Железная воля рассказ (Лесков Н С)
Рассказ написан в 1876 году и тогда же впервые опубликован в журнале «Кругозор».
Рассказ воссоздает некоторые эпизоды из личной биографии писателя, относящиеся к периоду его службы в компании «Шкотт и Вилькенс».
Исследователи угадывают в главном герое рассказа Гуго Пекто-ралисе инженера Крюгера, тогдашнего сослуживца Лескова. Но, конечно, в целом — это тип вымышленный.
Для того чтобы оценить в полной мере характер главного персонажа и правильно понять идейный смысл рассказа, следует обязательно учитывать его злободневность для своего времени. Лесков создавал образ Гуго Пекторалиса под непосредственным впечатлением усиливающегося влияния в Европе прусской реакции. Известный своей жестокостью имперский канцлер Отто фон Бисмарк ликвидировал внутри Германии всякое подобие демократических свобод, превратив ее в военно-полицейское государство. Для реакционных буржуазно-дворянских кругов России Германская империя олицетворяла собой идеал государства, гарантировавшего от демократии и революции.
Следует точно определять смысловые оттенки рассказа.
Наши эксперты могут проверить Ваше сочинение по критериям ЕГЭ
ОТПРАВИТЬ НА ПРОВЕРКУ
Эксперты сайта Критика24.ру
Учителя ведущих школ и действующие эксперты Министерства просвещения Российской Федерации.
Лесков подчеркивает достигшую омерзительных форм и размеров собственническую психологию Пекторалиса, который огородил забором дом своего конкурента Сафроныча, лишив его возможности общаться с внешним миром. Вместе с тем писатель ясно отдает себе отчет в недостатках российской действительности и не делает из Сафроныча тип положительного русского характера.
Банкротство Пекторалиса с его автоматическими моральными принципами не означает торжества безвольности Сафроныча: в финале рассказа и тот и другой умирают.
Не выбирает Лесков и меньшее из двух зол: он отрицает оба. Этот смысл заложен и в эпиграфе: «Ржа железо точит».
С. 184. . железный-то у них граф. — имеется в виду германский канцлер О. Бисмарк (1815—1898), проводивший жесткую внутреннюю и внешнюю политику в интересах правящих классов.
С. 185. Крымская война (1853—1856) — война России с коалицией Англии, Франции, Турции и Сардинии в Крыму и на Черном море из-за столкновения интересов этих стран на Ближнем Востоке. Закончилась поражением России.
С. 187. Эолова арфа.— Эол в древнегреческой мифологии — бог ветров; согласно легенде, струны Эоловой арфы звучали при дуновении ветра.
С. 188. Гайден — Иосиф Гайдн (1732—1809), великий австрийский композитор.
С. 190. Колоть — холодная погода с легким морозом.
С. 192. «Подрожно» — то есть подорожная, лист на получение почтовых лошадей.
С. 197. Контрагент — лицо или учреждение, принявшее на себя те или иные обязательства по договору.
С. 198. . миллиард в тумане — так называлась статья либерала В. А. Кокорева (№ 5, 6 «С.-Петербурских ведомостей» за 1859 г.) по вопросу об освобождении крестьян и выкупе крестьянских земель, оцениваемых автором в один миллиард.
С. 202. Стоики — основоположники течения в античной философии (III в. до н. э.— V в. н. э.), согласно которому человек должен жить сообразно природе и быть твердым в жизненных испытаниях.
Апогей — верхняя точка; перигей — нижняя точка.
С. 206. Цевочка — часть конской ноги от пятки вниз, до бабки или щетки.
Ахиллесова пята.— В древнегреческой мифологии Ахиллес (Ахилл), один из храбрейших героев, осаждавших Трою, имел лишь одно уязвимое место — пятку, куда и был смертельно ранен Аполлоном.
С. 208. Лютеране — приверженцы протестантского вероисповедания, основанного М. Лютером в Германии в XVI веке. С. 209. Термин — здесь: срок.
С. 211. «Чего тебя черти носили. » — цитата из распространенной в то время народной песни «Как задумал Михеич жениться».
С. 212. Клопе (клопец) — мелко изрубленная и поджаренная в сухарях говядина. Ногавки — носки.
«Мельничиха в Марли» — французский водевиль, популярный в России в 40-х годах XIX века. Полное заглавие: «Мельничиха из Марли, или Племянник и тетушка».
Rue de Sevres — улица в Париже, где находился один из центров ордена иезуитов.
С. 213. Сарептские гернгутеры.— Название «гернгутеры» получило религиозное общество, основанное в XVIII веке приверженцами старых богемских и моравских религиозных общин, нашедшими себе пристанище в местечке Гернгут (Германия). Гернгутеры должны были вести строгий образ жизни, отказаться от земных благ, не вступать в брак и т. п. В России центр этой секты находился в городе Сарепте Саратовской губернии.
С. 217. И как Гейне все мерещился во сне подбирающий под себя Германию черный прусский орел. — имеется в виду соответствующие строки из 18-й главы поэмы Г. Гейне «Германия».
С. 220. Иосиф. — по библейскому преданию, любимый сын Иакова и Рахили, которого братья из зависти продали царедворцу египетского фараона Пентефрию. Иосиф отверг настойчивые любовные предложения жены своего хозяина.
С. 222. Велии — великие.
С. 225. Подьячий — приказный служащий, писец в судах.
С. 228. Стоеросовый — растущий стоймя, прямо, вертикально.
С. 230. . в книгах от царя Алексея Михайловича писано. — Имеются в виду появившиеся в журнале «Русская старина» (1871 г., № 3) и других изданиях материалы о регламентации положения немцев в России.
С. 231. Сризиковатъ — рискнуть.
С. 236. Авантаж (франц.) — выгода.
«Потерять дух — все потерять» — из трагедии «Кроткие Ксении» И.-В. Гете (1749—1832) — великого немецкого поэта и мыслителя. С. 241. Pince nez (франц.) — пенсне.
С. 242. «Что доблестнее для души. » — слова из монолога Гамлета «Быть или не быть?» в переводе Н. Полевого (пьеса В. Шекспира «Гамлет»),
С. 246. Целовальник — продавец вина в питейных домах и кабаках.
С. 250. Шушун — женская кофта. С. 252. Ёмки — ухват.
С. 253. Спирит — приверженец спиритизма, суеверного признания возможности загробной жизни «духов умерших» и общения с ними.
С. 254. Обсервация (лат.) — осмотр, наблюдение. Патентованный (лат.) — получивший исключительное право на пользование.
С. 255. Подчегаристый — худощавый.
С. 256. Подагрический — страдающий болезнью суставов (подагрой).
С. 259. Шаболъно — беспорядочно.
С. 263. . схватить в охапку кушак да шапку. — не совсем точно цитируется басня И. А. Крылова «Демьянова уха». У Крылова «схватив».
«Бежка не хвалят, а с ним хорошо».— Бежок от слова «бег». Завертка — привязь оглобли к саням.
Источники:
- Лесков Н. С. Повести и рассказы / Сост. и примеч. Л. М. Крупчанова.— М.: Моск. рабочий, 1981.— 463 с.
Аннотация:В книгу вошли: «Леди Макбет Мценского уезда», «Очарованный странник», «Левша», «Тупейный художник» и другие произведения Н. С. Лескова.
Посмотреть все сочинения без рекламы можно в нашем
Чтобы вывести это сочинение введите команду /id1944
Внимание!
Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter.
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям.
Спасибо за внимание.
Откроется после 5 декабря. –>
Сайт имеет исключительно ознакомительный и обучающий характер. Все материалы взяты из открытых источников, все права на тексты принадлежат их авторам и издателям, то же относится к иллюстративным материалам. Если вы являетесь правообладателем какого-либо из представленных материалов и не желаете, чтобы они находились на этом сайте, они немедленно будут удалены.
Сообщить о плагиате
Железная воля рассказ — художественный анализ. Лесков Николай Семёнович
Рассказ написан в 1876 году и тогда же впервые опубликован в журнале «Кругозор».
Рассказ воссоздает некоторые эпизоды из личной биографии писателя, относящиеся к периоду его службы в компании «Шкотт и Вилькенс».
Исследователи угадывают в главном герое рассказа Гуго Пекто-ралисе инженера Крюгера, тогдашнего сослуживца Лескова. Но, конечно, в целом — это тип вымышленный.
Для того чтобы оценить в полной мере характер главного персонажа и правильно понять идейный смысл рассказа, следует обязательно учитывать его злободневность для своего времени. Лесков создавал образ Гуго Пекторалиса под непосредственным впечатлением усиливающегося влияния в Европе прусской реакции. Известный своей жестокостью имперский канцлер Отто фон Бисмарк ликвидировал внутри Германии всякое подобие демократических свобод, превратив ее в военно-полицейское государство. Для реакционных буржуазно-дворянских кругов России Германская империя олицетворяла собой идеал государства, гарантировавшего от демократии и революции.
Следует точно определять смысловые оттенки рассказа. (Данный материал поможет грамотно написать и по теме Железная воля рассказ. Краткое содержание не дает понять весь смысл произведения, поэтому этот материал будет полезен для глубокого осмысления творчества писателей и поэтов, а так же их романов, повестей, рассказов, пьес, стихотворений.) Лесков подчеркивает достигшую омерзительных форм и размеров собственническую психологию Пекторалиса, который огородил забором дом своего конкурента Сафроныча, лишив его возможности общаться с внешним миром. Вместе с тем писатель ясно отдает себе отчет в недостатках российской действительности и не делает из Сафроныча тип положительного русского характера.
Банкротство Пекторалиса с его автоматическими моральными принципами не означает торжества безвольности Сафроныча: в финале рассказа и тот и другой умирают.
Не выбирает Лесков и меньшее из двух зол: он отрицает оба. Этот смысл заложен и в эпиграфе: «Ржа железо точит».
. железный-то у них граф. — имеется в виду германский канцлер О. Бисмарк (1815—1898), проводивший жесткую внутреннюю и внешнюю политику в интересах правящих классов.
Крымская война (1853—1856) — война России с коалицией Англии, Франции, Турции и Сардинии в Крыму и на Черном море из-за столкновения интересов этих стран на Ближнем Востоке. Закончилась поражением России.
Эолова арфа.— Эол в древнегреческой мифологии — бог ветров; согласно легенде, струны Эоловой арфы звучали при дуновении ветра.
Гайден — Иосиф Гайдн (1732—1809), великий австрийский композитор.
Колоть — холодная погода с легким морозом.
«Подрожно» — то есть подорожная, лист на получение почтовых лошадей.
Контрагент — лицо или учреждение, принявшее на себя те или иные обязательства по договору.
. миллиард в тумане — так называлась статья либерала В. А. Кокорева (№ 5, 6 «С.-Петербурских ведомостей» за 1859 г.) по вопросу об освобождении крестьян и выкупе крестьянских земель, оцениваемых автором в один миллиард.
Стоики — основоположники течения в античной философии (III в. до н. э.— V в. н. э.), согласно которому человек должен жить сообразно природе и быть твердым в жизненных испытаниях.
Апогей — верхняя точка; перигей — нижняя точка.
Цевочка — часть конской ноги от пятки вниз, до бабки или щетки.
Ахиллесова пята.— В древнегреческой мифологии Ахиллес (Ахилл), один из храбрейших героев, осаждавших Трою, имел лишь одно уязвимое место — пятку, куда и был смертельно ранен Аполлоном.
Лютеране — приверженцы протестантского вероисповедания, основанного М. Лютером в Германии в XVI веке. Термин — здесь: срок.
«Чего тебя черти носили. » — цитата из распространенной в то время народной песни «Как задумал Михеич жениться».
Клопе (клопец) — мелко изрубленная и поджаренная в сухарях говядина. Ногавки — носки.
«Мельничиха в Марли» — французский водевиль, популярный в России в 40-х годах XIX века. Полное заглавие: «Мельничиха из Марли, или Племянник и тетушка».
Rue de Sevres — улица в Париже, где находился один из центров ордена иезуитов.
Сарептские гернгутеры.— Название «гернгутеры» получило религиозное общество, основанное в XVIII веке приверженцами старых богемских и моравских религиозных общин, нашедшими себе пристанище в местечке Гернгут (Германия). Гернгутеры должны были вести строгий образ жизни, отказаться от земных благ, не вступать в брак и т. п. В России центр этой секты находился в городе Сарепте Саратовской губернии.
И как Гейне все мерещился во сне подбирающий под себя Германию черный прусский орел. — имеется в виду соответствующие строки из 18-й главы поэмы Г. Гейне «Германия».
Иосиф. — по библейскому преданию, любимый сын Иакова и Рахили, которого братья из зависти продали царедворцу египетского фараона Пентефрию. Иосиф отверг настойчивые любовные предложения жены своего хозяина.
Подьячий — приказный служащий, писец в судах.
Стоеросовый — растущий стоймя, прямо, вертикально.
. в книгах от царя Алексея Михайловича писано. — Имеются в виду появившиеся в журнале «Русская старина» (1871 г., № 3) и других изданиях материалы о регламентации положения немцев в России.
Авантаж (франц.) — выгода.
«Потерять дух — все потерять» — из трагедии «Кроткие Ксении» И.-В. Гете (1749—1832) — великого немецкого поэта и мыслителя. Pince nez (франц.) — пенсне.
«Что доблестнее для души. » — слова из монолога Гамлета «Быть или не быть?» в переводе Н. Полевого (пьеса В. Шекспира «Гамлет»),
Целовальник — продавец вина в питейных домах и кабаках.
Шушун — женская кофта. Ёмки — ухват.
Спирит — приверженец спиритизма, суеверного признания возможности загробной жизни «духов умерших» и общения с ними.
Обсервация (лат.) — осмотр, наблюдение. Патентованный (лат.) — получивший исключительное право на пользование.
Подагрический — страдающий болезнью суставов (подагрой).
. схватить в охапку кушак да шапку. — не совсем точно цитируется басня И. А. Крылова «Демьянова уха». У Крылова «схватив».
«Бежка не хвалят, а с ним хорошо».— Бежок от слова «бег». Завертка — привязь оглобли к саням.
Николай Лесков – Железная воля
Николай Лесков – Железная воля краткое содержание
Железная воля читать онлайн бесплатно
Лесков Николай Семенович
Ржа железо точит.
Мы во всю мочь спорили, очень сильно напирая на то, что у немцев железная воля, а у нас ее нет – и что потому нам, слабовольным людям, с немцами опасно спорить – и едва ли можно справиться. Словом, мы вели спор, самый в наше время обыкновенный и, признаться сказать, довольно скучный, но неотвязный.
Из всех из нас один только старик Федор Афанасьевич Вочнев не приставал к этому спору, а преспокойно занимался разливанием чая; но когда чай был разлит и мы разобрали свои стаканы, Вочнев молвил:
– Слушал я, слушал, господа, про что вы толкуете, и вижу, что просто вы из пустого в порожнее перепускаете. Ну, положим, что у господ немцев есть хорошая, твердая воля, а у нас она похрамывает, – все это правда, но все-таки в отчаяние-то отчего тут приходить? ровно не от чего.
– Как не от чего? и мы и они чувствуем, что у нас с ними непременно будет столкновение.
– Ну что же такое, если и будет?
– Да разумеется, вздуют.
– Полноте, пожалуйста: не так-то это просто нас вздуть.
– А отчего же не просто: не на союзы ли вы надеетесь? – Кроме авоськи с небоськой, батюшка мой, не найдется союзов.
– Пускай и так, – только опять: зачем же так пренебрегать авоськой с небоськой? Нехорошо, воля ваша, нехорошо. Во-первых, они очень добрые и теплые русские ребята, способные кинуться, когда надобно, и в огонь и в воду, а это чего-нибудь да стоит в наше практическое время.
– Да, только не в деле с немцами.
– Нет-с: именно в деле с немцем, который без расчета шагу не ступит и, как говорят, без инструмента с кровати не свалится; а во-вторых, не слишком ли вы много уже придаете значения воле и расчетам? Мне при этом всегда вспоминаются довольно циничные, но справедливые слова одного русского генерала, который говорил про немцев: какая беда, что они умно рассчитывают, а мы им такую глупость подведем, что они и рта разинуть не успеют, чтобы понять ее. И впрямь, господа; нельзя же совсем на это не понадеяться.
– Это на глупость-то?
– Да, зовите, пожалуй, глупостью, а пожалуй, и удалью молодого и свежего народа.
– Ну, батюшка, это мы уже слышали: надоела уже нам эта сказка про свежесть и тысячелетнюю молодость.
– Что же? и вы мне тоже ужасно надоели с этим немецким железом: и железный-то у них граф (*1), и железная-то у них воля, и поедят-то они нас поедом. Тпфу ты, чтобы им скорей все это насквозь прошло! Да что это вы, господа, совсем ума, что ли, рехнулись? Ну, железные они, так и железные, а мы тесто простое, мягкое, сырое, непропеченное тесто, – ну, а вы бы вспомнили, что и тесто в массе топором не разрубишь, а, пожалуй, еще и топор там потеряешь.
– Ага, это вы насчет старинного аргумента, что, мол, мы всех шапками закидаем?
– Нет, я совсем не об этих аргументах. Таким похвальбам я даю так же мало значения, как вашим страхам; а я просто говорю о природе вещей, как видел и как знаю, что бывает при встрече немецкого железа с русским тестом.
– Верно, какой-нибудь маленький случай, от которого сделаны очень широкие обобщения.
– Да, случай и обобщения; а только, по правде сказать, не понимаю: почему вы против обобщения случаев? На мой взгляд, не глупее вас был тот англичанин, который, выслушав содержание “Мертвых душ” Гоголя, воскликнул: “О, этот народ неодолим”. – “Почему же?” – говорят. Он только удивился и отвечал: “Да неужто кто-нибудь может надеяться победить такой народ, из которого мог произойти такой подлец, как Чичиков”.
Мы невольно засмеялись и заметили Вочневу, что он, однако, престранно хвалит своих земляков, но он опять сделал косую мину и отвечал:
– Извините меня, вы все стали такая не свободная направленская узость, что с вами живому человеку даже очень трудно говорить. Я вам простое дело рассказываю, а вы сейчас уже искать общий вывод и направление. Пора бы вам начать отвыкать от этой гадости, а учиться брать дело просто; я не хвалю моих земляков и не порицаю их, а только говорю вам, что они себя отстоят, – и умом ли, глупостью ли, в обиду не дадутся; а если вам непонятно и интересно, как подобные вещи случаются, то я, пожалуй, вам что-нибудь и расскажу про железную волю.
– А не длинно это, Федор Афанасьич?
– Н-нет! не длинно; это совсем маленькая история, которую как начнем, так и покончим за чаем.
– А если маленькая, так валяйте; маленькую историю можно и про немца слушать.
– Сидеть же смирно – история начинается.
– Вскоре после Крымской войны (*2) (я не виноват, господа, что у нас все новые истории восходят своими началами к этому времени) я заразился модною тогда ересью, за которую не раз осуждал себя впоследствии, то есть я бросил довольно удачно начатую казенную службу и пошел служить в одну из вновь образованных в то время торговых компании. Она теперь давно уже лопнула, и память о ней погибла даже без шума. Частною службою я надеялся достать себе “честные” средства для существования и независимости от прихоти начальства и неожиданностей, висящих над каждым служащим человеком по известному пункту, на основании которого он может быть уволен без объяснения. Словом, я думал, что вырвался на свободу, как будто свобода так и начинается за воротами казенного здания; но не в этом дело.
Хозяева дела, при котором я пристроился, были англичане: их было двое, оба они были женаты, имели довольно большие семейства и играли один на флейте, а другой на виолончели. Они были люди очень добрые и оба довольно практические. Последнее я заключаю потому, что, основательно разорившись на своих предприятиях, они поняли, что Россия имеет свои особенности, с которыми нельзя не считаться. Тогда они взялись за дело на простой русский лад и снова разбогатели чисто по-английски. Но в то время, с которого начинается мой рассказ, они еще были люди неопытные, или, как у нас говорят, “сырые”, и затрачивали привезенные сюда капиталы с глупейшею самоуверенностию.
Операции у нас были большие и очень сложные: мы и землю пахали, и свекловицу сеяли, и устраивались варить сахар и гнать спирт, пилить доски, колоть клепку, делать селитру и вырезать паркеты – словом, хотели эксплуатировать все, к чему край представлял какие-либо удобства. За все это мы взялись сразу, и работа у нас кипела: мы рыли землю, клали каменные стены, выводили монументальные трубы и набирали людей всякого сорта, впрочем, все более по преимуществу из иностранцев. Из русских высшего, по экономическому значению, ранга только и был один я – и то потому, что в числе моих обязанностей было хождение по делам, в чем я, разумеется, был сведущее иностранцев. Зато иностранцы составили у нас целую колонию; хозяева настроили нам довольно однообразные, но весьма красивые и удобные флигеля, и мы сели в этих коттеджах вокруг огромного старинного барского дома, в котором разместились сами принципалы.
Дом, построенный с разными причудами, был так велик и поместителен, что в нем могли свободно и со всякими удобствами расположиться даже два английские семейства. Над домом вверху, в полукруглом куполе была Эолова арфа (*3), с которой, впрочем, давно были сорваны струны, а внизу под этим самым куполом – огромнейший концертный зал, где отличались в прежнее время крепостные музыканты и певчие, распроданные поодиночке прежним владельцем в то время, когда слухи об эмансипации стали казаться вероятными. Мои господа, англичане, давали в этом зале квартеты из Гайдена (*4), на которые в качестве публики собирали всех служащих, не исключая нарядчиков, конторщиков и счетчиков.
Делалось это в целях “облагорожения вкуса”, но только цель эта мало достигалась, потому что классические квартеты Гайдена простолюдинам не нравились и даже нагоняли на них тоску. Мне они откровенно жаловались, что “им нет хуже, как эту гадину слушать”, но тем не менее эту “гадину” они все-таки слушали, пока всем нам не была послана судьбою другая, более веселая забава, что случилось с прибытием к нам из Германии нового колониста, инженера Гуго Карловича Пекторалиса. Этот человек прибыл к нам из маленького городка Доберана, что лежит при озере Плау в Мекленбург-Шверине, и самое его прибытие к нам уже имело свой интерес.
Так как Гуго Пекторалис и есть тот герой, о котором я поведу свой рассказ, то я вдамся о нем в небольшие подробности.
– Пекторалис был выписан в Россию вместе с машинами, которые он должен был привезти, поставить, пустить в ход и наблюдать за ними. Почему наши англичане взяли этого немца, а не своего англичанина и отчего они самые машины заказали в маленьком немецком Доберане – я наверно не знаю. Кажется, это случилось так, что один из англичан видел где-то машины этой фабрики и, облюбовав их, пренебрег некоторыми условиями патриотизма. Карман ведь не свой брат – и над английскими патриотами свои права предъявляет. Впрочем, останавливайте меня, пожалуйста, чтобы я не забалтывался.
Железная воля – краткое содержание рассказа Лескова
- ЖАНРЫ 359
- АВТОРЫ 258 087
- КНИГИ 592 379
- СЕРИИ 22 123
- ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 552 726
Ржа железо точит.
Мы во всю мочь спорили, очень сильно напирая на то, что у немцев железная воля, а у нас ее нет – и что потому нам, слабовольным людям, с немцами опасно спорить – и едва ли можно справиться. Словом, мы вели спор, самый в наше время обыкновенный и, признаться сказать, довольно скучный, но неотвязный.
Из всех из нас один только старик Федор Афанасьевич Вочнев не приставал к этому спору, а преспокойно занимался разливанием чая; но когда чай был разлит и мы разобрали свои стаканы, Вочнев молвил:
– Слушал я, слушал, господа, про что вы толкуете, и вижу, что просто вы из пустого в порожнее перепускаете. Ну, положим, что у господ немцев есть хорошая, твердая воля, а у нас она похрамывает, – все это правда, но все-таки в отчаяние-то отчего тут приходить? – ровно не от чего.
– Как не от чего? – и мы и они чувствуем, что у нас с ними непременно будет столкновение.
– Ну что же такое, если и будет?
– Да разумеется, вздуют.
– Полноте, пожалуйста: не так-то это просто нас вздуть.
– А отчего же не просто: не на союзы ли вы надеетесь? – Кроме авоськи с небоськой, батюшка мой, не найдется союзов.
– Пускай и так, – только опять: зачем же так пренебрегать авоськой с небоськой? Нехорошо, воля ваша, нехорошо. Во-первых, они очень добрые и теплые русские ребята, способные кинуться, когда надобно, и в огонь и в воду, а это чего-нибудь да стоит в наше практическое время.
– Да, только не в деле с немцами.
– Нет-с: именно в деле с немцем, который без расчета шагу не ступит и, как говорят, без инструмента с кровати не свалится; а во-вторых, не слишком ли вы много уже придаете значения воле и расчетам? Мне при этом всегда вспоминаются довольно циничные, но справедливые слова одного русского генерала, который говорил про немцев: какая беда, что они умно рассчитывают, а мы им такую глупость подведем, что они и рта разинуть не успеют, чтобы понять ее. И впрямь, господа; нельзя же совсем на это не понадеяться.
– Это на глупость-то?
– Да, зовите, пожалуй, глупостью, а пожалуй, и удалью молодого и свежего народа.
– Ну, батюшка, это мы уже слышали: надоела уже нам эта сказка про свежесть и тысячелетнюю молодость.
– Что же? – и вы мне тоже ужасно надоели с этим немецким железом: и железный-то у них граф, и железная-то у них воля, и поедят-то они нас поедом. Тпфу ты, чтобы им скорей все это насквозь прошло! Да что это вы, господа, совсем ума, что ли, рехнулись? Ну, железные они, так и железные, а мы тесто простое, мягкое, сырое, непропеченное тесто, – ну, а вы бы вспомнили, что и тесто в массе топором не разрубишь, а, пожалуй, еще и топор там потеряешь.
– Ага, это вы насчет старинного аргумента, что, мол, мы всех шапками закидаем?
– Нет, я совсем не об этих аргументах. Таким похвальбам я даю так же мало значения, как вашим страхам; а я просто говорю о природе вещей, как видел и как знаю, что бывает при встрече немецкого железа с русским тестом.
– Верно, какой-нибудь маленький случай, от которого сделаны очень широкие обобщения.
– Да, случай и обобщения; а только, по правде сказать, не понимаю: почему вы против обобщения случаев? На мой взгляд, не глупее вас был тот англичанин, который, выслушав содержание «Мертвых душ» Гоголя, воскликнул: «О, этот народ неодолим». – «Почему же?» говорят. Он только удивился и отвечал: «Да неужто кто-нибудь может надеяться победить такой народ, из которого мог произойти такой подлец, как Чичиков».
Мы невольно засмеялись и заметили Вочневу, что он, однако, престранно хвалит своих земляков, но он опять сделал косую мину и отвечал:
– Извините меня, вы все стали такая не свободная направленская узость, что с вами живому человеку даже очень трудно говорить. Я вам простое дело рассказываю, а вы сейчас уже искать общий вывод и направление. Пора бы вам начать отвыкать от этой гадости, а учиться брать дело просто; я не хвалю моих земляков и не порицаю их, а только говорю вам, что они себя отстоят, – и умом ли, глупостью ли, в обиду не дадутся; а если вам непонятно и интересно, как подобные вещи случаются, то я, пожалуй, вам что-нибудь и расскажу про железную волю.
– А не длинно это, Федор Афанасьич?
– Н-нет! не длинно; это совсем маленькая история, которую как начнем, так и покончим за чаем.
– А если маленькая, так валяйте; маленькую историю можно и про немца слушать.
– Сидеть же смирно – история начинается.
Вскоре после Крымской войны (я не виноват, господа, что у нас все новые истории восходят своими началами к этому времени) я заразился модною тогда ересью, за которую не раз осуждал себя впоследствии, то есть я бросил довольно удачно начатую казенную службу и пошел служить в одну из вновь образованных в то время торговых компаний. Она теперь давно уже лопнула, и память о ней погибла даже без шума. Частною службою я надеялся достать себе «честные» средства для существования и независимости от прихоти начальства и неожиданностей, висящих над каждым служащим человеком по известному пункту, на основании которого он может быть уволен без объяснения. Словом, я думал, что вырвался на свободу, как будто свобода так и начинается за воротами казенного здания; но не в этом дело.
Хозяева дела, при котором я пристроился, были англичане: их было двое, оба они были женаты, имели довольно большие семейства и играли один на флейте, а другой на виолончели. Они были люди очень добрые и оба довольно практические. Последнее я заключаю потому, что, основательно разорившись на своих предприятиях, они поняли, что Россия имеет свои особенности, с которыми нельзя не считаться. Тогда они взялись за дело на простой русский лад и снова разбогатели чисто по-английски. Но в то время, с которого начинается мой рассказ, они еще были люди неопытные, или, как у нас говорят, «сырые», и затрачивали привезенные сюда капиталы с глупейшею самоуверенностию.
Операции у нас были большие и очень сложные: мы и землю пахали, и свекловицу сеяли, и устраивались варить сахар и гнать спирт, пилить доски, колоть клепку, делать селитру и вырезать паркеты – словом, хотели эксплуатировать все, к чему край представлял какие-либо удобства. За все это мы взялись сразу, и работа у нас кипела: мы рыли землю, клали каменные стены, выводили монументальные трубы и набирали людей всякого сорта, впрочем, все более по преимуществу из иностранцев. Из русских высшего, по экономическому значению, ранга только и был один я – и то потому, что в числе моих обязанностей было хождение по делам, в чем я, разумеется, был сведущее иностранцев. Зато иностранцы составили у нас целую колонию; хозяева настроили нам довольно однообразные, но весьма красивые и удобные флигеля, и мы сели в этих коттеджах вокруг огромного старинного барского дома, в котором разместились сами принципалы.
Дом, построенный с разными причудами, был так велик и поместителен, что в нем могли свободно и со всякими удобствами расположиться даже два английские семейства. Над домом вверху, в полукруглом куполе была Эолова арфа, с которой, впрочем, давно были сорваны струны, а внизу под этим самым куполом – огромнейший концертный зал, где отличались в прежнее время крепостные музыканты и певчие, распроданные поодиночке прежним владельцем в то время, когда слухи об эмансипации стали казаться вероятными. Мои господа, англичане, давали в этом зале квартеты из Гайдена, на которые в качестве публики собирали всех служащих, не исключая нарядчиков, конторщиков и счетчиков.
Делалось это в целях «облагорожения вкуса», но только цель эта мало достигалась, потому что классические квартеты Гайдена простолюдинам не нравились и даже нагоняли на них тоску. Мне они откровенно жаловались, что «им нет хуже, как эту гадину слушать», но тем не менее эту «гадину» они все-таки слушали, пока всем нам не была послана судьбою другая, более веселая забава, что случилось с прибытием к нам из Германии нового колониста, инженера Гуго Карловича Пекторалиса. Этот человек прибыл к нам из маленького городка Доберана, что лежит при озере Плау в Мекленбург-Шверине, и самое его прибытие к нам уже имело свой интерес.
yasinskaya_svet
yasinskaya_svetМои заметки
Блог учителя
Что русскому хорошо, то немцу – смерть.
Поговорка. Или А. Суворов
Знаю, что бывает при встрече
немецкого железа с русским тестом.
Николай Лесков
Первый раз читала это произведение Николая Семёновича Лескова (1831-1895) несколько лет назад, второй раз – несколько дней назад. Действительно, первое чтение – это второе чтение. Возникло у меня столько наивных вопросов, стратегических и тактических. Родилось у меня столько мыслей, тоже, видимо, наивных. Вот и выкладываю весь этот ворох без особенной систематизации.
1.На первый взгляд, сравниваются два национальных характера: немецкий и русский. В названии и эпиграфе (а это сильные позиции любого текста) противопоставляются «ржавчина» (русская натура) и «железо» (немецкий норов). Очень не хочется ассоциироваться с «бурой плёнкой на болоте», «ржавчинными грибками» и т.п,.
2. «Да неужто кто-нибудь может надеяться победить такой народ, из которого мог произойти такой подлец, как Чичиков» (некий англичанин). Как-то обидно звучит, хотя Чичиков, конечно, подлец на тройке.
3.Англичане, начальники рассказчика, поняли, как нужно работать в России, и разбогатели. Андрей Штольц из «Обломова» тоже деловой и удачливый! Почему же немец Гуго Карлович не сообразил?
4. Что такое «железная воля» Гуго Пекторалиса? Глупость? Упрямство? Гордость? Характер истинного арийца?
5. Гуго Карлович ехал до Р. почти два месяца. По его же словам, он не мылся, ничего не делал на станциях (даже не читал! ужас!), почти не ел, замерзал. Прямо Зигфрид!
6.Пекторалис (лет 30) и Офенберг (юноша). «Пекторалис почему-то полюбил этого глупого Офенберга и делил с ним свои досуги: он жил с ним в одной квартире, спал до женитьбы в одной спальне, играл с ним в шахматы…» Неужели в квартире Гуго была только одна комната?
7.Женитьба Гуго – трагифарс своеобразный. Десять тысяч талеров – верх блаженства, три тысячи талеров – рядом с верхом блаженства. Три года супружеской невинности – наивности. Согласна, воля железная.
8.Внешность жены Клары Павловны очень необычна. Зачем автор подбирает немцу такую супругу? Почему Гуго решил, что и Клара тоже железовольная?
9. «Однако, чего я хочу, того уже, однако, нет». Точно сформулировал.
10.Глупости (?) Гуго Карловича – предмет жестоких шуток. Чай (чифирь?), горчица. Необыкновенный экипаж («Экипаж был мудрен и имел такой вид, что ездившего на нем Пекторалиса мужики прозвали «мордовским богом»). Слепая лошадь (интересна реакция Дмитрия Ерофеича на железную волю героя), осиное гнездо, суд с Сафронычем, забитые ворота, выплата «контрибуции». Гуго потерял чувство юмора? Разве у немца нет чувства собственного достоинства?
11. Античная трагедия. «И впрямь, Пекторалис сам знал, что судьба над ним начала что-то жестоко потешаться и (как это всегда бывает в полосе неудач) она начала отнимать у него даже неотъемлемое: его расчетливость, знание и разум». Судьба потешается над гордым и расчётливым Гуго? Попал он как кур в русский (!) ощип.
12.Русские блины – орудие наказания гордого человека. «Я к нему приду по его приглашению, но приду на его похороны блины есть, а до того весь мир узнает, что такое моя железная воля».
13.Бес на чердаке. Смешной эпизод.
14.Благостная смерть русского алкоголика.
15.Нелепая смерть немецкого трудоголика.
Вывод 1. «Надо ли вообще бежать в колесе, каковым является любой российский труд,— или стоит делать карьеру и капитал при помощи таких чисто русских методов, как благородная лень, удача или бескорыстная помощь ближнему? Ведь в России везёт тому, кто НЕ работает,— а чтобы проследить обычную здешнюю участь Штольца, хорошо бывает прочитать детям вслух куски из уморительно смешной «Железной воли» Лескова» (Дмитрий Быков).
Да, я рассказываю в 10 классе на уроках по «Обломову» о «Железной воле». Ученики слушают с удовольствием.
Ассоциации. Форма повествования – рассказ в рассказе. Вспоминается «После бала» Толстого: тоже всё так хорошо начиналось и так печально закончилось. Вспоминается также «Ионыч» Чехова: «картина бывает внушительная, и кажется, что едет не человек, а языческий бог».
Вывод 2. «Зачем же так пренебрегать авоськой с небоськой.
Ну, железные они (немцы), так и железные, а мы тесто простое, мягкое, сырое, непропеченное тесто, – ну, а вы бы вспомнили, что и тесто в массе топором не разрубишь, а, пожалуй, еще и топор там потеряешь» (Николай Лесков).
Николай Лесков – Железная воля
Николай Лесков – Железная воля краткое содержание
Железная воля – читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Лесков Николай Семенович
Ржа железо точит.
Мы во всю мочь спорили, очень сильно напирая на то, что у немцев железная воля, а у нас ее нет – и что потому нам, слабовольным людям, с немцами опасно спорить – и едва ли можно справиться. Словом, мы вели спор, самый в наше время обыкновенный и, признаться сказать, довольно скучный, но неотвязный.
Из всех из нас один только старик Федор Афанасьевич Вочнев не приставал к этому спору, а преспокойно занимался разливанием чая; но когда чай был разлит и мы разобрали свои стаканы, Вочнев молвил:
– Слушал я, слушал, господа, про что вы толкуете, и вижу, что просто вы из пустого в порожнее перепускаете. Ну, положим, что у господ немцев есть хорошая, твердая воля, а у нас она похрамывает, – все это правда, но все-таки в отчаяние-то отчего тут приходить? ровно не от чего.
– Как не от чего? и мы и они чувствуем, что у нас с ними непременно будет столкновение.
– Ну что же такое, если и будет?
– Да разумеется, вздуют.
– Полноте, пожалуйста: не так-то это просто нас вздуть.
– А отчего же не просто: не на союзы ли вы надеетесь? – Кроме авоськи с небоськой, батюшка мой, не найдется союзов.
– Пускай и так, – только опять: зачем же так пренебрегать авоськой с небоськой? Нехорошо, воля ваша, нехорошо. Во-первых, они очень добрые и теплые русские ребята, способные кинуться, когда надобно, и в огонь и в воду, а это чего-нибудь да стоит в наше практическое время.
– Да, только не в деле с немцами.
– Нет-с: именно в деле с немцем, который без расчета шагу не ступит и, как говорят, без инструмента с кровати не свалится; а во-вторых, не слишком ли вы много уже придаете значения воле и расчетам? Мне при этом всегда вспоминаются довольно циничные, но справедливые слова одного русского генерала, который говорил про немцев: какая беда, что они умно рассчитывают, а мы им такую глупость подведем, что они и рта разинуть не успеют, чтобы понять ее. И впрямь, господа; нельзя же совсем на это не понадеяться.
– Это на глупость-то?
– Да, зовите, пожалуй, глупостью, а пожалуй, и удалью молодого и свежего народа.
– Ну, батюшка, это мы уже слышали: надоела уже нам эта сказка про свежесть и тысячелетнюю молодость.
– Что же? и вы мне тоже ужасно надоели с этим немецким железом: и железный-то у них граф (*1), и железная-то у них воля, и поедят-то они нас поедом. Тпфу ты, чтобы им скорей все это насквозь прошло! Да что это вы, господа, совсем ума, что ли, рехнулись? Ну, железные они, так и железные, а мы тесто простое, мягкое, сырое, непропеченное тесто, – ну, а вы бы вспомнили, что и тесто в массе топором не разрубишь, а, пожалуй, еще и топор там потеряешь.
– Ага, это вы насчет старинного аргумента, что, мол, мы всех шапками закидаем?
– Нет, я совсем не об этих аргументах. Таким похвальбам я даю так же мало значения, как вашим страхам; а я просто говорю о природе вещей, как видел и как знаю, что бывает при встрече немецкого железа с русским тестом.
– Верно, какой-нибудь маленький случай, от которого сделаны очень широкие обобщения.
– Да, случай и обобщения; а только, по правде сказать, не понимаю: почему вы против обобщения случаев? На мой взгляд, не глупее вас был тот англичанин, который, выслушав содержание “Мертвых душ” Гоголя, воскликнул: “О, этот народ неодолим”. – “Почему же?” – говорят. Он только удивился и отвечал: “Да неужто кто-нибудь может надеяться победить такой народ, из которого мог произойти такой подлец, как Чичиков”.
Мы невольно засмеялись и заметили Вочневу, что он, однако, престранно хвалит своих земляков, но он опять сделал косую мину и отвечал:
– Извините меня, вы все стали такая не свободная направленская узость, что с вами живому человеку даже очень трудно говорить. Я вам простое дело рассказываю, а вы сейчас уже искать общий вывод и направление. Пора бы вам начать отвыкать от этой гадости, а учиться брать дело просто; я не хвалю моих земляков и не порицаю их, а только говорю вам, что они себя отстоят, – и умом ли, глупостью ли, в обиду не дадутся; а если вам непонятно и интересно, как подобные вещи случаются, то я, пожалуй, вам что-нибудь и расскажу про железную волю.
– А не длинно это, Федор Афанасьич?
– Н-нет! не длинно; это совсем маленькая история, которую как начнем, так и покончим за чаем.
– А если маленькая, так валяйте; маленькую историю можно и про немца слушать.
– Сидеть же смирно – история начинается.
– Вскоре после Крымской войны (*2) (я не виноват, господа, что у нас все новые истории восходят своими началами к этому времени) я заразился модною тогда ересью, за которую не раз осуждал себя впоследствии, то есть я бросил довольно удачно начатую казенную службу и пошел служить в одну из вновь образованных в то время торговых компании. Она теперь давно уже лопнула, и память о ней погибла даже без шума. Частною службою я надеялся достать себе “честные” средства для существования и независимости от прихоти начальства и неожиданностей, висящих над каждым служащим человеком по известному пункту, на основании которого он может быть уволен без объяснения. Словом, я думал, что вырвался на свободу, как будто свобода так и начинается за воротами казенного здания; но не в этом дело.
Хозяева дела, при котором я пристроился, были англичане: их было двое, оба они были женаты, имели довольно большие семейства и играли один на флейте, а другой на виолончели. Они были люди очень добрые и оба довольно практические. Последнее я заключаю потому, что, основательно разорившись на своих предприятиях, они поняли, что Россия имеет свои особенности, с которыми нельзя не считаться. Тогда они взялись за дело на простой русский лад и снова разбогатели чисто по-английски. Но в то время, с которого начинается мой рассказ, они еще были люди неопытные, или, как у нас говорят, “сырые”, и затрачивали привезенные сюда капиталы с глупейшею самоуверенностию.
Операции у нас были большие и очень сложные: мы и землю пахали, и свекловицу сеяли, и устраивались варить сахар и гнать спирт, пилить доски, колоть клепку, делать селитру и вырезать паркеты – словом, хотели эксплуатировать все, к чему край представлял какие-либо удобства. За все это мы взялись сразу, и работа у нас кипела: мы рыли землю, клали каменные стены, выводили монументальные трубы и набирали людей всякого сорта, впрочем, все более по преимуществу из иностранцев. Из русских высшего, по экономическому значению, ранга только и был один я – и то потому, что в числе моих обязанностей было хождение по делам, в чем я, разумеется, был сведущее иностранцев. Зато иностранцы составили у нас целую колонию; хозяева настроили нам довольно однообразные, но весьма красивые и удобные флигеля, и мы сели в этих коттеджах вокруг огромного старинного барского дома, в котором разместились сами принципалы.
Загрузка...