, другая за тем, — ну, словом, ничто не ускользнет, даже до того, что знаешь, кто себе фальшивый зуб вставит, и не увидишь, как время пройдет. Потом пустишься по модным лавкам; там встретишься со всем, что только есть лучшего и любезного в целом городе; подметишь тысячу свиданий; на неделю будет что рассказывать; потом едешь обедать, и за столом с подругами ценишь бабушек и тетушек; после домой — и снова займешься туалетом, чтоб ехать куда-нибудь на бал или в собрание, где одного мучишь жестокостью, другому жизнь даешь улыбкою, третьего с ума сводишь равнодушием; для забавы давишь старушкам ноги и толкаешь их под бока; а они-то морщатся, они-то ворчат. ну, умереть надо со смеху! (Хохочет.) Танцуешь, как полоумная; и когда случишься в первой паре, то забавляешься досадою девушек, которым иначе не удается танцовать, как в хвосте. Словом, не успеешь опомниться, как уж рассветает, и ты полумертвая едешь домой. А здесь, в деревне, в степи, в глуши. Ах! я так зла, что задыхаюсь от бешенства. так зла, так зла, что. Ah! Si jamais je suis. 2

Матушка, Лукерья Ивановна! извольте гневаться по-русски!

Да исчезнешь ли ты от нас, старая колдунья!

Не убивственно ли это, миленькая сестрица? Не видать здесь ни одного человеческого лица, кроме русского, не слышать человеческого голоса, кроме русского. Ах! я бы истерзалась, я бы умерла с тоски, если б не утешал меня Жако, наш попугай, которого одного во всем доме слушаю я с удовольствием. — Милый попенька! как чисто говорит он мне всякий раз: vous êtes une sotte 3 . А няня Василиса тут как тут, так что и ему слова по-французски сказать я не могу. Ах, если бы ты чувствовала всю мою печаль! — Ah! ma chère amie! 4

Матушка, Фекла Ивановна, извольте печалиться по-русски, — ну, право, батюшка гневаться будет.

Надоела, няня Василиса!

Ах, мои золотые! ах, мои жемчужные! злодейка ли я? У меня у самой, на вас глядя, сердце надорвалось; да как же быть? — воля барская! вить вы знаете, каково прогневить батюшку! Да неужели, мои красавицы, по-французскому-то говорить слаще? Кабы не боялась барина, так послушала бы вас, чтой-то за наречье?

Ты не поверишь, няня Василиса, как на нем все чувствительно, ловко и умно говорится!

Кабы да не страх обуял, право бы послушала, как им говорят.

Ну да вить ты слышала, как говорит наш попугай Жако?

Ох, вы, мои затейницы! А уж какой, окаянный, речисто выговаривает — только я ничего-то не понимаю.

Вообрази ж, миленькая няня, что мы в Москве, когда съезжаемся, то говорим точно, как Жако!

Такое дело, мои красавицы! Ученье свет, а неученье тьма. Да вот погодите, дождетесь своей вольки, как выйдете замуж.

За кого? за здешних женихов? сохрани бог! мы уж их с дюжину отбоярили добрым порядком; да и с Хопровым и с Таниным; которых теперь нам батюшка прочит, не лучше поступим. Куда он забавен, если думает, что здесь кто-нибудь может быть на наш вкус!

Скажи: милости-де прошу, дорогие соседушки! — Ну что, няня Василиса, не выступили ли дочери из моего приказания?

Нет, государь! (Отводя его.) Только, батюшка мой, не погневись на рабу свою и прикажи слово вымолвить.

Говори, говори, что такое? (Видя, что дочери хотят уйти.) Постойте!