Александр Пушкин – Моцарт и Сальери
99 Пожалуйста дождитесь своей очереди, идёт подготовка вашей ссылки для скачивания.
Скачивание начинается. Если скачивание не началось автоматически, пожалуйста нажмите на эту ссылку.
Описание книги “Моцарт и Сальери”
Описание и краткое содержание “Моцарт и Сальери” читать бесплатно онлайн.
Пушкин Александр Сергеевич
Моцарт и Сальери
Все говорят: нет правды на земле.
Но правды нет – и выше. Для меня
Так это ясно, как простая гамма.
Родился я с любовию к искусству;
Ребенком будучи, когда высоко
Звучал орган в старинной церкви нашей,
Я слушал и заслушивался – слезы
Невольные и сладкие текли.
Отверг я рано праздные забавы;
Науки, чуждые музыке, были
Постылы мне; упрямо и надменно
От них отрекся я и предался
Одной музыке. Труден первый шаг
И скучен первый путь. Преодолел
Я ранние невзгоды. Ремесло
Поставил я подножием искусству;
Я сделался ремесленник: перстам
Придал послушную, сухую беглость
И верность уху. Звуки умертвив,
Музыку я разъял, как труп. Поверил
Я алгеброй гармонию. Тогда
Уже дерзнул, в науке искушенный,
Предаться неге творческой мечты.
Я стал творить, но в тишине, но в тайне,
Не смея помышлять еще о славе.
Нередко, просидев в безмолвной келье
Два, три дня, позабыв и сон и пищу,
Вкусив восторг и слезы вдохновенья,
Я жег мой труд и холодно смотрел,
Как мысль моя и звуки, мной рожденны,
Пылая, с легким дымом исчезали.
Что говорю? Когда великий Глюк
Явился и открыл нам новы тайны
(Глубокие, пленительные тайны),
Не бросил ли я все, что прежде знал,
Что так любил, чему так жарко верил,
И не пошел ли бодро вслед за ним
Безропотно, как тот, кто заблуждался
И встречным послан в сторону иную?
Усильным, напряженным постоянством
Я наконец в искусстве безграничном
Достигнул степени высокой. Слава
Мне улыбнулась; я в сердцах людей
Нашел созвучия своим созданьям.
Я счастлив был: я наслаждался мирно
Своим трудом, успехом, славой; также
Трудами и успехами друзей,
Товарищей моих в искусстве дивном.
Нет! никогда я зависти не знал,
О, никогда! – нижé, когда Пиччини
Пленить умел слух диких парижан,
Ниже́, когда услышал в первый раз
Я Ифигении[1] начальны звуки.
Кто скажет, чтоб Сальери гордый был
Когда-нибудь завистником презренным,
Змеей, людьми растоптанною, вживе
Песок и пыль грызущею бессильно?
Никто. А ныне – сам скажу – я ныне
Завистник. Я завидую; глубоко,
Мучительно завидую. – О небо!
Где ж правота, когда священный дар,
Когда бессмертный гений – не в награду
Любви горящей, самоотверженья,
Трудов, усердия, молений послан –
А озаряет голову безумца,
Гуляки праздного. О Моцарт, Моцарт!
Входит Моцарт.
Ага! увидел ты! а мне хотелось
Тебя нежданной шуткой угостить.
Ты здесь! – Давно ль?
Сейчас. Я шел к тебе,
Нес кое-что тебе я показать;
Но, проходя перед трактиром, вдруг
Услышал скрыпку. Нет, мой друг, Сальери!
Смешнее отроду ты ничего
Не слыхивал. Слепой скрыпач в трактире
Разыгрывал voi che sapete[2]. Чудо!
Не вытерпел, привел я скрыпача,
Чтоб угостить тебя его искусством.
Входит слепой старик со скрыпкой.
Из Моцарта нам что-нибудь!
Старик играет арию из Дон-Жуана; Моцарт хохочет.
И ты смеяться можешь?
Ужель и сам ты не смеешься?
Мне не смешно, когда маляр негодный
Мне пачкает Мадонну Рафаэля,
Мне не смешно, когда фигляр презренный
Пародией бесчестит Алигьери.
Постой же: вот тебе,
Пей за мое здоровье.
Старик уходит.
Не в духе нынче. Я приду к тебе
Что ты мне принес?
Нет – так; безделицу. Намедни ночью
Бессонница моя меня томила,
И в голову пришли мне две, три мысли.
Сегодня их я набросал. Хотелось
Твое мне слышать мненье; но теперь
Тебе не до меня.
Ах, Моцарт, Моцарт!
Когда же мне не до тебя? Садись;
Представь себе. кого бы?
Ну, хоть меня – немного помоложе;
Влюбленного – не слишком, а слегка –
С красоткой, или с другом – хоть с тобой,
Я весел. Вдруг: виденье гробовое,
Незапный мрак иль что-нибудь такое.
Ты с этим шел ко мне
И мог остановиться у трактира
И слушать скрыпача слепого! – Боже!
Ты, Моцарт, недостоин сам себя.
Какая смелость и какая стройность!
Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь;
Ба! право? может быть.
Но божество мое проголодалось.
Послушай: отобедаем мы вместе
В трактире Золотого Льва.
Я рад. Но дай схожу домой сказать
Жене, чтобы меня она к обеду
Жду тебя; смотри ж.
Нет! не могу противиться я доле
Судьбе моей: я избран, чтоб его
Остановить – не то мы все погибли,
Мы все, жрецы, служители музыки,
Не я один с моей глухою славой.
Что пользы, если Моцарт будет жив
И новой высоты еще достигнет?
Подымет ли он тем искусство? Нет;
Оно падет опять, как он исчезнет:
Наследника нам не оставит он.
Что пользы в нем? Как некий херувим,
Он несколько занес нам песен райских,
Чтоб, возмутив бескрылое желанье
В нас, чадах праха, после улететь!
Так улетай же! чем скорей, тем лучше.
Вот яд, последний дар моей Изоры.
Осьмнадцать лет ношу его с собою –
И часто жизнь казалась мне с тех пор
Несносной раной, и сидел я часто
С врагом беспечным за одной трапезой,
И никогда на шепот искушенья
Не преклонился я, хоть я не трус,
Хотя обиду чувствую глубоко,
Хоть мало жизнь люблю. Все медлил я.
Как жажда смерти мучила меня,
Что умирать? я мнил: быть может, жизнь
Мне принесет незапные дары;
Быть может, посетит меня восторг
И творческая ночь и вдохновенье;
Быть может, новый Гайден сотворит
Великое – и наслажуся им.
Как пировал я с гостем ненавистным,
Быть может, мнил я, злейшего врага
Найду; быть может, злейшая обида
В меня с надменной грянет высоты –
Тогда не пропадешь ты, дар Изоры.
И я был прав! и наконец нашел
Я моего врага, и новый Гайден
Меня восторгом дивно упоил!
Теперь – пора! заветный дар любви,
Переходи сегодня в чашу дружбы.
Особая комната в трактире; фортепиано.
Моцарт и Сальери за столом.
Моцарт и Сальери: некоторые размышления над драмой А.С. Пушкина
В этом году исполняется 215 лет со дня рождения А.С. Пушкина. Вновь и вновь мы приникаем к животворным источникам его творчества. И в том числе к «Маленьким трагедиям».
Творчество Пушкина во многом мистично. Дерзну сказать: временами христологично. Христологическим характером во многом обладает и драма «Моцарт и Сальери».
Понятно, что Пушкин оказался заложником черной легенды относительно Сальери: у того не было никаких причин для зависти Моцарту. Реальный Сальери был талантливым признанным композитором, состоявшимся человеком, счастливым семьянином, капельдинером Венской капеллы. Отравление Моцарта ему приписали. Кто и зачем? Трудно сказать. Темна вода во облацех…
Впрочем, есть одна версия. Если Моцарт действительно был отравлен, что не исключено, то его убийцами (и клеветниками Сальери) могли явиться масоны, с которыми знался Моцарт и чьи «таинства» и посвящения он безжалостно осмеял и освистал в «Волшебной флейте». Отступничества ему могли не простить… А дальше – дело техники. Пустить слух о причастности Сальери, из слуха сделать молву, из молвы – априорную истину. «И вот – общественное мненье». Оно оказалось столь могущественным, что довело Сальери до сумасшествия, в одном из припадков которого он признался в убийстве Моцарта. С юридической точки зрения ясно, какова цена подобному признанию. Но, увы, ведь всем известно…
Итак, в прямом смысле пушкинский Сальери не историчен. Но, однако, его образ является глубоко историчным в другом смысле и плане. Он – зеркало эпохи Французской революции и наполеоновских завоеваний.
В трагедии много следов т.н. Великой Французской революции
В трагедии много следов т.н. Великой Французской революции. Один из них – насмешливые слова Моцарта о своем божественном призвании. «Но божество мое проголодалось». Это явная аллюзия на слова предпоследнего царя ацтеков Монтесумы: «Боги жаждут». Понятно чего – крови. Их процитировал Камиль Демулен, говоря о Робеспьере и революционном терроре незадолго до своей гибели, а затем и казни Робеспьера. Как известно, т.н. Великая Французская революция послала на плаху многих гениальных ученых, писателей и поэтов. Среди них был и великий химик Лавуазье; отправляя его на плаху, судьи объявили: «Революции не нужны химики». Казнен был и знаменитый французский поэт Андре Шенье, которому Пушкин посвятил свое проникновенное стихотворение. В этом революционном контексте по-иному прочитывается гибель Моцарта: его убивает посредственность, представитель духовного третьего сословия, для которого непереносима аристократия духа. Характерна эгалитаристская логика Сальери с его мнимой заботой об общем благе:
Что пользы, если Моцарт будет жив
И новой высоты еще достигнет?
Подымет ли он тем искусство? Нет;
Оно падет опять, как он исчезнет…
Как тут не вспомнить Петрушу Верховенского из «Бесов»! «Все рабы и в рабстве равны. В крайних случаях клевета и убийство, а главное – равенство. Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов; не надо высших способностей! Их изгоняют или казнят. Цицерону отрезается язык, Копернику выкалываются глаза. Шекспир побивается каменьями. Рабы должны быть равны: без деспотизма еще не бывало ни свободы, ни равенства, но в стаде должно быть равенство».
Сальери – воплощение революционного духа, протеста против несправедливости земной и небесной. Этот протест присутствует с самого начала драмы:
Все говорят: нет правды на земле.
Но правды нет – и выше. Для меня
Так это ясно, как простая гамма.
И вопль обвинения, обращенный к самому Богу:
О небо!
Где ж правота, когда священный дар,
Когда бессмертный гений – не в награду
Любви горящей, самоотверженья,
Трудов, усердия, молений послан –
А озаряет голову безумца,
Гуляки праздного.
Как здесь не вспомнить притчу о работниках виноградника: «Пришедшие же первыми думали, что они получат больше, но получили и они по динарию; и, получив, стали роптать на хозяина дома и говорили: эти последние работали один час, и ты сравнял их с нами, перенесшими тягость дня и зной» (Мф. 20: 10–12).
Социальная сторона подобного обвинения очевидна: земные богатства достаются не труженикам, а «гулякам праздным», «безумцам», «прожигателям жизни».
Здесь уместно задуматься: каков был механизм атеизма времен Французской революции, и почему вчерашние добрые католики бросались бить статуи святых и гадить в храмах? Объяснения можно предложить самые разные: одно из наиболее убедительных – извращенная жажда справедливости, оборотная сторона которой – зависть. Почему, если Бог есть, Он позволяет, чтобы праздные люди богатели и роскошествовали, а труженики разорялись, нищенствовали и угнетались? Христианину ведом ответ на этот вопрос, но он закрыт для того человека, у которого всё – здесь и сейчас и сосредоточено в сей бренной материи.
Однако трагедия пушкинского Сальери гораздо глубже. Ему ведомы духовные глубины, он знает, что такое неземная красота, и тем страшнее его страдания, что не он является творцом такой красоты. Его терзает зависть, и он сам понимает, насколько отвратителен и некрасив этот грех.
Кто скажет, чтоб Сальери гордый был
Когда-нибудь завистником презренным,
Змеей, людьми растоптанною, вживе
Песок и пыль грызущею бессильно?
Никто! А ныне – сам скажу – я ныне
Завистник. Я завидую; глубоко,
Мучительно завидую…
Эти пушкинские слова глубоко связаны со Священным Писанием, с образом диавола как змия-искусителя, из зависти соблазнившего Еву и за это присужденного к следующему наказанию: «И сказал Господь Бог змею: за то, что ты сделал это, проклят ты пред всеми скотами и пред всеми зверями полевыми; ты будешь ходить на чреве твоем, и будешь есть прах во все дни жизни твоей» (Быт. 3: 14). «Завистью диавола смерть вошла в мир», – говорит Иисус, сын Сирахов. И действительно, Сальери сеет смерть, разрушение и без-образие.
И вот оборотная сторона притчи о работниках виноградника: ропотник-работник становится Каином, братоубийцей. Ведь Сальери убивает не просто своего друга, он убивает собрата по искусству и только потому, что Бог не призрел на его, Сальери, многочисленные труды и жертвы, возделывание музыкальной нивы в поте лица, а призрел на «гуляку праздного», беспечного «пастуха» Моцарта.
В характере пушкинского Моцарта много от Авеля. Он кроток, простодушен, чужд всякой гордости, в отличие от гордеца Сальери. Он подлинно смиренен и вежливо с юмором отстраняет всякие разговоры о своем «сверхъестественном» призвании. Он любит жизнь в самых, казалось, незатейливых ее проявлениях: радостно возится на полу со своим сыном, с восторгом слушает музыку слепого скрипача, более похожую на скрип. В отличие от Сальери, он живет не для себя, а для других, не задумываясь об этом. И при этом он – творец, ясный, светлый, жизнерадостный, обыкновенно-спокойный. К нему применимы слова Христа: «И научитеся от мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим».
И в этом контексте внутренний поединок Моцарта и Сальери приобретает иной смысл: это оппозиция Христос – Каиафа, Спаситель – фарисеи. По особому воспринимаются слова Сальери:
Нет! не могу противиться я доле
Судьбе моей: я избран, чтоб его
Остановить – не то мы все погибли,
Мы все, жрецы, служители музыки,
Не я один с моей глухою славой…
Как тут не вспомнить слова Каиафы: «Вы ничего не знаете, и не подумаете, что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб» (Ин. 11: 49–50)!?
Образ Сальери связан с масонской «математической традицией»
Распятие Христа Каиафа оправдывает спасением иудейского народа (но прежде – сословия священников и фарисеев). Убийство Моцарта Сальери оправдывает спасением избранного – жреческого – сословия композиторов. Если мы вспомним, что Сальери, прежде всего, – математик, проверяющий алгеброй гармонию, и впишем в контекст Французской революции, то всё встает на свои места. Образ Сальери связан с масонской «математической традицией», в том числе и с образом циркуля; Бог для масонов – Архитектон вселенной, но на последних ступенях посвящения Богом может стать человек. Соответственно, Сальери может символизировать Каиафу новейших времен – масона-революционера, истребляющего аристократию духа, и одновременно – новейшего Каина-братоубийцу, носителя революционного террора.
Но и к Каину-Сальери приходит возмездие. Характерна концовка:
Ты заснешь
Надолго, Моцарт! Но ужель он прав,
И я не гений? Гений и злодейство
Две вещи несовместные.
Чем кончает Каин? Он убивает своего брата, который мешал ему и его превосходил, но и сам становится практически нулем: он теряет свою силу и оказывается жалким паркинсоником: «и ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей; когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя; ты будешь стенать и трястись на земле» (Быт. 4: 11–12. Текст дается по Септуагинте). Сальери убил гения и тут же осознал, что он не гений, а всего лишь заурядный убийца и завистник, «змея, людьми растоптанная вживе». Убитый Моцарт одержал над Сальери духовную победу своими простыми мудрыми христианскими словами:
Пушкин – Моцарт и Сальери
Enter the blind man, violin in hand S a l i e r i I’ll wait. Be sure to come. Here is the poison, Izora’s latest gift. I‘ve kept it for about eighteen years And ever since my life appears A godly wound to me, and I would often sit With a carefree friend of mine at table, And I have never bowed To whisper of temptation, though I am not A coward, and I am quick to take offence, МоцартПо моему глубокому убеждению, Моцарт есть высшая, кульминационная точка, до которой красота досягала в сфере музыки. Моцарт — это молодость музыки, вечно юный родник, несущий человечеству радость весеннего обновления и душевной гармонии. А. С. Пушкин. «Моцарт и Сальери»Сальери. Моцарт. Сальери. Моцарт. (Входит слепой старик со скрыпкой.) Из Моцарта нам что-нибудь. (Старик играет арию из Дон-Жуана; Моцарт хохочет.) Сальери. Моцарт. Сальери. Моцарт. Ты, Сальери, Сальери. Моцарт. Сальери. Моцарт (за фортепиано). Сальери. Моцарт. Сальери. Моцарт. Сальери. Моцарт. Сальери. Вот яд, последний дар моей Изоры. (Особая комната в трактире; фортепиано.) МОЦАРТ И САЛЬЕРИ ЗА СТОЛОМ. Сальери. Сальери. Моцарт. Сальери. Моцарт. Моцарт. Моцарт. Моцарт. Сальери. Моцарт. Сальери. Моцарт. (Бросает яд в стакан Моцарта.) Моцарт. Сальери. Моцарт (бросает салфетку на стол). (Идет к фортепиано.) Слушай же, Caльери, Сальери. Моцарт. Сальери. До свиданья. Ты заснешь * О вы, которые знаете. (итал.) |