Куприн – Чудесный доктор читать полный текст онлайн

Чудесный доктор – Куприн А.И.

Сле­ду­ю­щий рас­сказ не есть плод досу­жего вымысла. Все опи­сан­ное мною дей­стви­тельно про­изо­шло в Киеве лет около трид­цати тому назад и до сих пор свято, до мель­чай­ших подроб­но­стей, сохра­ня­ется в пре­да­ниях того семей­ства, о кото­ром пой­дет речь. Я, с своей сто­роны, лишь изме­нил имена неко­то­рых дей­ству­ю­щих лиц этой тро­га­тель­ной исто­рии да при­дал уст­ному рас­сказу пись­мен­ную форму.

– Гриш, а Гриш! Гляди-ка, поро­се­нок-то… Сме­ется… Да‑а. А во рту-то у него. Смотри, смотри… травка во рту, ей-богу, травка. Вот штука-то!

И двое маль­чу­га­нов, сто­я­щих перед огром­ным, из цель­ного стекла, окном гастро­но­ми­че­ского мага­зина, при­ня­лись неудер­жимо хохо­тать, тол­кая друг друга в бок лок­тями, но невольно при­пля­сы­вая от жесто­кой стужи. Они уже более пяти минут тор­чали перед этой вели­ко­леп­ной выстав­кой, воз­буж­дав­шей в оди­на­ко­вой сте­пени их умы и желудки. Здесь, осве­щен­ные ярким све­том вися­щих ламп, воз­вы­ша­лись целые горы крас­ных креп­ких ябло­ков и апель­си­нов; сто­яли пра­виль­ные пира­миды ман­да­ри­нов, нежно золо­тив­шихся сквозь оку­ты­ва­ю­щую их папи­рос­ную бумагу; про­тя­ну­лись на блю­дах, урод­ливо рази­нув рты и выпу­чив глаза, огром­ные коп­че­ные и мари­но­ван­ные рыбы; ниже, окру­жен­ные гир­лян­дами кол­бас, кра­со­ва­лись соч­ные раз­ре­зан­ные око­рока с тол­стым слоем розо­ва­того сала… Бес­чис­лен­ное мно­же­ство бано­чек и коро­бо­чек с соле­ными, варе­ными и коп­че­ными закус­ками довер­шало эту эффект­ную кар­тину, глядя на кото­рую оба маль­чика на минуту забыли о две­на­дца­ти­гра­дус­ном морозе и о важ­ном пору­че­нии, воз­ло­жен­ном на них мате­рью, – пору­че­нии, окон­чив­шемся так неожи­данно и так плачевно.

Стар­ший маль­чик пер­вый ото­рвался от созер­ца­ния оча­ро­ва­тель­ного зрелища.

Он дер­нул брата за рукав и про­из­нес сурово:

– Ну, Володя, идем, идем… Нечего тут…

Одно­вре­менно пода­вив тяже­лый вздох (стар­шему из них было только десять лет, и к тому же оба с утра ничего не ели, кроме пустых щей) и кинув послед­ний влюб­ленно-жад­ный взгляд на гастро­но­ми­че­скую выставку, маль­чу­ганы тороп­ливо побе­жали по улице. Ино­гда сквозь запо­тев­шие окна какого-нибудь дома они видели елку, кото­рая издали каза­лась гро­мад­ной гроз­дью ярких, сия­ю­щих пятен, ино­гда они слы­шали даже звуки весе­лой польки… Но они муже­ственно гнали от себя прочь соблаз­ни­тель­ную мысль: оста­но­виться на несколько секунд и при­льнуть глаз­ком к стеклу.

По мере того как шли маль­чики, все мало­люд­нее и тем­нее ста­но­ви­лись улицы. Пре­крас­ные мага­зины, сия­ю­щие елки, рысаки, мчав­ши­еся под сво­ими синими и крас­ными сет­ками, визг поло­зьев, празд­нич­ное ожив­ле­ние толпы, весе­лый гул окри­ков и раз­го­во­ров, раз­ру­мя­нен­ные моро­зом сме­ю­щи­еся лица наряд­ных дам – все оста­лось позади. Потя­ну­лись пустыри, кри­вые, узкие пере­улки, мрач­ные, неосве­щен­ные косо­горы… Нако­нец они достигли поко­сив­ше­гося вет­хого дома, сто­яв­шего особ­ня­ком; низ его – соб­ственно под­вал – был камен­ный, а верх – дере­вян­ный. Обойдя тес­ным, обле­де­не­лым и гряз­ным дво­ром, слу­жив­шим для всех жиль­цов есте­ствен­ной помой­ной ямой, они спу­сти­лись вниз, в под­вал, про­шли в тем­ноте общим кори­до­ром, отыс­кали ощу­пью свою дверь и отво­рили ее.

Уже более года жили Мер­ца­ловы в этом под­зе­ме­лье. Оба маль­чу­гана давно успели при­вык­нуть и к этим зако­пте­лым, пла­чу­щим от сыро­сти сте­нам, и к мок­рым отреп­кам, сушив­шимся на про­тя­ну­той через ком­нату веревке, и к этому ужас­ному запаху керо­си­но­вого чада, дет­ского гряз­ного белья и крыс – насто­я­щему запаху нищеты. Но сего­дня, после всего, что они видели на улице, после этого празд­нич­ного лико­ва­ния, кото­рое они чув­ство­вали повсюду, их малень­кие дет­ские сердца сжа­лись от острого, недет­ского стра­да­ния. В углу, на гряз­ной широ­кой постели, лежала девочка лет семи; ее лицо горело, дыха­ние было коротко и затруд­ни­тельно, широко рас­кры­тые бле­стя­щие глаза смот­рели при­стально и бес­цельно. Рядом с посте­лью, в люльке, при­ве­шен­ной к потолку, кри­чал, мор­щась, над­ры­ва­ясь и захле­бы­ва­ясь, груд­ной ребе­нок. Высо­кая, худая жен­щина, с измож­ден­ным, уста­лым, точно почер­нев­шим от горя лицом, сто­яла на коле­нях около боль­ной девочки, поправ­ляя ей подушку и в то же время не забы­вая под­тал­ки­вать лок­тем кача­ю­щу­юся колы­бель. Когда маль­чики вошли и сле­дом за ними стре­ми­тельно ворва­лись в под­вал белые клубы мороз­ного воз­духа, жен­щина обер­нула назад свое встре­во­жен­ное лицо.

– Ну? Что же? – спро­сила она отры­ви­сто и нетерпеливо.

Маль­чики мол­чали. Только Гриша шумно вытер нос рука­вом сво­его пальто, пере­де­лан­ного из ста­рого ват­ного халата.

– Отнесли вы письмо. Гриша, я тебя спра­ши­ваю, отдал ты письмо?

– Отдал, – сип­лым от мороза голо­сом отве­тил Гриша,

– Ну, и что же? Что ты ему сказал?

– Да все, как ты учила. Вот, говорю, от Мер­ца­лова письмо, от вашего быв­шего управ­ля­ю­щего. А он нас обру­гал: “Уби­рай­тесь вы, гово­рит, отсюда… Сво­лочи вы…”

– Да кто же это? Кто же с вами раз­го­ва­ри­вал. Говори тол­ком, Гриша!

– Швей­цар раз­го­ва­ри­вал… Кто же еще? Я ему говорю: “Возь­мите, дяденька, письмо, пере­дайте, а я здесь внизу ответа подо­жду”. А он гово­рит: “Как же, гово­рит, держи кар­ман… Есть тоже у барина время ваши письма читать…”

– Я ему все, как ты учила, ска­зал: “Есть, мол, нечего… Машутка больна… Поми­рает…” Говорю: “Как папа место най­дет, так отбла­го­да­рит вас, Саве­лий Пет­ро­вич, ей-богу, отбла­го­да­рит”. Ну, а в это время зво­нок как зазво­нит, как зазво­нит, а он нам и гово­рит: “Уби­рай­тесь ско­рее отсюда к черту! Чтобы духу вашего здесь не было. ” А Володьку даже по затылку ударил.

– А меня он по затылку, – ска­зал Володя, сле­див­ший со вни­ма­нием за рас­ска­зом брата, и поче­сал затылок.

Стар­ший маль­чик вдруг при­нялся оза­бо­ченно рыться в глу­бо­ких кар­ма­нах сво­его халата. Выта­щив нако­нец оттуда измя­тый кон­верт, он поло­жил его на стол и сказал:

– Вот оно, письмо-то…

Больше мать не рас­спра­ши­вала. Дол­гое время в душ­ной, про­мозг­лой ком­нате слы­шался только неисто­вый крик мла­денца да корот­кое, частое дыха­ние Машутки, больше похо­жее на бес­пре­рыв­ные одно­об­раз­ные стоны. Вдруг мать ска­зала, обер­нув­шись назад:

– Там борщ есть, от обеда остался… Может, поели бы? Только холод­ный, – разо­греть-то нечем…

В это время в кори­доре послы­ша­лись чьи-то неуве­рен­ные шаги и шур­ша­ние руки, отыс­ки­ва­ю­щей в тем­ноте дверь. Мать и оба маль­чика – все трое даже поблед­нев от напря­жен­ного ожи­да­ния – обер­ну­лись в эту сторону.

Вошел Мер­ца­лов. Он был в лет­нем пальто, лет­ней вой­лоч­ной шляпе и без калош. Его руки взбухли и поси­нели от мороза, глаза про­ва­ли­лись, щеки облипли вокруг десен, точно у мерт­веца. Он не ска­зал жене ни одного слова, она ему не задала ни одного вопроса. Они поняли друг друга по тому отча­я­нию, кото­рое про­чли друг у друга в глазах.

В этот ужас­ный, роко­вой год несча­стье за несча­стьем настой­чиво и без­жа­лостно сыпа­лись на Мер­ца­лова и его семью. Сна­чала он сам забо­лел брюш­ным тифом, и на его лече­ние ушли все их скуд­ные сбе­ре­же­ния. Потом, когда он попра­вился, он узнал, что его место, скром­ное место управ­ля­ю­щего домом на два­дцать пять руб­лей в месяц, занято уже дру­гим… Нача­лась отча­ян­ная, судо­рож­ная погоня за слу­чай­ной рабо­той, за пере­пиской, за ничтож­ным местом, залог и пере­за­лог вещей, про­дажа вся­кого хозяй­ствен­ного тря­пья. А тут еще пошли болеть дети. Три месяца тому назад умерла одна девочка, теперь дру­гая лежит в жару и без созна­ния. Ели­за­вете Ива­новне при­хо­ди­лось одно­вре­менно уха­жи­вать за боль­ной девоч­кой, кор­мить гру­дью малень­кого и ходить почти на дру­гой конец города в дом, где она поденно сти­рала белье.

Чудесный доктор

Следующий рассказ не есть плод досужего вымысла. Все описанное мною действительно произошло в Киеве лет около тридцати тому назад и до сих пор свято, до мельчайших подробностей, сохраняется в преданиях того семейства, о котором пойдет речь. Я, с своей стороны, лишь изменил имена некоторых действующих лиц этой трогательной истории да придал устному рассказу письменную форму.

– Гриш, а Гриш! Гляди-ка, поросенок-то… Смеется… Да-а. А во рту-то у него. Смотри, смотри… травка во рту, ей-богу, травка. Вот штука-то!

И двое мальчуганов, стоящих перед огромным, из цельного стекла, окном гастрономического магазина, принялись неудержимо хохотать, толкая друг друга в бок локтями, но невольно приплясывая от жестокой стужи. Они уже более пяти минут торчали перед этой великолепной выставкой, возбуждавшей в одинаковой степени их умы и желудки. Здесь, освещенные ярким светом висящих ламп, возвышались целые горы красных крепких яблоков и апельсинов; стояли правильные пирамиды мандаринов, нежно золотившихся сквозь окутывающую их папиросную бумагу; протянулись на блюдах, уродливо разинув рты и выпучив глаза, огромные копченые и маринованные рыбы; ниже, окруженные гирляндами колбас, красовались сочные разрезанные окорока с толстым слоем розоватого сала… Бесчисленное множество баночек и коробочек с солеными, вареными и копчеными закусками довершало эту эффектную картину, глядя на которую оба мальчика на минуту забыли о двенадцатиградусном морозе и о важном поручении, возложенном на них матерью, – поручении, окончившемся так неожиданно и так плачевно.

Старший мальчик первый оторвался от созерцания очаровательного зрелища. Он дернул брата за рукав и произнес сурово:

– Ну, Володя, идем, идем… Нечего тут…

Одновременно подавив тяжелый вздох (старшему из них было только десять лет, и к тому же оба с утра ничего не ели, кроме пустых щей) и кинув последний влюбленно-жадный взгляд на гастрономическую выставку, мальчуганы торопливо побежали по улице. Иногда сквозь запотевшие окна какого-нибудь дома они видели елку, которая издали казалась громадной гроздью ярких, сияющих пятен, иногда они слышали даже звуки веселой польки… Но они мужественно гнали от себя прочь соблазнительную мысль: остановиться на несколько секунд и прильнуть глазком к стеклу.

По мере того как шли мальчики, все малолюднее и темнее становились улицы. Прекрасные магазины, сияющие елки, рысаки, мчавшиеся под своими синими и красными сетками, визг полозьев, праздничное оживление толпы, веселый гул окриков и разговоров, разрумяненные морозом смеющиеся лица нарядных дам – все осталось позади. Потянулись пустыри, кривые, узкие переулки, мрачные, неосвещенные косогоры… Наконец они достигли покосившегося ветхого дома, стоявшего особняком; низ его – собственно подвал – был каменный, а верх – деревянный. Обойдя тесным, обледенелым и грязным двором, служившим для всех жильцов естественной помойной ямой, они спустились вниз, в подвал, прошли в темноте общим коридором, отыскали ощупью свою дверь и отворили ее.

Уже более года жили Мерцаловы в этом подземелье. Оба мальчугана давно успели привыкнуть и к этим закоптелым, плачущим от сырости стенам, и к мокрым отрепкам, сушившимся на протянутой через комнату веревке, и к этому ужасному запаху керосинового чада, детского грязного белья и крыс – настоящему запаху нищеты. Но сегодня, после всего, что они видели на улице, после этого праздничного ликования, которое они чувствовали повсюду, их маленькие детские сердца сжались от острого, недетского страдания. В углу, на грязной широкой постели, лежала девочка лет семи; ее лицо горело, дыхание было коротко и затруднительно, широко раскрытые блестящие глаза смотрели пристально и бесцельно. Рядом с постелью, в люльке, привешенной к потолку, кричал, морщась, надрываясь и захлебываясь, грудной ребенок. Высокая, худая женщина, с изможденным, усталым, точно почерневшим от горя лицом, стояла на коленях около больной девочки, поправляя ей подушку и в то же время не забывая подталкивать локтем качающуюся колыбель. Когда мальчики вошли и следом за ними стремительно ворвались в подвал белые клубы морозного воздуха, женщина обернула назад свое встревоженное лицо.

– Ну? Что же? – спросила она отрывисто и нетерпеливо.

Мальчики молчали. Только Гриша шумно вытер нос рукавом своего пальто, переделанного из старого ватного халата.

– Отнесли вы письмо. Гриша, я тебя спрашиваю, отдал ты письмо?

– Отдал, – сиплым от мороза голосом ответил Гриша,

– Ну, и что же? Что ты ему сказал?

– Да все, как ты учила. Вот, говорю, от Мерцалова письмо, от вашего бывшего управляющего. А он нас обругал: «Убирайтесь вы, говорит, отсюда… Сволочи вы…»

– Да кто же это? Кто же с вами разговаривал. Говори толком, Гриша!

– Швейцар разговаривал… Кто же еще? Я ему говорю: «Возьмите, дяденька, письмо, передайте, а я здесь внизу ответа подожду». А он говорит: «Как же, говорит, держи карман… Есть тоже у барина время ваши письма читать…»

– Я ему все, как ты учила, сказал: «Есть, мол, нечего… Машутка больна… Помирает…» Говорю: «Как папа место найдет, так отблагодарит вас, Савелий Петрович, ей-богу, отблагодарит». Ну, а в это время звонок как зазвонит, как зазвонит, а он нам и говорит: «Убирайтесь скорее отсюда к черту! Чтобы духу вашего здесь не было. » А Володьку даже по затылку ударил.

– А меня он по затылку, – сказал Володя, следивший со вниманием за рассказом брата, и почесал затылок.

Старший мальчик вдруг принялся озабоченно рыться в глубоких карманах своего халата. Вытащив наконец оттуда измятый конверт, он положил его на стол и сказал:

– Вот оно, письмо-то…

Больше мать не расспрашивала. Долгое время в душной, промозглой комнате слышался только неистовый крик младенца да короткое, частое дыхание Машутки, больше похожее на беспрерывные однообразные стоны. Вдруг мать сказала, обернувшись назад:

– Там борщ есть, от обеда остался… Может, поели бы? Только холодный, – разогреть-то нечем…

В это время в коридоре послышались чьи-то неуверенные шаги и шуршание руки, отыскивающей в темноте дверь. Мать и оба мальчика – все трое даже побледнев от напряженного ожидания – обернулись в эту сторону.

Вошел Мерцалов. Он был в летнем пальто, летней войлочной шляпе и без калош. Его руки взбухли и посинели от мороза, глаза провалились, щеки облипли вокруг десен, точно у мертвеца. Он не сказал жене ни одного слова, она ему не задала ни одного вопроса. Они поняли друг друга по тому отчаянию, которое прочли друг у друга в глазах.

В этот ужасный, роковой год несчастье за несчастьем настойчиво и безжалостно сыпались на Мерцалова и его семью. Сначала он сам заболел брюшным тифом, и на его лечение ушли все их скудные сбережения. Потом, когда он поправился, он узнал, что его место, скромное место управляющего домом на двадцать пять рублей в месяц, занято уже другим… Началась отчаянная, судорожная погоня за случайной работой, за перепиской, за ничтожным местом, залог и перезалог вещей, продажа всякого хозяйственного тряпья. А тут еще пошли болеть дети. Три месяца тому назад умерла одна девочка, теперь другая лежит в жару и без сознания. Елизавете Ивановне приходилось одновременно ухаживать за больной девочкой, кормить грудью маленького и ходить почти на другой конец города в дом, где она поденно стирала белье.

Весь сегодняшний день был занят тем, чтобы посредством нечеловеческих усилий выжать откуда-нибудь хоть несколько копеек на лекарство Машутке. С этой целью Мерцалов обегал чуть ли не полгорода, клянча и унижаясь повсюду; Елизавета Ивановна ходила к своей барыне, дети были посланы с письмом к тому барину, домом которого управлял раньше Мерцалов… Но все отговаривались или праздничными хлопотами, или неимением денег… Иные, как, например, швейцар бывшего патрона, просто-напросто гнали просителей с крыльца.

Минут десять никто не мог произнести ни слова. Вдруг Мерцалов быстро поднялся с сундука, на котором он до сих пор сидел, и решительным движением надвинул глубже на лоб свою истрепанную шляпу.

Чудесный доктор (Куприн Александр)

Следующий рассказ не есть плод досужего вымысла. Все описанное мною действительно произошло в Киеве лет около тридцати тому назад и до сих пор свято сохраняется в преданиях того семейства, о котором пойдет речь.

. Уже более года жили Мерцаловы в этом подземелье. Мальчики успели привыкнуть и к закоптелым, плачущим от сырости стенам, и к мокрым отрепкам, сушившимся на протянутой через комнату веревке, и к этому ужасному запаху керосинового чада, детского грязного белья и крыс – настоящему запаху нищеты. Но сегодня, после праздничного ликования, которое они видели на улице, их маленькие детские сердца сжались от острого, недетского страдания.

В углу на грязной широкой постели лежала девочка лет семи; ее лицо горело, дыхание было коротко и затруднительно, широко раскрытые блестящие глаза смотрели бесцельно. Рядом с постелью, в люльке, привешенной к потолку, кричал, морщась, надрываясь и захлебываясь, грудной ребенок. Высокая, худая женщина с изможденным, усталым, точно почерневшим от горя лицом стояла на коленях около больной девочки, поправляя ей подушку и в то же время не забывая подталкивать локтем качающуюся колыбель. Когда мальчики вошли и следом за ними стремительно ворвались в подвал белые клубы морозного воздуха, женщина обернула назад свое встревоженное лицо.

– Ну? Что же? – спросила она сыновей отрывисто и нетерпеливо.

– Отнесли вы письмо. Гриша, я тебя спрашиваю: отдал ты письмо?

– Отдал, – сиплым от мороза голосом ответил Гриша.

– Ну и что же? Что ты ему сказал?

– Да все, как ты учила. Вот, говорю, от Мерцалова письмо, от вашего бывшего управляющего. А он нас обругал: “Убирайтесь вы, – говорит, отсюда. “

Больше мать не расспрашивала. Долгое время в душной, промозглой комнате слышался только неистовый крик младенца да короткое частое дыхание Машутки, больше похожее на беспрерывные однообразные стоны. Вдруг мать сказала, обернувшись назад:

– Там борщ есть, от обеда остался. Может, поели бы? Только холодный, разогреть-то нечем.

В это время в коридоре послышались чьи-то неуверенные шаги и шуршание руки, отыскивающей в темноте дверь.

Вошел Мерцалов. Он был в летнем пальто, летней войлочной шляпе и без галош. Его руки взбухли и посинели от мороза, глаза провалились, щеки облипли вокруг десен, точно у мертвеца. Он не сказал жене ни одного слова, она не задала ни одного вопроса. Они поняли друг друга по тому отчаянию, которое прочли друг у друга в глазах.

В этот ужасный роковой год несчастье за несчастьем настойчиво и безжалостно сыпались на Мерцалова и его семью. Сначала он сам заболел брюшным тифом, и на его лечение ушли все их скудные сбережения. Потом, когда он поправился, он узнал, что его место, скромное место управляющего домом на двадцать пять рублей в месяц, занято уже другим. Началась отчаянная, судорожная погоня за случайной работой, залог и перезалог вещей, продажа всякого хозяйственного тряпья. А тут еще пошли болеть дети. Три месяца тому назад умерла одна девочка, теперь другая лежит в жару и без сознания. Елизавете Ивановне приходилось одновременно ухаживать за больной девочкой, кормить грудью маленького и ходить почти на другой конец города в дом, где она поденно стирала белье.

Весь сегодняшний день был занят тем, чтобы посредством нечеловеческих усилий выжать откуда-нибудь хоть несколько копеек на лекарства Машутке. С этой целью Мерцалов обегал чуть ли не полгорода, клянча и унижаясь повсюду; Елизавета Ивановна ходила к своей барыне; дети были посланы с письмом к тому барину, домом которого управлял раньше Мерцалов.

Минут десять никто не мог произнести ни слова. Вдруг Мерцалов быстро поднялся с сундука, на котором он до сих пор сидел, и решительным движением надвинул глубже на лоб свою истрепанную шляпу.

– Куда ты? – тревожно спросила Елизавета Ивановна.

Мерцалов, взявшийся уже за ручку двери, обернулся.

– Все равно, сидением ничему не поможешь, – хрипло ответил он. – Пойду еще. Хоть милостыню попробую просить.

Выйдя на улицу, он пошел бесцельно вперед. Он ничего не искал, ни на что не надеялся. Он давно уже пережил то жгучее время бедности, когда мечтаешь найти на улице бумажник с деньгами или получить внезапно наследство от неизвестного троюродного дядюшки. Теперь им овладело неудержимое желание бежать куда попало, бежать без огядки, чтобы только не видеть молчаливого отчаяния голодной семьи.

Незаметно для себя Мерцалов очутился в центре города, у ограды густого общественного сада. Так как ему пришлось все время идти в гору, то он запыхался и почувствовал усталость. Машинально он свернул в калитку и, пройдя длинную аллею лип, занесенных снегом, опустился на низкую садовую скамейку.

Тут было тихо и торжественно. “Вот лечь бы и заснуть, – думал он, – и забыть о жене, о голодных детях, о больной Машутке”. Просунув руку под жилет, Мерцалов нащупал довольно толстую веревку, служившую ему поясом. Мысль о самоубийстве совершенно ясно встала в его голове. Но он не ужаснулся этой мысли, ни на мгновение не содрогнулся перед мраком неизвестного. “Чем погибать медленно, так не лучше ли избрать более краткий путь?” Он уже хотел встать, чтобы исполнить свое страшное намерение, но в это время в конце аллеи послышался скрип шагов, отчетливо раздавшийся в морозном воздухе. Мерцалов с озлоблением обернулся в эту сторону. Кто-то шел по аллее.

Поровнявшись со скамейкой, незнакомец вдруг круто повернулся в сторону Мерцалова и, слегка дотрагиваясь до шапки, спросил:

– Вы позволите здесь присесть?

– Мерцалов умышленно резко отвернулся от незнакомца и подвинулся к краю скамейки. Минут пять прошло в обоюдном молчании.

– Ночка-то какая славная, – заговорил вдруг незнакомец. – Морозно. тихо.

Голос у него был мягкий, ласковый, старческий. Мерцалов молчал.

– А я вот ребятишкам знакомым подарочки купил, – продолжал незнакомец.

Мерцалов был кротким и застенчивым человеком, но при последних словах его охватил вдруг прилив отчаянной злобы:

– Подарочки. Знакомым ребятишкам! А я. а у меня, милостивый государь, в настоящую минуту мои ребятишки с голоду дома подыхают. А у жены молоко пропало, и грудной ребенок целый день не ел. Подарочки!

Мерцалов ожидал, что после этих слов старик поднимется и уйдет, но он ошибся. Старик приблизил к нему свое умное, серьезное лицо и сказал дружелюбно, но серьезным тоном:

– Подождите. Не волнуйтесь! Расскажите мне все по порядку.

В необыкновенном лице незнакомца было что-то очень спокойное и внушающее доверие, что Мерцалов тотчас же без малейшей утайки передал свою историю. Незнакомец слушал не перебивая, только все пытливее и пристальнее заглядывал в его глаза, точно желая проникнуть в самую глубь этой наболевшей, возмущенной души.

Вдруг он быстрым, совсем юношеским движением вскочил со своего места и схватил Мерцалова за руку.

– Едемте! – сказал незнакомец, увлекая Мерцалова за руку. – Счастье ваше, что вы встретились с врачом. Я, конечно, ни за что не могу ручаться, но. поедемте!

. Войдя в комнату, доктор скинул с себя пальто и, оставшись в старомодном, довольно поношенном сюртуке, подошел к Елизавете Ивановне.

– Ну, полно, полно, голубушка, – ласково заговорил доктор, – вставайте-ка! Покажите мне вашу больную.

И точно так же, как в саду, что-то ласковое и убедительное, звучавшее в его голосе, заставило Елизавету Ивановну мигом подняться. Через две минуты Гришка уже растапливал печку дровами, за которыми чудесный доктор послал к соседям, Володя раздувал самовар. Немного погодя явился и Мерцалов. На три рубля, полученные от доктора, он купил чаю, сахару, булок, достал в ближайшем трактире горячей пищи. Доктор что-то писал на клочке бумажки. Изобразив внизу какой-то своеобразный крючок, он сказал:

– С этой бумажкой пойдете в аптеку. Лекарство вызовет у малютки отхаркивание. Продолжайте делать согревающий компресс. Пригласите завтра доктора Афанасьева. Это дельный врач и хороший человек. Я его предупрежу. Затем прощайте, господа! Дай Бог, чтобы наступающий год немного снисходительнее отнесся к вам, чем этот, а главное – не падайте никогда духом.

Пожав руки не оправившимся от изумления Мерцаловым, доктор быстро вышел. Мерцалов опомнился только тогда, когда доктор был в коридоре:

– Доктор! Постойте! Скажите мне ваше имя, доктор! Пусть хоть мои дети будут за вас молиться!

– Э! Вот еще пустяки выдумали. Возвращайтесь-ка домой скорей!

В тот же вечер Мерцалов узнал и фамилию своего благодетеля. На аптечном ярлыке, прикрепленном к пузырьку с лекарством, было написано: “По рецепту профессора Пирогова”.

Я слышал этот рассказ из уст самого Григория Емельяновича Мерцалова – того самого Гришки, который в описанный мною сочельник проливал слезы в закоптелый чугунок с пустым борщом. Теперь он занимает крупный пост, слывя образцом честности и отзывчивости на нужды бедности. Заканчивая свое повествование о чудесном докторе, он прибавил голосом, дрожащим от нескрываемых слез:

– С этих пор точно благодетельный ангел снизошел в нашу семью. Все переменилось. В начале января отец отыскал место, матушка встала на ноги, меня с братом удалось пристроить в гимназию на казенный счет. Нашего чудесного доктора только раз видели с тех пор – когда его мертвого перевозили в собственное имение. Да и то не его видели, потому что то великое, мощное и святое, что жило и горело в этом чудесном докторе при жизни, угасло невозвратимо.

Александр Куприн – Чудесный доктор

Категория: Проза / Русская классическая проза Автор: Александр Куприн Год выпуска: – ISBN: нет данных Издательство: – Страниц: 2 Добавлено: 2019-02-07 15:47:16

Александр Куприн – Чудесный доктор краткое содержание

Александр Куприн – Чудесный доктор читать онлайн бесплатно

• «
• 1
• 2
• »

Следующий рассказ не есть плод досужего вымысла. Все описанное мною действительно произошло в Киеве лет около тридцати тому назад и до сих пор свято, до мельчайших подробностей, сохраняется в преданиях того семейства, о котором пойдет речь. Я, с своей стороны, лишь изменил имена некоторых действующих лиц этой трогательной истории да придал устному рассказу письменную форму.

– Гриш, а Гриш! Гляди-ка, поросенок-то… Смеется… Да-а. А во рту-то у него. Смотри, смотри… травка во рту, ей-богу, травка. Вот штука-то!

И двое мальчуганов, стоящих перед огромным, из цельного стекла, окном гастрономического магазина, принялись неудержимо хохотать, толкая друг друга в бок локтями, но невольно приплясывая от жестокой стужи. Они уже более пяти минут торчали перед этой великолепной выставкой, возбуждавшей в одинаковой степени их умы и желудки. Здесь, освещенные ярким светом висящих ламп, возвышались целые горы красных крепких яблоков и апельсинов; стояли правильные пирамиды мандаринов, нежно золотившихся сквозь окутывающую их папиросную бумагу; протянулись на блюдах, уродливо разинув рты и выпучив глаза, огромные копченые и маринованные рыбы; ниже, окруженные гирляндами колбас, красовались сочные разрезанные окорока с толстым слоем розоватого сала… Бесчисленное множество баночек и коробочек с солеными, вареными и копчеными закусками довершало эту эффектную картину, глядя на которую оба мальчика на минуту забыли о двенадцатиградусном морозе и о важном поручении, возложенном на них матерью, – поручении, окончившемся так неожиданно и так плачевно.

Старший мальчик первый оторвался от созерцания очаровательного зрелища. Он дернул брата за рукав и произнес сурово:

– Ну, Володя, идем, идем… Нечего тут…

Одновременно подавив тяжелый вздох (старшему из них было только десять лет, и к тому же оба с утра ничего не ели, кроме пустых щей) и кинув последний влюбленно-жадный взгляд на гастрономическую выставку, мальчуганы торопливо побежали по улице. Иногда сквозь запотевшие окна какого-нибудь дома они видели елку, которая издали казалась громадной гроздью ярких, сияющих пятен, иногда они слышали даже звуки веселой польки… Но они мужественно гнали от себя прочь соблазнительную мысль: остановиться на несколько секунд и прильнуть глазком к стеклу.

По мере того как шли мальчики, все малолюднее и темнее становились улицы. Прекрасные магазины, сияющие елки, рысаки, мчавшиеся под своими синими и красными сетками, визг полозьев, праздничное оживление толпы, веселый гул окриков и разговоров, разрумяненные морозом смеющиеся лица нарядных дам – все осталось позади. Потянулись пустыри, кривые, узкие переулки, мрачные, неосвещенные косогоры… Наконец они достигли покосившегося ветхого дома, стоявшего особняком; низ его – собственно подвал – был каменный, а верх – деревянный. Обойдя тесным, обледенелым и грязным двором, служившим для всех жильцов естественной помойной ямой, они спустились вниз, в подвал, прошли в темноте общим коридором, отыскали ощупью свою дверь и отворили ее.

Уже более года жили Мерцаловы в этом подземелье. Оба мальчугана давно успели привыкнуть и к этим закоптелым, плачущим от сырости стенам, и к мокрым отрепкам, сушившимся на протянутой через комнату веревке, и к этому ужасному запаху керосинового чада, детского грязного белья и крыс – настоящему запаху нищеты. Но сегодня, после всего, что они видели на улице, после этого праздничного ликования, которое они чувствовали повсюду, их маленькие детские сердца сжались от острого, недетского страдания. В углу, на грязной широкой постели, лежала девочка лет семи; ее лицо горело, дыхание было коротко и затруднительно, широко раскрытые блестящие глаза смотрели пристально и бесцельно. Рядом с постелью, в люльке, привешенной к потолку, кричал, морщась, надрываясь и захлебываясь, грудной ребенок. Высокая, худая женщина, с изможденным, усталым, точно почерневшим от горя лицом, стояла на коленях около больной девочки, поправляя ей подушку и в то же время не забывая подталкивать локтем качающуюся колыбель. Когда мальчики вошли и следом за ними стремительно ворвались в подвал белые клубы морозного воздуха, женщина обернула назад свое встревоженное лицо.

– Ну? Что же? – спросила она отрывисто и нетерпеливо.

Мальчики молчали. Только Гриша шумно вытер нос рукавом своего пальто, переделанного из старого ватного халата.

– Отнесли вы письмо. Гриша, я тебя спрашиваю, отдал ты письмо?

– Отдал, – сиплым от мороза голосом ответил Гриша,

– Ну, и что же? Что ты ему сказал?

– Да все, как ты учила. Вот, говорю, от Мерцалова письмо, от вашего бывшего управляющего. А он нас обругал: «Убирайтесь вы, говорит, отсюда… Сволочи вы…»

– Да кто же это? Кто же с вами разговаривал. Говори толком, Гриша!

– Швейцар разговаривал… Кто же еще? Я ему говорю: «Возьмите, дяденька, письмо, передайте, а я здесь внизу ответа подожду». А он говорит: «Как же, говорит, держи карман… Есть тоже у барина время ваши письма читать…»

– Я ему все, как ты учила, сказал: «Есть, мол, нечего… Машутка больна… Помирает…» Говорю: «Как папа место найдет, так отблагодарит вас, Савелий Петрович, ей-богу, отблагодарит». Ну, а в это время звонок как зазвонит, как зазвонит, а он нам и говорит: «Убирайтесь скорее отсюда к черту! Чтобы духу вашего здесь не было. » А Володьку даже по затылку ударил.

– А меня он по затылку, – сказал Володя, следивший со вниманием за рассказом брата, и почесал затылок.

Старший мальчик вдруг принялся озабоченно рыться в глубоких карманах своего халата. Вытащив наконец оттуда измятый конверт, он положил его на стол и сказал:

– Вот оно, письмо-то…

Больше мать не расспрашивала. Долгое время в душной, промозглой комнате слышался только неистовый крик младенца да короткое, частое дыхание Машутки, больше похожее на беспрерывные однообразные стоны. Вдруг мать сказала, обернувшись назад:

– Там борщ есть, от обеда остался… Может, поели бы? Только холодный, – разогреть-то нечем…

В это время в коридоре послышались чьи-то неуверенные шаги и шуршание руки, отыскивающей в темноте дверь. Мать и оба мальчика – все трое даже побледнев от напряженного ожидания – обернулись в эту сторону.

Вошел Мерцалов. Он был в летнем пальто, летней войлочной шляпе и без калош. Его руки взбухли и посинели от мороза, глаза провалились, щеки облипли вокруг десен, точно у мертвеца. Он не сказал жене ни одного слова, она ему не задала ни одного вопроса. Они поняли друг друга по тому отчаянию, которое прочли друг у друга в глазах.

В этот ужасный, роковой год несчастье за несчастьем настойчиво и безжалостно сыпались на Мерцалова и его семью. Сначала он сам заболел брюшным тифом, и на его лечение ушли все их скудные сбережения. Потом, когда он поправился, он узнал, что его место, скромное место управляющего домом на двадцать пять рублей в месяц, занято уже другим… Началась отчаянная, судорожная погоня за случайной работой, за перепиской, за ничтожным местом, залог и перезалог вещей, продажа всякого хозяйственного тряпья. А тут еще пошли болеть дети. Три месяца тому назад умерла одна девочка, теперь другая лежит в жару и без сознания. Елизавете Ивановне приходилось одновременно ухаживать за больной девочкой, кормить грудью маленького и ходить почти на другой конец города в дом, где она поденно стирала белье.

Весь сегодняшний день был занят тем, чтобы посредством нечеловеческих усилий выжать откуда-нибудь хоть несколько копеек на лекарство Машутке. С этой целью Мерцалов обегал чуть ли не полгорода, клянча и унижаясь повсюду; Елизавета Ивановна ходила к своей барыне, дети были посланы с письмом к тому барину, домом которого управлял раньше Мерцалов… Но все отговаривались или праздничными хлопотами, или неимением денег… Иные, как, например, швейцар бывшего патрона, просто-напросто гнали просителей с крыльца.

Минут десять никто не мог произнести ни слова. Вдруг Мерцалов быстро поднялся с сундука, на котором он до сих пор сидел, и решительным движением надвинул глубже на лоб свою истрепанную шляпу.

– Куда ты? – тревожно спросила Елизавета Ивановна.

Мерцалов, взявшийся уже за ручку двери, обернулся.

– Все равно, сидением ничего не поможешь, – хрипло ответил он. – Пойду еще… Хоть милостыню попробую просить.

Выйдя на улицу, он пошел бесцельно вперед. Он ничего не искал, ни на что не надеялся. Он давно уже пережил то жгучее время бедности, когда мечтаешь найти на улице бумажник с деньгами или получить внезапно наследство от неизвестного троюродного дядюшки. Теперь им овладело неудержимое желание бежать куда попало, бежать без оглядки, чтобы только не видеть молчаливого отчаяния голодной семьи.

Просить милостыни? Он уже попробовал это средство сегодня два раза. Но в первый раз какой-то господин в енотовой шубе прочел ему наставление, что надо работать, а не клянчить, а во второй – его обещали отправить в полицию.

Текст книги “Чудесный доктор”

Автор книги: Александр Куприн

Русская классическая проза

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

А. И. Куприн
Чудесный доктор

Следующий рассказ не есть плод досужего вымысла. Все описанное мною действительно произошло в Киеве лет около тридцати тому назад и до сих пор свято, до мельчайших подробностей, сохраняется в преданиях того семейства, о котором пойдет речь. Я, с своей стороны, лишь изменил имена некоторых действующих лиц этой трогательной истории да придал устному рассказу письменную форму.

– Гриш, а Гриш! Гляди-ка, поросенок-то… Смеется… Да-а. А во рту-то у него. Смотри, смотри… травка во рту, ей-богу, травка. Вот штука-то!

И двое мальчуганов, стоящих перед огромным, из цельного стекла, окном гастрономического магазина, принялись неудержимо хохотать, толкая друг друга в бок локтями, но невольно приплясывая от жестокой стужи. Они уже более пяти минут торчали перед этой великолепной выставкой, возбуждавшей в одинаковой степени их умы и желудки. Здесь, освещенные ярким светом висящих ламп, возвышались целые горы красных крепких яблоков и апельсинов; стояли правильные пирамиды мандаринов, нежно золотившихся сквозь окутывающую их папиросную бумагу; протянулись на блюдах, уродливо разинув рты и выпучив глаза, огромные копченые и маринованные рыбы; ниже, окруженные гирляндами колбас, красовались сочные разрезанные окорока с толстым слоем розоватого сала… Бесчисленное множество баночек и коробочек с солеными, вареными и копчеными закусками довершало эту эффектную картину, глядя на которую оба мальчика на минуту забыли о двенадцатиградусном морозе и о важном поручении, возложенном на них матерью, – поручении, окончившемся так неожиданно и так плачевно.

Старший мальчик первый оторвался от созерцания очаровательного зрелища. Он дернул брата за рукав и произнес сурово:

– Ну, Володя, идем, идем… Нечего тут…

Одновременно подавив тяжелый вздох (старшему из них было только десять лет, и к тому же оба с утра ничего не ели, кроме пустых щей) и кинув последний влюбленно-жадный взгляд на гастрономическую выставку, мальчуганы торопливо побежали по улице. Иногда сквозь запотевшие окна какого-нибудь дома они видели елку, которая издали казалась громадной гроздью ярких, сияющих пятен, иногда они слышали даже звуки веселой польки… Но они мужественно гнали от себя прочь соблазнительную мысль: остановиться на несколько секунд и прильнуть глазком к стеклу.

По мере того как шли мальчики, все малолюднее и темнее становились улицы. Прекрасные магазины, сияющие елки, рысаки, мчавшиеся под своими синими и красными сетками, визг полозьев, праздничное оживление толпы, веселый гул окриков и разговоров, разрумяненные морозом смеющиеся лица нарядных дам – все осталось позади. Потянулись пустыри, кривые, узкие переулки, мрачные, неосвещенные косогоры… Наконец они достигли покосившегося ветхого дома, стоявшего особняком; низ его – собственно подвал – был каменный, а верх – деревянный. Обойдя тесным, обледенелым и грязным двором, служившим для всех жильцов естественной помойной ямой, они спустились вниз, в подвал, прошли в темноте общим коридором, отыскали ощупью свою дверь и отворили ее.

Уже более года жили Мерцаловы в этом подземелье. Оба мальчугана давно успели привыкнуть и к этим закоптелым, плачущим от сырости стенам, и к мокрым отрепкам, сушившимся на протянутой через комнату веревке, и к этому ужасному запаху керосинового чада, детского грязного белья и крыс – настоящему запаху нищеты. Но сегодня, после всего, что они видели на улице, после этого праздничного ликования, которое они чувствовали повсюду, их маленькие детские сердца сжались от острого, недетского страдания. В углу, на грязной широкой постели, лежала девочка лет семи; ее лицо горело, дыхание было коротко и затруднительно, широко раскрытые блестящие глаза смотрели пристально и бесцельно. Рядом с постелью, в люльке, привешенной к потолку, кричал, морщась, надрываясь и захлебываясь, грудной ребенок. Высокая, худая женщина, с изможденным, усталым, точно почерневшим от горя лицом, стояла на коленях около больной девочки, поправляя ей подушку и в то же время не забывая подталкивать локтем качающуюся колыбель. Когда мальчики вошли и следом за ними стремительно ворвались в подвал белые клубы морозного воздуха, женщина обернула назад свое встревоженное лицо.

– Ну? Что же? – спросила она отрывисто и нетерпеливо.

Мальчики молчали. Только Гриша шумно вытер нос рукавом своего пальто, переделанного из старого ватного халата.

– Отнесли вы письмо. Гриша, я тебя спрашиваю, отдал ты письмо?

– Отдал, – сиплым от мороза голосом ответил Гриша,

– Ну, и что же? Что ты ему сказал?

– Да все, как ты учила. Вот, говорю, от Мерцалова письмо, от вашего бывшего управляющего. А он нас обругал: «Убирайтесь вы, говорит, отсюда… Сволочи вы…»

– Да кто же это? Кто же с вами разговаривал. Говори толком, Гриша!

– Швейцар разговаривал… Кто же еще? Я ему говорю: «Возьмите, дяденька, письмо, передайте, а я здесь внизу ответа подожду». А он говорит: «Как же, говорит, держи карман… Есть тоже у барина время ваши письма читать…»

– Я ему все, как ты учила, сказал: «Есть, мол, нечего… Машутка больна… Помирает…» Говорю: «Как папа место найдет, так отблагодарит вас, Савелий Петрович, ей-богу, отблагодарит». Ну, а в это время звонок как зазвонит, как зазвонит, а он нам и говорит: «Убирайтесь скорее отсюда к черту! Чтобы духу вашего здесь не было. » А Володьку даже по затылку ударил.

– А меня он по затылку, – сказал Володя, следивший со вниманием за рассказом брата, и почесал затылок.

Старший мальчик вдруг принялся озабоченно рыться в глубоких карманах своего халата. Вытащив наконец оттуда измятый конверт, он положил его на стол и сказал:

– Вот оно, письмо-то…

Больше мать не расспрашивала. Долгое время в душной, промозглой комнате слышался только неистовый крик младенца да короткое, частое дыхание Машутки, больше похожее на беспрерывные однообразные стоны. Вдруг мать сказала, обернувшись назад:

– Там борщ есть, от обеда остался… Может, поели бы? Только холодный, – разогреть-то нечем…

В это время в коридоре послышались чьи-то неуверенные шаги и шуршание руки, отыскивающей в темноте дверь. Мать и оба мальчика – все трое даже побледнев от напряженного ожидания – обернулись в эту сторону.

Вошел Мерцалов. Он был в летнем пальто, летней войлочной шляпе и без калош. Его руки взбухли и посинели от мороза, глаза провалились, щеки облипли вокруг десен, точно у мертвеца. Он не сказал жене ни одного слова, она ему не задала ни одного вопроса. Они поняли друг друга по тому отчаянию, которое прочли друг у друга в глазах.

В этот ужасный, роковой год несчастье за несчастьем настойчиво и безжалостно сыпались на Мерцалова и его семью. Сначала он сам заболел брюшным тифом, и на его лечение ушли все их скудные сбережения. Потом, когда он поправился, он узнал, что его место, скромное место управляющего домом на двадцать пять рублей в месяц, занято уже другим… Началась отчаянная, судорожная погоня за случайной работой, за перепиской, за ничтожным местом, залог и перезалог вещей, продажа всякого хозяйственного тряпья. А тут еще пошли болеть дети. Три месяца тому назад умерла одна девочка, теперь другая лежит в жару и без сознания. Елизавете Ивановне приходилось одновременно ухаживать за больной девочкой, кормить грудью маленького и ходить почти на другой конец города в дом, где она поденно стирала белье.

Весь сегодняшний день был занят тем, чтобы посредством нечеловеческих усилий выжать откуда-нибудь хоть несколько копеек на лекарство Машутке. С этой целью Мерцалов обегал чуть ли не полгорода, клянча и унижаясь повсюду; Елизавета Ивановна ходила к своей барыне, дети были посланы с письмом к тому барину, домом которого управлял раньше Мерцалов… Но все отговаривались или праздничными хлопотами, или неимением денег… Иные, как, например, швейцар бывшего патрона, просто-напросто гнали просителей с крыльца.

Минут десять никто не мог произнести ни слова. Вдруг Мерцалов быстро поднялся с сундука, на котором он до сих пор сидел, и решительным движением надвинул глубже на лоб свою истрепанную шляпу.

– Куда ты? – тревожно спросила Елизавета Ивановна.

Мерцалов, взявшийся уже за ручку двери, обернулся.

– Все равно, сидением ничего не поможешь, – хрипло ответил он. – Пойду еще… Хоть милостыню попробую просить.

Выйдя на улицу, он пошел бесцельно вперед. Он ничего не искал, ни на что не надеялся. Он давно уже пережил то жгучее время бедности, когда мечтаешь найти на улице бумажник с деньгами или получить внезапно наследство от неизвестного троюродного дядюшки. Теперь им овладело неудержимое желание бежать куда попало, бежать без оглядки, чтобы только не видеть молчаливого отчаяния голодной семьи.

Просить милостыни? Он уже попробовал это средство сегодня два раза. Но в первый раз какой-то господин в енотовой шубе прочел ему наставление, что надо работать, а не клянчить, а во второй – его обещали отправить в полицию.

Незаметно для себя Мерцалов очутился в центре города, у ограды густого общественного сада. Так как ему пришлось все время идти в гору, то он запыхался и почувствовал усталость. Машинально он свернул в калитку и, пройдя длинную аллею лип, занесенных снегом, опустился на низкую садовую скамейку.

Тут было тихо и торжественно. Деревья, окутанные в свои белые ризы, дремали в неподвижном величии. Иногда с верхней ветки срывался кусочек снега, и слышно было, как он шуршал, падая и цепляясь за другие ветви. Глубокая тишина и великое спокойствие, сторожившие сад, вдруг пробудили в истерзанной душе Мерцалова нестерпимую жажду такого же спокойствия, такой же тишины.

«Вот лечь бы и заснуть, – думал он, – и забыть о жене, о голодных детях, о больной Машутке». Просунув руку под жилет, Мерцалов нащупал довольно толстую веревку, служившую ему поясом. Мысль о самоубийстве совершенно ясно встала в его голове. Но он не ужаснулся этой мысли, ни на мгновение не содрогнулся перед мраком неизвестного.

«Чем погибать медленно, так не лучше ли избрать более краткий путь?» Он уже хотел встать, чтобы исполнить свое страшное намерение, но в это время в конце аллеи послышался скрип шагов, отчетливо раздавшийся в морозном воздухе. Мерцалов с озлоблением обернулся в эту сторону. Кто-то шел по аллее. Сначала был виден огонек то вспыхивающей, то потухающей сигары. Потом Мерцалов мало-помалу мог разглядеть старика небольшого роста, в теплой шапке, меховом пальто и высоких калошах. Поравнявшись со скамейкой, незнакомец вдруг круто повернул в сторону Мерцалова и, слегка дотрагиваясь до шапки, спросил:

– Вы позволите здесь присесть?

Мерцалов умышленно резко отвернулся от незнакомца и подвинулся к краю скамейки. Минут пять прошло в обоюдном молчании, в продолжение которого незнакомец курил сигару и (Мерцалов это чувствовал) искоса наблюдал за своим соседом.

– Ночка-то какая славная, – заговорил вдруг незнакомец. – Морозно… тихо. Что за прелесть – русская зима!

Голос у него был мягкий, ласковый, старческий. Мерцалов молчал, не оборачиваясь.

– А я вот ребятишкам знакомым подарочки купил, – продолжал незнакомец (в руках у него было несколько свертков). – Да вот по дороге не утерпел, сделал круг, чтобы садом пройти: очень уж здесь хорошо.

Мерцалов вообще был кротким и застенчивым человеком, но при последних словах незнакомца его охватил вдруг прилив отчаянной злобы. Он резким движением повернулся в сторону старика и закричал, нелепо размахивая руками и задыхаясь:

– Подарочки. Подарочки. Знакомым ребятишкам подарочки. А я… а у меня, милостивый государь, в настоящую минуту мои ребятишки с голоду дома подыхают… Подарочки. А у жены молоко пропало, и грудной ребенок целый день не ел… Подарочки.

Мерцалов ожидал, что после этих беспорядочных, озлобленных криков старик поднимется и уйдет, но он ошибся. Старик приблизил к нему свое умное, серьезное лицо с седыми баками и сказал дружелюбно, но серьезным тоном:

– Подождите… не волнуйтесь! Расскажите мне все по порядку и как можно короче. Может быть, вместе мы придумаем что-нибудь для вас.

В необыкновенном лице незнакомца было что-то до того спокойное и внушающее доверие, что Мерцалов тотчас же без малейшей утайки, но страшно волнуясь и спеша, передал свою историю. Он рассказал о своей болезни, о потере места, о смерти ребенка, обо всех своих несчастиях, вплоть до нынешнего дня. Незнакомец слушал, не перебивая его ни словом, и только все пытливее и пристальнее заглядывал в его глаза, точно желая проникнуть в самую глубь этой наболевшей, возмущенной души. Вдруг он быстрым, совсем юношеским движением вскочил с своего места и схватил Мерцалова за руку. Мерцалов невольно тоже встал.

– Едемте! – сказал незнакомец, увлекая за руку Мерцалова. – Едемте скорее. Счастье ваше, что вы встретились с врачом. Я, конечно, ни за что не могу ручаться, но… поедемте!

Минут через десять Мерцалов и доктор уже входили в подвал. Елизавета Ивановна лежала на постели рядом со своей больной дочерью, зарывшись лицом в грязные, замаслившиеся подушки. Мальчишки хлебали борщ, сидя на тех же местах. Испуганные долгим отсутствием отца и неподвижностью матери, они плакали, размазывая слезы по лицу грязными кулаками и обильно проливая их в закопченный чугунок. Войдя в комнату, доктор скинул с себя пальто и, оставшись в старомодном, довольно поношенном сюртуке, подошел к Елизавете Ивановне. Она даже не подняла головы при его приближении.

– Ну, полно, полно, голубушка, – заговорил доктор, ласково погладив женщину по спине. – Вставайте-ка! Покажите мне вашу больную.

И точно так же, как недавно в саду, что-то ласковое и убедительное, звучавшее в его голосе, заставило Елизавету Ивановну мигом подняться с постели и беспрекословно исполнить все, что говорил доктор. Через две минуты Гришка уже растапливал печку дровами, за которыми чудесный доктор послал к соседям, Володя раздувал изо всех сил самовар, Елизавета Ивановна обворачивала Машутку согревающим компрессом… Немного погодя явился и Мерцалов. На три рубля, полученные от доктора, он успел купить за это время чаю, сахару, булок и достать в ближайшем трактире горячей пищи. Доктор сидел за столом и что-то писал на клочке бумажки, который он вырвал из записной книжки. Окончив это занятие и изобразив внизу какой-то своеобразный крючок вместо подписи, он встал, прикрыл написанное чайным блюдечком и сказал:

– Вот с этой бумажкой вы пойдете в аптеку… давайте через два часа по чайной ложке. Это вызовет у малютки отхаркивание… Продолжайте согревающий компресс… Кроме того, хотя бы вашей дочери и сделалось лучше, во всяком случае пригласите завтра доктора Афросимова. Это дельный врач и хороший человек. Я его сейчас же предупрежу. Затем прощайте, господа! Дай бог, чтобы наступающий год немного снисходительнее отнесся к вам, чем этот, а главное – не падайте никогда духом.

Пожав руки Мерцалову и Елизавете Ивановне, все еще не оправившимся от изумления, и потрепав мимоходом по щеке разинувшего рот Володю, доктор быстро всунул свои ноги в глубокие калоши и надел пальто. Мерцалов опомнился только тогда, когда доктор уже был в коридоре, и кинулся вслед за ним.

Так как в темноте нельзя было ничего разобрать, то Мерцалов закричал наугад:

– Доктор! Доктор, постойте. Скажите мне ваше имя, доктор! Пусть хоть мои дети будут за вас молиться!

И он водил в воздухе руками, чтобы поймать невидимого доктора. Но в это время в другом конце коридора спокойный старческий голос произнес:

– Э! Вот еще пустяки выдумали. Возвращайтесь-ка домой скорей!

Когда он возвратился, его ожидал сюрприз: под чайным блюдцем вместе с рецептом чудесного доктора лежало несколько крупных кредитных билетов…

В тот же вечер Мерцалов узнал и фамилию своего неожиданного благодетеля. На аптечном ярлыке, прикрепленном к пузырьку с лекарством, четкою рукою аптекаря было написано: «По рецепту профессора Пирогова».

Я слышал этот рассказ, и неоднократно, из уст самого Григория Емельяновича Мерцалова – того самого Гришки, который в описанный мною сочельник проливал слезы в закоптелый чугунок с пустым борщом. Теперь он занимает довольно крупный, ответственный пост в одном из банков, слывя образцом честности и отзывчивости на нужды бедности. И каждый раз, заканчивая свое повествование о чудесном докторе, он прибавляет голосом, дрожащим от скрываемых слез:

– С этих пор точно благодетельный ангел снизошел в нашу семью. Все переменилось. В начале января отец отыскал место, Машутка встала на ноги, меня с братом удалось пристроить в гимназию на казенный счет. Просто чудо совершил этот святой человек. А мы нашего чудесного доктора только раз видели с тех пор – это когда его перевозили мертвого в его собственное имение Вишню. Да и то не его видели, потому что то великое, мощное и святое, что жило и горело в чудесном докторе при его жизни, угасло невозвратимо.

Краткое содержание Куст сирени Куприн для читательского дневника

Год: 1894 Жанр: рассказ

Главные герои: офицер Николай Алмазов, его жена Вера

Несмотря на маленький объем, произведение «Куст сирени» очень проникновенно, автором является А. И. Куприн. Рассказ был написал в 1894 году, и в этом же году, осенью, был напечатан в журнале «Жизнь и искусство». Рассказ очень быстро полюбился читателям и заслужил массу положительных отзывов.

За тему можно взять любовь и отношения в семье, на что готова пойти жена ради любимого мужа.

Идея – показ самоотверженной и жертвенной любви, раскрытие семейных отношений. Перед читателем предстают два главных героя, это супруги Верочка и Николай. Автор показывает, что Верочка готова ради мужа на всё. Она не спит всю ночь, и готова отдать все драгоценные вещи, она очень хорошо морально поддерживает мужа, и всё делает, потому что любит его. В своем рассказе автор затронул проблему в какой-то степени неравного брака, Николай Алмазов герой слабохарактерный, когда Вера наоборот очень сильная, мудрая, готовая на всё ради мужа женщина.

Читать краткое содержание рассказа Куст сирени Куприна

Николай Евграфович Алмазов один из главных героев рассказа, приходит домой, к своей жене, и едва дождавшись, пока та откроет двери, быстро проходит к себе в кабинет. Жена сразу понимала по лицу мужа, когда у него что-то случается, и в этот раз увидев его суровое и нахмуренное лицо, поняла что произошло что-то неладное.

Она пошла за Николаем в его кабинет. Алмазов в свою очередь был обычным небогатым молодым офицером. Сейчас он проходил обучение в Академии генерального штаба, и в этот злополучный день как раз вернулся с экзамена. Сегодня Алмазов сдавал свою последнюю выполненную работу профессору, а эта работа была очень важна и содержала съемку местности. До этого были еще другие экзамены, которые очень сложно давались Николаю, и только жена его знала, как тот мучился и старался, чтобы всё сдать.

Да если взять лишь само поступление, то лишь на третий год попыток у Алмазова получилось поступить. Всё это время жена была рядом с ним и поддерживала его, возможно если бы не её поддержка, Николай бы давно сдался и опустил руки. Вера постоянно старалась всячески помочь мужу, подбодрить. Она даже приучила себя не расстраиваться из-за неудач и всегда улыбаться. Верочка готова была отказаться от всего, что хотелось ей, лиж бы создать комфортные условия для любимого мужа, ведь она прекрасно понимала, что тот с головой в работе. Она даже всячески помогала ему по работе и учебе, будучи его репетитором, книгой, переписчицей и чертежницей.

Минут пять супруги сидели в тишине, пока Вера первая не начала говорить. Она спросила, что случилось с работой, приняли ли её, хотела чтобы муж рассказал ей всё. Николай резко отреагировал, и нервным голосом сказал жене, что работу не приняли. Алмазов был очень зол, так как работу его не приняли из-за пятна.

Вера сначала не поняла, что произошло, после чего муж рассказал ей, как вечером допоздна сидел над работой, и сильно устал. План получился очень хорошим и аккуратным, но в самом конце у Николая затряслись руки и он посадил пятно на бумагу. Пытался его очистить, но размазал его еще больше. Решил Николай на том месте деревья нарисовать, и в итоге получилось все очень даже неплохо. На проверке профессор заметил наличие кустов и начал спрашивать откуда они на чертеже. Так завязался спор, в результате профессор готов был ехать на ту местность, чтобы убедиться, что там нет кустов.
Верочка была наверно даже больше расстроена, чем муж. Она думала над тем, как ему помочь.

В итоге жена идет в ломбард и сдает туда все драгоценности, которые нашла у себя. Она хотела на полученные деньги купить растительность и посадить её на том месте. Придя к садовнику у них завязывается разговор и садовник рекомендует купить куст сирени. Супруги выслушав мужчину покупают куст сирени и едут на ту местность, дабы посадить там растительность. На следующий день муж должен был идти снова сдавать работу, Вера очень переживала и ждала мужа. В итоге получилось так, профессор прибывший на место где и на самом деле был куст, очень удивился и принес свои извинения. После этого дал добро на этот план местности. Этот случай сблизил и осчастливил супругов, ведь получилось так, как они и хотели. Теперь сирень по истине станет их любимым деревом.

Краткое содержание Куст сирени вариант 2

Юный и небогатый офицер по фамилии «Алмазов» пришел домой с выступления в Академии ген. штаба и не снимая одежды уселся в своем кабинете. Жена сразу же поняла, что случилось несчастье. В этот день Николай защищал свою инструментальную съемку местности профессору. Николай Алмазов обиженно молчал, но из-за требований жены рассказал свою ситуацию.

Вчера вечером, когда Николай уже заканчивал работать над проектом, он посадил огромное пятно чернилами. Он хотел его подчистить, но получилось только хуже. Он не придумал ничего лучше, чем начертить на месте пятна кучу деревьев. Ученый, которому Алмазов сдавал работу, конечно, заметил это. Алмазов хотел было поспорить, но профессор даже не хотел слушать, что там есть какие-то деревья. Жена придумала гениальный план. Они забрали из дома все украшения, а затем поехали к скупщику драгоценностей. Там они сдали кольцо с брильянтом и погнутый браслет, получив за это 23 рубля.

На удивление, кольцо с брильянтом вышло всего лишь в 3 рубля, а старый браслет оценили намного дороже. Затем они поехали к садовнику, было уже поздно, садовник даже не соглашался ничего продавать, но когда жена Алмазова рассказала эту историю, то он продал им кусты сирени, а затем они посадили их на нужном участке. На следующий день, когда Николай отправился к профессору доказывать свою правоту, жена просто не могла ждать мужа дома. Она вышла встречать его с работы на улицу. Издалека по его походке было видно, что все прошло отлично. Они обнялись, взялись за руки и в радости пошли домой.

Так сирень стала любимым цветком жены Николая Алмазова. Это произведение учит нас тому, что близкие люди часто помогут нам в тяжелой ситуации, что таких людей нужно очень ценить, ведь без них мы не справимся с этой тяжелой жизнью. Главное в этой жизни поддержка близкого человека, они самое главное, что у нас есть.

Читать краткое содержание Куст сирени. Краткий пересказ. Для читательского дневника возьмите 5-6 предложений

Куприн. Краткие содержания произведений

• Allez
• Анафема
• Барбос и Жулька
• Белый пудель
• В недрах земли
• В цирке
• Впотьмах
• Гамбринус
• Гранатовый браслет
• Гранатовый браслет по главам
• Завирайка
• Звезда Соломона
• Золотой петух
• Изумруд
• Колесо времени
• Куст сирени
• Листригоны
• Мой полёт
• Молох
• На переломе (кадеты)
• Олеся
• Олеся по главам
• Пиратка
• Поединок
• Сапсан
• Святая ложь
• Синяя звезда
• Скворцы
• Слон
• Собачье счастье
• Суламифь
• Тапер
• Храбрые беглецы
• Четверо нищих
• Чудесный доктор
• Штабс-капитан Рыбников
• Ю-ю
• Юнкера
• Яма

Картинка или рисунок Куст сирени

Другие пересказы и отзывы для читательского дневника

Удивительную историю рассказал аист своей аистихе: на болото прилетела египетская принцесса в образе лебедя, но сопровождающие ее вероломные подруги бросили ее на болоте разбросав перья

1942год. Тяжелое время для народа и страны. В тылу подростки Ваня и Саша жнут рожь в поле при помощи жнейки. Жара и усталость настолько сломили их, что они уснули во ржи. В это время подъехал с проверкой председатель колхоза Иван Алексеевич

Шел мужчина по проселочной дороге в сторону близлежащей деревеньке и наткнулся на лежащий в земле топор. Подобрал он его и продолжил путь.

Трое друзей – Илья, Никита и Леша – проводят каникулы в дачном поселке. Там они знакомятся с девочкой по имени Вероника и ее дедушкой, который оказался волшебником. Он предложил друзьям отправиться в далекое космическое путешествие

Тема смерти звучит в большинстве прозаических произведений замечательного русского писателя Ивана Тургенева, в том числе и в рассказе «Смерть». В нем писатель выступает в роли наблюдателя и повествователя

Краткое содержание Куприн Куст сирени

Молодой небогатый офицер Николай Евграфович Алмазов и его жена Вера – главные персонажи рассказа. Николай учится в Академии, а его жена помогает ему и поддерживает во всём.

Алмазов смог поступить только с третьей попытки, и только благодаря уговорам и поддержке жены. Вера знает, как сложно было сдавать ему все экзамены.

Вернувшись с последнего экзамена, Николай выглядел очень расстроенным. Жена спросила, что произошло. Алмазов ответил, что всё кончено и ему придется вернуться на службу. Вера не привыкла так просто отступать. Она выяснила у мужа, что он случайно поставил пятно на чертёж. На месте пятна ему пришлось нарисовать кусты, но в той местности ничего не росло. Профессор прекрасно это знал и не принял работу.

Чтобы сдать экзамен, Вера придумывает хороший выход из ситуации. Она собирает драгоценности, которые имеются у них в доме и сдаёт в ломбард. На вырученные деньги она хочет купить кусты и посадить их в нужном месте. Поздно вечером Вера уговаривает садовника продать им куст сирени и дать рабочих, чтобы его посадить. Она остается рядом с мужем и рабочими до тех пор, пока не убеждается, что земля и дерн под кустом не отличается от остальной почвы. Очень важно, чтобы куст сирени выглядел так, как будто он растёт на этом месте очень давно.

На следующий день по выражению лица и по веселой походке мужа Вера понимает, что все прошло хорошо. Профессор поверил Николаю. Он только удивлялся, как он сам смог забыть, что в этом месте растет куст. Алмазову было стыдно за свой обман, но сдача экзамена играла огромную роль в его будущей жизни. Профессором Николай очень восхищается, особенно его обширными знаниями.

Вера и Николай шли по улице очень счастливые, держались за руки и смеялись. Прохожие оборачивались на них, не понимая радости молодых людей.

Дома за обедом они вспоминали куст сирени и снова смеялись. Сирень стала любимым цветком этой молодой семьи.

Любовь и поддержка близких людей помогает преодолевать все преграды.

Подробный пересказ Куст сирени

Главные герои рассказа- Вера и Николай Алмазовы – супружеская пара из Петербурга. Николай учится в военной Академии, и Верочка постоянно поддерживает в нем дух. Перед поступлением Николай несколько раз проваливался, и если бы не супруга, то он махнул бы на все рукой. Так произошло и на этот раз – Алмазов вернулся домой после последнего экзамена без настроения. Предыдущие экзамены не вызывали проблем, но супругам было хорошо известно, какие тяжкие труды за этим скрывались. Николай отвернулся и молчал, Вера начала разговор первой. Она узнала, что Николай, во время черчения проекта для экзамена от усталости оставил кляксу и исправил ее так, будто на этой местности растут деревья.

Однако преподаватель был педантом (Николай ссылался на немецкое происхождение педагога), он отлично знал эту местность и заявил, что никаких кустов там нет, на что Алмазов вступил в спор. Ими было принято решение на следующий день ехать на то самое место, чтобы во всем окончательно убедиться. Николай был сильно расстроен, ведь если он не сдаст этот экзамен, то отправится в пол с позором.

Вера никогда не опускала руки и поддерживала мужа во всем, поэтому она решила немедленно ехать к садовнику, чтобы посадить кусты. Для того, чтобы оплатить его работу, Вера собрала свои украшения, после чего супруги отправились в ломбард. Оценщик привык к людскому горю, поэтому встретил молодую пару с равнодушием. За принесенные ценности Алмазовы получили около 23 рублей, этих денег вполне хватало, и Вера с Николаем отправились к садовнику.

Когда пара была на месте, уже наступила белая петербургская ночь, старый мужичок был удивлен и явно не доволен, что к нему обращаются в столь поздний час, ведь он проводил время со своей семьей, к тому же немыслимо было посреди ночи отправлять рабочих так далеко. Верочка, как всегда, не растерялась и честно рассказала садовнику о злоключениях, которые произошли с Николаем и о ее задумке, чем вызвала доверие и сочувствие. Было решено посадить кусты сирени – только они подходили. Рабочие, садовник и Алмазовы тут же отправились за город, в нужное место. Николай уговаривал жену поехать домой, но она до конца оставалась с ним и хлопотливо следила за работой. Когда она удостоверилась, что все выглядит так, будто кусты были там всегда, супруги наконец отправились домой.

На следующий день Вера никак не могла дождаться любимого и спокойно посидеть хоть минутку. Но, когда она пошла встречать мужа, то увидела его счастливое лицо и подпрыгивающую походку и сразу все поняла. Николай, конечно, был в пыли, хотел спать и умирал от голода, но победа заставила его забыть обо всем. Когда Преподаватель оказался на месте, то долго разглядывал кусты, даже сорвал лист и попробовал его на вкус. Он спросил Николая, что это за деревья, Алмазов ответил, что не знает, предположил, что это березки. Педагог извинился перед Николаем, ссылаясь на то, что, должно быть, уже стар, память дает слабину. Молодой человек сожалел о том, что пришлось обмануть своего преподавателя, ведь у него все-таки были потрясающие знания, удивительная точность в оценке местности.

Все закончилось хорошо, супруги отправились домой и смеялись так, что прохожие смотрели на них, как на сумасшедших. Николай обедал с огромным аппетитом, такого аппетита у него, наверно, еще никогда не было, и когда Верочка зашла к нему в кабинет, чтобы принести чай, то они оба засмеялись. Они спросили друг друга, в чем причина смеха, оказалось, они оба одновременно засмеялись из-за случая с кустами, а Вера хотела сказать, что сирень теперь будет ее любимым цветком.

Можете использовать этот текст для читательского дневника

Куприн. Все произведения

• Allez!
• Анафема
• Барбос и Жулька
• Белый пудель
• В недрах земли
• В цирке
• Впотьмах
• Гамбринус
• Гранатовый браслет
• Завирайка
• Звезда Соломона
• Золотой петух
• Изумруд
• Колесо времени
• Куст сирени
• Листригоны
• Мой полёт
• Молох
• На переломе (кадеты)
• Олеся
• Песочные часы
• Пиратка
• Поединок
• Сапсан
• Святая ложь
• Синяя звезда
• Скворцы
• Слон
• Собачье счастье
• Суламифь
• Тапёр
• Храбрые беглецы
• Четверо нищих
• Чудесный доктор
• Штабс-капитан Рыбников
• Ю-ю
• Юнкера
• Яма

Куст сирени. Картинка к рассказу

Сейчас читают

Сальери вспоминает свое детство. Он с самого рождения любил искусство. Он помнит, как слушал церковный орган. Ему очень нравилось его звучание. Он даже иногда плакал от наслаждения. Ему не интересны были игры с другими детьми

Максим Горький ещё с раннего детства столкнулся с бедностью и нищетой. Рано лишившись родителей, писатель странствовал по многим уголкам России. Он познал настоящую жизнь без прикрас,

Дмитрий Павлович Санин, помещик 52 лет, находит среди своих вещей гранатовый крестик и вспоминает историю с ним связанную. За 30 лет до этого он путешествовал по Европе и, оказавшись во Франкфурте

Жила на свете Баба – Яга. Она была не старой и дряхлой, как все привыкли представлять этот персонаж, а наоборот, маленькой милой девочкой. Жила юная ведьмочка в небольшом домишке с покосившейся крышей.

В книге рассказывается о детстве самого автора. Мать запаздывала и Марсель остался в доме у дедушки, и заснул. Дом дедушки находился в Комбре. Марсель долго спал и пробудившись вспомнил о Комбре, Бальбек, Венецию, Донсьер и Париж