Немец в валенках – краткое содержание рассказа Воробьева

“Суровая правда” Константина Воробьева. Урок внеклассного чтения по рассказу К.Д. Воробьева “Немец в валенках”

Разделы: Литература

Кто помнит, тот не знает пораженья,
Кто помнит, тот беспамятных сильней! (Ник. Грибачев)

I. Литературно-музыкальная композиция

Весь под ногами шар земной
Живу. Дышу. Пою.
Но в памяти всегда со мной
Погибшие в бою.
Пусть всех имен не назову,
Нет кровнее родни.
Не потому ли я живу.
Что умерли они?

1-й Ведущий:Мы хотим сегодня пристально всмотреться в лица писателей-фронтовиков, которые вышли навстречу врагу, когда началась война, и сделали все, что смогли. В произведениях Дмитрия Ковалева, Константина Симонова, Александра Межирова, Ольги Берггольц, Семена Гудзенко, Юлии Друниной, Николая Майорова, Дмитрия Кедрина и многих других отразилась суровая правда войны.

Как это было! Как совпало –
Война, беда, мечта и юность!
И это все в меня запало
И лишь потом во мне очнулось!
Сороковые, роковые,
Свинцовые, пороховые…
Война шагает по России,
А мы такие молодые!

2-й Ведущий: В ярком созвездии блестящих имен горит особым светом звезда Константина Дмитриевича Воробьева. Трудной была его судьба. Он родился 24 сентября 1919 года в крестьянской семье в селе нижний Реутец Медвенского района курской области. У Константина было 5 сестер и брат. С детских лет пришлось будущему писателю выполнять почти все крестьянские работы. Пришлось пережить и голод, и раскулачивание, и нищету. Но все беды не заслонили в его душе красоту родной курской земли.

Где река словно лента,
Где отчизны исток,
Поле дышит легендой
У развилки дорог.
Здесь трава, словно повесть,
Здесь княжна-тишина.
Поклонюсь тебе в пояс,
Красных зорь сторона.
Здесь вечерней порою
Ты не раз проходил
Здесь о русских героях
Ветер песню сложил.

1-й Ведущий: Окончив сельскую школу, поступил Константин Воробьев в сельскохозяйственный техникум в Мичуринске. Но после учебы стал киномехаником и 6 месяцев разъезжал по деревням с кинопередвижкой.

В 1935 году начал писать стихи и небольшие корреспонденции о сельской жизни.

Затем стал литературным инструктором в Медвенской местной прессе. Но его уволили за недозволенные стихи. Тогда он и уезжает в Москву, где работает в редакции фабричной газеты.

С 1938 по 1940 год служит в Красной Армии, работал литературным редактором газеты Академии красной Армии имени Фрунзе. Оттуда Константин Воробьев был направлен на учебу в Кремлевское краснознаменное пехотное училище.

Звучит музыка (песня “Священная война” или тема нашествия из “Ленинградской симфонии” Шостаковича)

2-й Ведущий: В октябре 1941 года в составе роты кремлевских курсантов Константин Дмитриевич был отправлен на фронт. В декабре 41-го под клином его рота была почти полностью уничтожена. Подвиг этих ребят писатель изобразил в повести “Убиты под Москвой” (1963г.)

Перебирая наши даты,
Я обращаюсь к тем ребятам,
Что в 41-м шли в солдаты
И в гуманисты в 45-м.
В них были вера и доверье.
А их повыбило железом,
И леса нет – одни деревья.
А я все слышу, слышу, слышу,
Их голоса припоминая,
Я говорю про Павла, Мишу,
Илью Бориса, Николая.

2-й Ведущий: Повесть “Убиты под Москвой” выделялась своей правдивостью, дерзостью, остротой. Автор хочет понять, почему так бессмысленно гибнут без 5-ти минут офицеры, которые, казалось бы, должны побеждать…

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.
Мы пред нашим комбатом, как пред Господом Богом, чисты.
На живых порыжели от крови и глины шинели.
На могилах у мертвых расцвели голубые цветы.
Пусть живые запомнят и пусть поколенья узнают
Эту, взятую с боем суровую правду солдат.

Звучит песня “У деревни Крюково”

1-й Ведущий: В декабре 1941 года под Клином Константин Воробьев был контужен и в бессознательном состоянии попал в плен. Прошел Саласпилсский и Шауляйский лагеря для военнопленных. За эти два года пережил самые кошмарные, нечеловеческие мучения. Правду о пребывании в плену он описал в повести “Это мы, Господи!” Уже в самом названии слышится стон измученных…

Вновь заря над колючим забором.
Я жив и поэзия не умерла:
Пламенем ненависти исходит
Раненое сердце орла.

1-й Ведущий: Из плена Воробьеву удалось бежать. Он попал в партизанский отряд и продолжал бороться.

Печататься Константин Дмитриевич Воробьев начал в 1954 году. Его рассказы и повести – это биография современника, участника борьбы против фашизма.

Константин Дмитриевич Воробьев умер 2-го марта 1975 года в Вильнюсе. Наиболее известен стал писатель только в последние годы. Раньше его имя и книги не были популярны. Может быть, потому, что слишком суровая, горькая правда заключается в них.

II. Беседа по тексту рассказа К.Д.Воробьева “Немец в валенках”.

Рассказ предварительно прочитан дома учащимися по книге для учеников 6-го класса “Вокруг тебя – мир”. Тексты находятся у каждого из ребят на столе. Анализируем текст “вслед за автором”. “Медленное чтение” сочетается со словарной работой.

– Рассказ К.Д. Воробьева “Немец в валенках” переносит нас во времена Великой отечественной войны. В центре этого произведения непростые взаимоотношения пленных и фашистов. В основе рассказа – реальные факты из лагерной жизни.

– Интересно ли было читать рассказ?

– Были ли моменты, когда вам хотелось прервать чтение? Почему?

– Когда и где происходит действие рассказа? (Весна, Прибалтика, лагерь штрафников)

Словарь: – Как вы понимаете выражения “проклевывалась трава и засвечивались одуваны”?

– Найдите и прочитайте описание внешности Вили.

– Обратите внимание на сравнения “как подсолнух”, “как деревенский кот”. Если бы вместо этих сравнений были, например, “как апельсин”, “как тигр”, повлияло бы это на ваше впечатление об охраннике?

– Как воспринимают сначала этого охранника пленные?

– Почему пленные смотрят на ноги немца? (Он обут в валенки)

– Что это означает для пленных? (Он побывал в сражениях под Москвой)

– А почему важно, что немец воевал под Москвой? (Жестокий. Опытный. Мстительный)

– Что сразу понимает герой рассказа, когда видит, как морщится при ходьбе фашист? (У него отморожены пальцы)

– Чего он ожидает от немца?

– Почему не признается, что и у него ноги болят?

Словарь: Кто такие доходяги, почему их так называют?

– Какие чувства испытывает Вилли к Александру вначале? (удивление, неверие, растерянность)

– Зачем, по-вашему, подходит к другу Иван Воронов? (выручать)

– Что означает протянутая охранником сигарета? (Немец хочет показать расположение)

Словарь: Кто находится в бараке? (штрафники)

– Кого называли штрафниками?

– Кем был Вили Броде до войны?

– Почему он говорит об этом пленному доходяге, штрафнику? Что их объединяет.

Словарь: Кто такой конвоир?

– Почему пленный думает о смерти? Ждет ли он чего-нибудь хорошего от фашиста?

– Что необычного в том, что охранник отпустил доходягу? (Вспомните, что в бараке собраны те, кто уже бежал, и не единожды).

– Понял ли пленный, зачем приходил охранник?

– Ждет ли он его снова?

– Как Вилли обращается к пленному, придя второй раз?

– Важно ли, по-вашему, как обращаться к человеку? А к пленному? Знаете ли вы, как обращались к заключенным в лагере? (по номеру)

– Какое сравнение, мало сочетающееся с образом врага, использует писатель?

– О чем в первую минуту встречи думает Александр, глядя на немца? (броситься)

– Ожидает ли пленный, что охранник принесет хлеб? А вы? (исходя из логики раскрытия характера героя, да)

– Прочитайте, как описан хлеб.

Словарь: Как вы понимаете эпитеты изнурительный запах, невесомая важность, скрыто-живая телесная теплота хлеба?

– Как в тексте показано, что охранник осознает: он рискует, принося заключенным хлеб? (он оглядывается, отбирает обертку, торопит съесть)

– Почему немец не сразу уходит? (он видит в пленном человека, общается с ним)

– А что именно позволило охраннику увидеть в заключенном человека? (так же, как и у него, отмороженные ноги)

– Ждет ли теперь Александр немца в валенках? Докажите текстом (“С этой минуты я стал ждать…”)

– Как собирается он поступить с хлебом?

– Что означает для доходяг этот “разовый укус” хлеба?

– Понимает ли военинженер Тюрин, что происходит между Вилли и Александром?

– Как вы относитесь к Тюрину?

– Как воспринимается финал рассказа?

– Хочется ли вам, чтобы Вилли остался жив? Почему?

– Всякий ли пленный может рассчитывать на сострадание?

– А какого обращения заслуживает любой пленник?

III. Викторина по рассказу К.Д. Воробьева “Немец в валенках”.

Викторину проводит один из ребят с помощью учителя. Вопросы викторины составлены учениками под руководством учителя и записаны на карточках.

– Это пленный штрафник. Он идет, балансируя то правой, то левой рукой. У него отморожены пальцы ног. (Александр).

– У него голубые глаза, опушенные белесыми ресницами. Он носит меховую куртку под мундиром. Он бывший Бауэр. (Вили Броде).

– У него отморожены пальцы ног. Он сидит, держа ноги на весу. Он носит валенки несмотря на теплую погоду. (Вили Броде).

– Он коренастый. Широколицый и рыжий. На нем сибирские валенки с отрезанными голенищами. Он ступает мягко и врозваль. (Вили Броде).

– Он был доходяга. Он остался жив, перенеся ужас плена. Он идет, будто плывет. (Иван Воронов).

– 20 пар глаз смотрят на Александра исступленно и гневно, как… (у святителей на иконах).

– Немец махнул рукой на Воронова, как… (кот лапой).

– Воронов лежит животом вниз, как… (собака).

– Его глаза блестят, как… (угли).

– Иван позвал Сашу, как… (из-за горизонта).

– Вили Броде был рыжий как… (подсолнух).

– Он ступает мягко и врозваль, как… (деревенский кот).

– Немец стоял у дверей, как… (одуван в запретной черте).

– Александр приподнял ноги, как… (немец).

– Александр подравнял углы бутерброда, и бутерброд округлился, как… (коржик).

– Бенк обрушил на затылок Александра что-то тяжкое и кругло-тупое, как… (бревно).

– штрафников в бараке? (46)

– шагов должно разделять конвоира и пленного? (6)

– удается пробежать пленному по прямой? (10 шагов) влево? (15) вправо? (20)

– лет Александру? (22)

– Вили Броде? (он старше Сашу на целое детство)

– Раз приходил немец к доходяге? (3)

– % сигареты Саша оставил другу? (20)

– лет Тюрину? (под 40)

– ярусов нар в бараке? (3)

– шагов надо было преодолеть Александру, чтобы подойти к немцу? (4)

– хлеба оставил Саша Ивану? (половину в первый раз, половину половины – во второй)

– хлеба намеревался Саша дать первым двум доходягам? (по разовому укусу)

– есть и у немца-охранника, и у доходяг в бараке? (вши)

– заставило немца выругаться? (отсутствие у пленных воды)

– вызвало у Саши сочувствие к Вили? (общая беда)

– песню, которую поет Тюрин (“Вы жертвою пали…”)

– какую теплоту хлеба ощущает Саша? (скрыто-живую)

– какой запах хлеба он чувствует? (изнурительный)

– каким образом немец подзывает пленного в первый раз? Во второй? (пальцем; по имени)

– довоенное занятие вили (Бауэр)

– военную специальность Воронова (воентехник)

– армейский чин Тюрина (военинженер)

– “ремесло” Александра (шумахер, сапожник)

– кем служил Вили в лагере? (охранник)

– звание конвоира Бенка (унтер)

– звание конвоира Кляйна (Фельдфебель).

Объясни значение слов

• Нары
• Яруг
• Доходяга
• Штрафник
• Колдобина
• Табанить
• Остолбенеть
• Конвоировать
• Ступать врозваль

Объясни эпитеты

• Трудная тишина
• Изнурительный запах
• Моровой лагерь
• Западающий голос
• Залагерная прогулка

Объясни метафоры

• Проклевывалась тишина
• Засвечивались одуваны
• Коротал последний градус жизни
• Окно лепилось у потолка
• Глотать бесстрастно.

За каждый правильный ответ ассистенты вручают звездочки.

IV. Подведение итогов.

– В каком документе закреплены права военнопленных? (3-я Женевская конвенция 1949 года)

– А что вы знаете о том, как в настоящее время порой обращаются с пленными?

– Так почему же нам так важно знать настоящую, “суровую правду” о войне, помнить, что было?

– Об этом замечательно сказано в стихотворении Н. Грибачева:

Гремят истории колокола,
Взывая к памяти моей,
И в них набаты
Жестоких битв и созиданий даты
И праздники, чья ширь и даль светла.
И позабытый вновь встает рассвет,
И кто-то в травы падает сраженный,
И город, артиллерией сожженный,
От дыма черен и от пепла сед.
Они гремят, в них отзвук прежних дней,
Намек, подсказка, предостереженье.
Кто помнит, тот не знает пораженья,
Кто помнит, тот беспамятных сильней.

Немец в валенках – краткое содержание рассказа Воробьева

Об особенностях преподавания родного русского языка.

Родная русская литература

О преподавании родной русской литературы.

Официальные материалы

Нормативные документы о предметной области.

• Вы здесь:
• Главная
• Родная литература
• Урок по рассказу К.Д. Воробьёва «Немец в валенках»

Урок по рассказу К.Д. Воробьёва «Немец в валенках»

На уроке в 7 классе размышляем, совместимы ли понятия «война» и «гуманизм».

ГУМАНИЗМ КАК ГЛАВНЫЙ ЗАКОН СОХРАНЕНИЯ ЖИЗНИ НА ЗЕМЛЕ

(УРОК РОДНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ В 7-М КЛАССЕ)

Цель урока: создание условий для понимания идейно-художественного своеобразия рассказа курского писателя Константина Дмитриевича Воробьёва «Немец в валенках»; организация деятельности учащихся по анализу прозаического текста; создание условий для развития морально-нравственных качеств учеников.

Планируемые результаты:

Личностные: воспитание у детей чувства гордости и любви к малой родине на примере главного героя рассказа Константина Дмитриевича Воробьёва «Немец в валенках»; формирование чувства ответственности за свои поступки.

Метапредметные: умение самостоятельно формулировать тему и цель урока, умение подбирать аргументы для подтверждения собственной позиции, способность самостоятельно организовать поисково-исследовательскую деятельность, умение контролировать и оценивать собственную деятельность, умение определять степень успешности своей работы и работы одноклассников, умение работать в паре, умение формулировать собственное мнение.

Предметные: умение анализировать прозаический текст, понимание проблемы и гуманистического пафоса рассказа К.Д. Воробьёва «Немец в валенках», умение находить изобразительно-выразительные средства и определять их роль в создании художественных образов.

Тип урока: урок родной литературы (русской), урок формирования новых знаний.

Форма урока: урок открытых мыслей, урок-исследование.

Оборудование: компьютер, проектор, карточки с заданиями для самостоятельной работы, смайлики для рефлексии, текст рассказа К.Д.Воробьёва «Немец в валенках».

Ход урока

I. Просмотр видео «В память о погибших в концлагерях» (https://www.youtube.com/watch?v=XBacgCOcqOI, продолжительность – 2 минуты 16 секунд)

• Как вы думаете, о чем пойдет речь на уроке? (о жизни военнопленных в период немецко-фашистской оккупации; о страданиях Саши, одного из сорока шести пленных штрафников, и поступке Вилле Броде, немецкого конвоира)
• Вам нравится читать произведения о Великой Отечественной войне? Почему?

II. Формулирование темы и задач урока.

• Как вы думаете, о чем мы будет говорить на уроке?
• Сегодня мы поразмышляем над рассказом К.Д. Воробьева «Немец в валенках». Предположите, что мы будем делать.

III. Анализ текста: определение основной проблемы.

• Как вы понимаете слово «гуманизм»?

Humanus (лат.) – человеческий.Это система воззрений, признающая ценность человека как личности, его право на свободу, счастье, развитие и проявление своих способностей, считающая благо человека критерием оценки общественных отношений.

• Приведите примеры синонимов этого слова.

Синонимы: человечность, человеколюбие, уважение к людям.

• Давайте обратимся к рассказу К.Д. Воробьёва. Что больше всего запомнилось в нём? Что было самым трогательным?
• На какую деталь обращает внимание автор? Что стало причиной проявления заботы в отношении немца со стороны пленного? (На обмороженные пальцы).
• Еще одна тема – чувство товарищества (об этом говорят многие эпизоды рассказа – в финале повествования автор описывает момент, в котором показано отношение главного героя к своим сотоварищам по бараку, а одновременно и по несчастью. Герой не съедает весь хлеб, принесенный ему немцем, он оставляет ровно половину Воронову. Остальные обитатели барака отнеслись к дружбе немца и русского презрительно и враждебно, не скрывая своего отношения).
• Дайте оценку поведению главного героя (ситуация выбора, в которой оказался главный герой очень сложная. Поддерживать дипломатические отношения с немцем герой решается не только ради своего благополучия, но и ради продления жизни сокамерникам, которые были готовы его возненавидеть).

Сообщение ученика о нацистском концлагере в Саласпилсе (индивидуальный информационный проект).

Слово учителя:

Ни годы, ни десятилетия не сотрут пережитого из памяти людей, чья судьба была опалена войной. У каждого была своя война. Об одной такой судьбе военнопленного поведал в своем произведении «Немец в валенках» курский писатель К.Д. Воробьёв. В этом рассказе, написанном в 1966 году, автор повествует о реальном случае сплочения представителей враждующих сторон. Произведение это сам он считал одним из лучших, но в редакциях и издательствах были противоположные мнения. В основу этого рассказа положен факт из лагерной жизни К. Воробьева. Да, действительно, был такой немец по имени Вилли Броде, который проникся к Константину Дмитриевичу состраданием и подарил ему сигареты. Но в целом этот рассказ подчинен авторскому замыслу.

Давайте погрузимся в текст, заглянем в мастерскую поэта и определим, какими инструментами он пользовался, чтобы заставить нас, современных читателей, подумать над проблемой, поднятой им. Но сначала давайте определим значение некоторых слов, встречающихся в тексте К.Д. Воробьёва.

Словарь (индивидуальный информационный проект)

• Штрафники – военнослужащие, совершившие преступления (кроме тяжких преступлений, за которые полагалась смертная казнь) и осуждённые приговоромвоенного трибунала с применением отсрочки исполнения приговора до окончания войны.
• Опорки – остатки стоптанной и изодранной обуви, едва прикрывающие ноги или изношенные сапоги с отрезанными по щиколотку голенищами.
• Шумахер – распространённая немецкая фамилия, означает «сапожник».
• Эрзац – или суррога́т — неполноценный заменитель чего-либо. Понятие «эрзац» стало широко применяться во время Первой мировой войны, когда в Германии из-за огромного недостатка стратегических продуктов сливочное масло стали заменять маргарином, сахар— сахаринoм, a кофе — цикорием.
• Доходяга – предельно изможденный, обессилевший человек или животное.
• Унтер – унтер-офице́р — нижние чины (должность — звание) и категория младшего командного и начальствующего состава в вооружённых силах (ВС) разных государств и стран, условно соответствующая сержантско-старшинскому составу.
• Фельдфебель – это звание относится к старшей категории унтер-офицеров.

IV. Эвристическая беседа:

• Что удивило вас в названии? Что автор подчеркивает этой деталью? (валенки, казалось бы, обувь русских людей, а тут немец)
• Какими словами называет Воробьев обитателей барака?

(штрафники; доходяга; больные; те, кто хныкал, закрывался от ударов и стонал)

• В чем особенность лагеря? (пленные пытались бежать)
• Расскажите о главных героях. (Александр, 22 года, пленный, его имя с греческого переводится как «защитник»; Вилле (русский аналог – «Василий»; Броде – немецкий охранник («брод» по-немецки – «хлеб»).
• Как происходит сближение Александра и Вилле Броде?

(немец передал Александру маленький квадратный пакет из серой бумаги, Александр сразу почувствовал невесомость хлеба)

• Что заключалось в понятии «хлеб»? (в хлебе скрыта живая телесная теплота)
• Почему хлеб не принимается другими военнопленными?

(военный инженер Тюрин, будучи старостой барака, предупредил, что тот, кто примет от Александра вражескую приманку, должен будет сурово ответить)

• Каков финал рассказа? Можем ли мы надеяться на счастливый исход?
• Возможен ли гуманизм во время войны?
• Напишите формулу гуманизма.

(уважение, сострадание, милосердие)

V. Определение идеи произведения.

Финал в рассказе открытый, чтобы каждый читатель ответил на вопрос: остался ли жив Вилле Броде? Бессмысленна ли помощь немецкого крестьянина?

• Почему автор оставил такой финал?
• Все дальше уходит в историю Великая Отечественная война. Но не становится только прошлым. Тема войны в творчестве писателя К.Д. Воробьёва основная. Она вмещает у него все основные нравственные, идеологические и социально-политические аспекты современности. И потому, читая его произведения, мы вновь и вновь возвращаемся к теме поведения человека на войне.

VI. Рефлексия.

• Предлагаю еще раз вспомнить Александра из рассказа Константина Воробьёва. Какие качества характера этого героя вы хотели бы воспитать у себя?
• На столе у учителя две вазы. Если вам понравился урок, и вы узнали что-то новое, то положите в вазу красный цветок, если не понравился – голубой.

VII. Домашнее задание.

Напишите сочинение-рассуждение «Совместимы ли понятия «война» и «гуманизм»?

Литература

1. Ефремова Т.Ф. Новый толково-словообразовательный словарь русского языка. – М., «Русский язык», 2000 г.
2. Литература в школе от А до Я. 5-11 классы: энциклопедический словарь-справочник. – М., «Дрофа», 2006 г.
3. Большой справочник. Литература для школьников и поступающих в вузы. – М., «Дрофа», 2004 г.
4. Воробьев К.Д., Носов Е.И. Фанфары и колокола. – Курск, 1998 г.

Немец в валенках – краткое содержание рассказа Воробьева

Немец в валенках

Константин Дмитриевич Воробьев

НЕМЕЦ В ВАЛЕНКАХ

Тогда в Прибалтике уже наступала весна. Уже на нашем лагерном тополе набухали почки, а в запретной черте – близ проволочных изгородей проклевывалась трава и засвечивались одуваны. Уже было тепло, а этот немец-охранник явился в наших русских валенках с обрезанными голенищами и в меховой куртке под мундиром. Он явился утром и дважды прошелся по бараку от дверей до глухой стены: сперва оглядывал левую сторону нар, потом правую,кого-то выиски-вал среди нас. Он был коренастый, широколицый и рыжий, как подсолнух, и ступал мягко и врозваль, как деревенский кот.

Мы – сорок шесть пленных штрафников – сидели на нижних ярусах нар и глядели на ноги немца,- эти сибирские валенки на нем с обрезанными голенищами ничего не сулили нам хорошего. Ясно, что немец воевал зимой под Москвой. И мало ли что теперь по теплыни взбрело ему в голову и кого и для чего он тут ищет! Он сел на свободные нары, закинул ногу на ногу и поморщился. Я по себе знал, что отмороженные пальцы всегда болят по теплыни. Особенно мизинцы болят. Вот и у немца так. И мало ли что он теперь задумал! Я сидел в глубине нар, а спиной в меня упирался воентехник Иван Воронов,- он был доходяга и коротал свой последний градус жизни. У нас там с Вороновым никогда не рассеивались сумерки,- окно лепилось над третьим ярусом, и все же немец приметил нас, точнее, меня одного. Он протянул по направлению ко мне руку и несколько раз согнул и расправил указательный палец.

Я уложил Ивана и полез с нар. Там и пространства-то было на четыре вольных шага, но я преодолел его не скоро: немец сидел откинувшись, держа ноги на весу и глядя на меня с какой-то болезненно брезгливой гримасой, а мне надо было балансировать, как бы табанить то правой, то левой рукой, чтоб не сбиться с курса, чтоб подойти к нему по прямой. Я не рассчитал и остановил-ся слишком близко от нар, задев поднятые ноги немца своими острыми коленками. Он что-то буркнул – выругался, наверно,- и отстранился, воззрившись на мои босые ноги с отмороженны-ми пальцами. Я стоял, балансировал и ждал, и в бараке было тихо и холодно. Он что-то спросил у меня коротко и сердито, глядя на ноги, и я отрицательно качнул головой,- мы знали, что охран-ники и конвоиры особенно усердно били доходят, больных и тех, кто хныкал, закрывался от ударов и стонал.

– Шмерцт нихт?* – спросил немец и посмотрел на меня странно: в голубых глазах его, опушенных белесыми ресницами, было неверие, удивление и растерянность.- Ду люгст, менш!** – сказал он. Я понял, о чем он, и подтвердил, что ноги у меня не болят. Он мог бы уже и ударить,- я был готов не заслоняться и не охать, а на вопросы отвечать так, как начал. Ожидание неминуемого – если ты в плену и тебе двадцать два года – главнее самого события, потому что человек не знает, с чего оно начнется, сколько продлится и чем закончится, и я начал уставать ждать, а немец не торопился. Он сидел, о чем-то думал, странно взглядывая на меня и поддержи-вая на весу свои ноги в валенках с обрезанными голенищами. В бараке было тихо и холодно. Наконец немец что-то придумал и полез рукой в правый карман брюк. Я расставил ноги, немного наклонился вперед и зажмурился,- начало неминуемого было теперь известно. Оно тянулось долго, и. когда немец что-то сказал, я упал на него, потому что был с закрытыми глазами и звук его голоса показался мне глохлым эхом конца события. Немец молча и легко отвалил меня в сторону, и я побарахтался сам с собой и сел на край нар. В бараке было очень тихо и холодно. Наверно, Воронов видел, как я подходил к немцу, и теперь сам двигался к нам тем же приемом будто плыл. Он глядел мне в лоб,- может, ориентир наметил, чтоб не сбиться с курса, и глаза у него были круглые и помешанно-блестящие. Немец не замечал Воронова, пробуя склеить сигарету,- я поломал ее, когда упал на него, а Иван все шел и шел, табаня то правой, то левой рукой. Я не знал, что замыслил мой друг доходяга. Управившись с сигаретой, немец увидел Воронова и сперва махнул на него рукой, как кот лапой,- перед своим носом, а затем уже крикнул:

** Ты лжешь, человек! (нем.)

– Иди назад! – сказал я Ивану.

– А. ты? – за два приема выговорил он, по-прежнему глядя мне в лоб сумасшедшими глазами.

– Я тоже приду,- сказал я.

– Форт! – крикнул немец и махнул рукой перед своим носом.

– Иди к себе! Скорей! – сказал я, и Воронов округло повернулся, и его повело куда-то в сторону от нашего с ним места в углу нар. Зажигалка у немца не работала,- наверно, камушек истерся или бензин иссяк, и он все клацал и клацал, не упуская из вида Ивана,- опасался, может, что того завернет сюда снова. Воронов добрался до места и лег там животом вниз, уложив по-собачьи голову на протянутые вперед руки. Он глядел мне в лоб. В сумраке нар глаза его блестели, как угли в золе, и немец издали опять махнул на них кошачьим выпадом руки, а Иван тоненьким – на исходе – голосом сказал: – Хрен тебе. в сумку.

– Вас вюншт дизер феррюктер?* – спросил немец. Возможно, он произнес не эти слова,- я ведь не знал по-немецки, но он спрашивал о Воронове, и я ответил, тронув свой кадык:

Немец наморщил лоб, глядя на мой рот, и понял:

– Бекомт ир денн кайн вассер?***

– Шайзе! – негромко и мрачно выругался немец, а Иван попросил меня рвущимся подголоском:

– Саш, скажи ему. хрен, мол, в сумку!

* Чего хочет этот сумасшедший? (нем.)

*** Вы не получаете воды? (нем.)

Он сулил ему не хрен, а совсем другое, что, как казалось ему, не лучше стужи под Москвой, я кивнул, обещая, и Воронов притих и перестал блестеть глазами. Немец закурил, но сигарета плохо дымилась, потому что была поломана, и он протянул ее мне. Я зажал на ней надрыв и затянулся до конца вдоха. Сигарета умалилась до половины, а я подумал, что Ивану хватит “тридцати”, и затянулся вторично. Я видел, что немец ждет, когда я выдохну дым, но его не было – осел там, во мне. Барак, нары, ждущий немец поплыли от меня, не отдаляясь, прочь, и в это время Иван позвал, как из-за горизонта:

– Саш! Двадцать. Ладно?

– Ецт вилл эр раухен?*- спросил немец, показав на Ивана и на сигарету. Я подтвердил, а немец удивленно выругался. Я решил, что проход в нем и было-то каких-нибудь четыре вольных шага! – надо преодолеть падением вперед, тогда ноги самостоятельно обретут беговой темп и меня не уведет в сторону. Воронов ожидал меня не меняя позы, только растопырил указательный и средний пальцы правой руки – приготовился. Я вложил между ними окурок и подождал. Иван затянулся и зажмурился,- поплыл, наверно, вместе с бараком, и тогда я оглянулся на немца. Он некоторое время смотрел то на мой лоб, то на ноги, потом позвал, но не пальцем, как раньше, а в голос.

– Алле зинд да флюхтлинге?** Ком-ком? – спросил он и посеменил по доскам нар короткими пальцами, поросшими медным ворсом.

– Все,- сказал я и сел на свое прежнее место.- Только не в одно время и из разных лагерей.

Немец приподнял с пола ноги, и лицо у него стало каменным и напряженным, наверно, защемило пальцы. Мне хотелось лечь там у себя рядом с Вороновым, подтянуть колени к подбородку, а ступни обжать ладонями, чтобы затушить боль в мизинцах. Я безотчетно, но на такую же высоту, как и немец, приподнял свои ноги и нечаянно охнул.

– Шмерцен? – спросил немец.

– Ну болят, болят! – со злостью сказал я.- Тебе от этого легче, да?

Мы встретились взглядами, и в глазах немца я увидел какой-то опасный для меня интерес, как бы надежду на что-то тайное для него.

– Теперь тебе легче, да? – спросил я. Он не понял, видно, о чем я, потому что посунулся ко мне на руках, не опуская ног, и сказал торопясь:

О рассказе Константина Воробьева «Немец в валенках»

Константин Воробьев (1919-1975) известен как писатель военной тематики. Он принимал участие в битве под Москвой и написал об этом повесть «Убиты под Москвой» Битва проходила в лютый мороз 1941 года. Многие солдаты, как с нашей стороны, так и с немецкой были обморожены.

Этот факт и послужил основой написанного Воробьевым рассказа «Немец в валенках» Этот рассказ о лагерной жизни военнопленных автобиографичен. Автор ведет его от имени некоего Александра, военнопленного в лагере Саласпилса, где охранником оказался участник той же битвы только в гитлеровских войсках – немец Вилли Броде. Оба страдали обмороженными пальцами ног.

Писатель показал охранника в восприятии пленных сначала как врага, а позже как страдающего человека. Узнав, что у пленного тоже обморожены пальцы, и в отличие от его участи, пленный голоден, немец проникся к нему сочувствием и стал тайно приносить ему по кусочку хлеба намазанного маргарином.

Этот кусочек пленный поделил сначала с напарником по несчастью Вороновым, а следующие хлебные подношения Вилли Броде он делил и с другими пленными, тем самым спасая их от голодной смерти. Но староста военнопленных выдал Вилли Броде начальству лагеря. И те пришли в барак для разбора поступка.

Кульминацией этой сцены является расправа не с тем, кому давал немец хлеб, а со старостой, ибо на него указал Вилли Броде, кому носил он хлеб. Что стало с самим Броде и с его ногами автор не знает, хотя узнать о его судьбе было бы ему небезразлично.

Константин ВОРОБЬЕВ

НЕМЕЦ В ВАЛЕНКАХ

(публикуется в сокращении)

В Прибалтике уже наступала весна. Уже было тепло, а этот немец–охранник явился в наших русских валенках с обрезанными голенищами и в меховой куртке под мундиром. Он явился утром и дважды прошелся по бараку от дверей до глухой стены. Кого–то выискивал среди нас. Он был рыжий как подсолнух, и ступал мягко и врозваль, как деревенский кот.

Мы – сорок шесть пленных штрафников – сидели на нижних ярусах нар и глядели на ноги немца – эти сибирские валенки на нем с обрезанными голенищами ничего не сулили нам хорошего. Ясно, что немец воевал под Москвой. И мало ли что теперь по теплыни взбрело ему в голову и кого и для чего он тут ищет! Он сел на свободные нары, закинул ногу на ногу и поморщился. Я по себе знал, что отмороженные пальцы всегда болят по теплыни. Особенно мизинцы болят… Вот и у немца так. И мало ли чего он теперь задумал! Я сидел в глубине нар, а спиной в меня упирался воентехник Иван Воронов, – он был доходяга и коротал свой последний градус жизни.. Немец протянул по направлению ко мне руку и несколько раз согнул и расправил указательный палец.

Я уложил Ивана и полез с нар..Немец отстранился, воззрившись на мои босые ноги с отмороженными пальцами. Он что–то спросил у меня коротко и сердито, глядя на ноги, и я отрицательно качнул головой, – мы знали, что охранники и конвоиры особенно усердно били доходяг, больных и тех, кто хныкал, закрывался от ударов и стонал.

– Шмерцт нихт?» – спросил немец и посмотрел на меня странно: в голубых глазах его было неверие, удивление и растерянность. Я понял, о чем он, и подтвердил, что ноги у меня не болят. Он мог бы уже и ударить, – я был готов не заслоняться и не охать, а на вопросы отвечать так, как начал. Немец сидел, о чем–то думал, странно взглядывая на меня и поддерживая на весу свои ноги в валенках с обрезанными голенищами.. В бараке было тихо и холодно. Наверно, Воронов видел, как я подходил к немцу, и теперь сам двигался к нам. Немец не замечал Воронова, пробуя склеить сигарету, – я поломал ее, когда упал на него, а Иван все шел и шел. Я не знал, что замыслил мой друг доходяга. Управившись с сигаретой, немец увидел Воронова и сперва махнул на него рукой. А затем уже крикнул:

– Ты лжешь, человек!

–Иди назад! – сказал я Ивану.

Воронов добрался до места и лег там, животом вниз.

–Что хочет он, спросил немец. Он спрашивал о Воронове, и я ответил:

Немец наморщил лоб, глядя на мой рот, и понял:

– Вы не получаете воды? (нем.)

Немец закурил, но сигарета плохо дымилась, потому что была поломана, и он протянул ее мне.

Я зажал на ней надрыв и затянулся до конца вдоха. Воронов ожидал меня, не меняя позы, только растопырил указательный и средний палец правой руки – приготовился. Я вложил между ними окурок и подождал. Я оглянулся на немца. Он позвал меня. Но не пальцем, а в голос.

Немец приподнял с пола ноги, и лицо его стало каменным и напряженным, наверно, защемило пальцы..Мне хотелось лечь там у себя рядом с Вороновым. Подтянуть колени к подбородку, а ступени обжать ладонями, чтобы затушить боль в мизинце. Я безотчетно, но на такую же высоту, как и немец, приподнял свои ноги и нечаянно охнул.

– Шмерцен? – спросил немец.

– Ну болят, болят! – со злостью сказал я.– Тебе от этого легче, да?

– Я крестьянин, понимаешь? Крестьянин. А ты? (нем)

Может, потому, что у меня не проходила боль в мизинце и думалось об обуви, я выбрал ремесло сапожника. Я показал на свои больные ноги и помахал воображаемым молотком.

– Ну, все, пора идти! (нем.),– сказал немец.

Пленному полагалось двигаться впереди конвоира шагах в шести. Я так и пошел к выходу, – впереди немца, но он сказал: «Момент», и я задержался, а оглядываться не стал, чтобы не видеть глаза Ивана. Немец поровнялся со мной, и мы пошли рядом.

– Меня зовут Вилли Броде. А тебя? (нем.)

Я назвал свое имя. Немец старательно и неверно произнес его по складам и не торопясь, врозваль ушел. Я постоял у дверей и побрел назад, на свое место. Иван пошевелился и, не открывая глаз, спросил:

– Чего он хотел, а?

– Не знаю, – сказал я,– Может, вернется…

Утром немец вернулся опять. Мы с Вороновым сидели спина к спине, и я чуть–чуть подался назад,, чтобы стояк нар загородил меня от немца. Он и загородил, но немец в это время по складам сказал : «Алек–шандр», и я уложил Ивана и полез с нар.

Немец оглянулся на дверь – крадучись и опасливо – сунул правую руку в карман френча. Он дважды сказал: «Возьми» (нем.)

Это он сказал, оглянувшись на дверь и протянув ко мне руку, и я различил маленький квадратный пакет из серой бумаги. Я взял пакет и сразу почувствовал невесомую мягкость хлеба, его скрытую теплоту. Немцу б надо было уйти тогда, чтобы я отнес хлеб на нары. Но он ожидающе смотрел на меня, а я молчал и пытался засунуть пакет в нагрудный карман гимнастерки, не спуская глаз с дверей барака – недаром же он сам оглядывался туда! Он показывал на пакет, и я понял, что ему зачем–то нужно, чтобы хлеб был съеден при нем. Он отобрал у меня обертку и спрятал в карман. Ровно обрезанный хлебный квадратик был намазан не то маргарином, не то каким–то другим эрзацем. Я перевернул хлеб намазанной стороной вниз, чтобы не было крошек, а немец что–то проворчал и махнул рукой в сторону дверей.

– Ну чего ты еще ждешь? Кушай свой завтрак. (нем.)

Таких бутербродов я мог съесть тогда дюжин пять. Немец неотрывно и пристально смотрел мне в лицо.

Гут? – не унимался немец.

Ну гут, гут! – сказал я. В бараке стояла какая–то враждебная мне тишина. Иван плашмя и молча лежал на своем месте, и глаза его тлели как угли в золе.

– Не дури там! Я помню!– сказал я. К тому времени от хлеба осталась ровно половина, но я подравнял еще немного углы и, когда бутерброд округлился, как коржик, рывком спрятал его в нагрудный карман.

– Да. Мне! – подтвердил я, поторкав себя в грудь.

Нам пора было идти – немцу к себе, а мне к Ивану. Но немец не уходил. Он ушел после того, как мы выяснили, сколько нам лет, – немец был старше меня на целое детство. Мне было трудно пробираться на свое место, потому что люди привстали на нарах и смотрели на меня отчужденно и почти мстительно. Я не чувствовал никакой вины перед ними, но они и не обвиняли, они только смотрели.

– Чего он опять, а? – спросил у меня Воронов.

– Не знаю. Хлеб вот дал. – сказал я.. Мы разговаривали шепотом, и бутерброд Иван доел неслышно, уткнувшись лбом в нары, будто молился. С этой минуты я стал ждать конца дня и исхода ночи: очередной бутерброд нужно делить не на два, а на четыре части, следующий снова на четыре, потом опять и опять…

Вилли Броде пришел в свое время.. Он позвал меня от дверей и проворчал: «Моен». Мы сели на нары, и он дал мне бутерброд – не больше и не меньше прежнего. Я перевернул хлеб намазанной стороной вниз, отломил от него четвертую часть и съел. Лицо у Вилли было хмурое и мятое, он морщился и непрестанно поднимал и опускал ноги.

– Поставь их сюда, – показал я на нары. Он понял и уселся, как я: составил ступни вместе, подогнул колени, а на них оперся локтями.

– Теперь легче, да?

Он отрицательно качнул головой, снял с левой ноги опорок, затем стащил серый, под цвет френча, шерстяной носок, осторожно и долго разматывал бинт. Все пять пальцев на его ноге казались одного размера и рдели, как черносливы..

–Тебе их отрежут, – сказал я, потому что тут ничего нельзя было поделать. И мне тоже оттяпают.

Ушел он бодрей, чем вчера, – может, перестало щемить?

Иван уже не лежал, а сидел. Я дал ему его долю, а остальное понес в конец барака. Я знал, что после разового укуса хлеба доходяга оказывается в состоянии встать и пройти несколько шагов. Я это знал и нес хлеб по разовому укусу – первым двоим доходягам… А завтра хлеб получат свежие четверо доходяг, послезавтра еще четверо, потом еще и еще., – мало ли сколько раз вздумается прийти сюда этому человеку.

Меня уже не так сильно шатало, и хлеб я нес почему–то на ладонях обеих рук. Пленные лежали на нарах лицом к проходу и сидел тут только один военинженер Тюрин. Ему было под сорок. Он был негласным старостой барака, ютился немного обособленно, в углу,– мы так захотели сами. Он сидел, опершись на руки, подавшись к краю нар, и сумасшедшими глазами следил за мной. К нему я и направился, кивнув еще издали, а он не меняя позы срывным, западающим голосом крикнул пленным:

– Помните, что я сказал…Тот, кто примет от него вражескую приманку, должен будет сурово ответить!

Он сразу лег, а я споткнулся, выронил и поднял хлеб.

– К охранникам подлизываешься…Сволочь!

Это сказал не староста, а кто–то другой, и я падением вперед достиг своего места. Иван сидел и пораженно глядел мне в лоб.

– Ну чего ты? – спросил я и разломал хлеб на две части..– На! Ешь! Ну чего остолбенел?!

Он зажмурился и взял хлеб.

Весь день и ночь в бараке было тихо, холодно и пустынно. С утра Тюрин начал к чему–то суетно и показно готовиться. Он даже простился со всеми, кроме нас с Иваном, но этот праведно спал и ничего не слышал. Незадолго до времени, когда являлся Вилли Броде, Тюрин обмотал ноги портянками, завязал их веревочками и спустился с нар..Я разбудил зачем–то Ивана и полез с нар. К Тюрину я пошел, прижав руки к бокам, и он тоже стал по команде «смирно».

– В нечаянные мученики собрался, товарищ военинженер? Или в посмертные герои? – спросил я.– Ничего у тебя не выйдет… Останешься тут! С нами! Выше старосты не подымешься!

– Иди и делай свое черное дело! – шепотом сказал Тюрин, глядя мимо меня, на дверь барака. Я оглянулся и увидел унтера Бенка и фельдфебеля Кляйна из комендатуры, – кто же их у нас не знал! Между ними, в середине, шел Вилли Броде. Мундир на нем был распахнут и пилотка сидела на голове криво и мелко. Я стоял впереди Тюрина. Они подошли, и Кляйн, не глядя на меня, безразличным тоном спросил у Вилли:

Вилли поспешно и громко сказал: «Найн» и вздернул голову, а распрямленные ладони прижал к бокам.

Этому? – показал Кляйн на Тюрина. Я не услыхал, что сказал Вилли: Бенк шагнул мимо меня и наотмашь ударил Тюрина ладонью по рту. Тюрин упал на нижний ярус нар и по инерции поехал вглубь, к стене.

– Брот брал я! Их! – сказал я фельдфебелю Бенку, и сердце у меня подпрыгнуло к горлу.– Тот человек не ел!. Это я один! Их!

Кляйн брезгливо тыльной стороной ладони ударил Вилли– и тоже по рту, – а на мой затылок Бенк обрушил что–то тяжкое и кругло–тупое как бревно. Я упал на пол в сторону дверей, оттого и запомнил, как уходили из барака Бенк, Кляйн и Вилли. Он шел в середине, а они по бокам, и возле колдобины Вилли споткнулся, но руки у него остались прижатыми к бокам…

Между прочим, Иван Воронов остался жив.

Иногда я думаю, жив ли Вилли Броде? И как там у него с ногами? Нехорошо, когда отмороженные пальцы ноют по весне. Особенно, когда мизинцы ноют и боль конвоирует тебя слева и справа. »

Вопросы для обсуждения:

1.Почему пленных раздражал немецкий охранник в валенках? Каким он им казался?

2. Чем была вызвана симпатия у немца к пленному Александру? Что их объединяло?

3. Почему Александр сразу не признался охраннику, что у него обмороженные пальцы болят?

4. Как постепенно менялось отношение у Александра и других пленных к Вилли Броде?

5. Кто предал охранника и с какой целью? Почему при допросе, Вилли Броде скрыл правду, защитив тем самым Александра?

6. Как сами немцы отнеслись к поступку Вилли Броде, снабжающего пленных хлебом? Почему он это делал крадучись и с опаской?

7. Как вы представляете дальнейшую судьбу этого охранника?

Дополнительная литература:

В. Кондратьев «Сашка».

Раздел16.

ПОБЕДА

Последнее изменение этой страницы: 2016-04-07; Нарушение авторского права страницы

Константин Воробьев – Немец в валенках

Константин Воробьев – Немец в валенках краткое содержание

Немец в валенках – читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)

Немец в валенках

Константин Дмитриевич Воробьев

НЕМЕЦ В ВАЛЕНКАХ

Тогда в Прибалтике уже наступала весна. Уже на нашем лагерном тополе набухали почки, а в запретной черте – близ проволочных изгородей проклевывалась трава и засвечивались одуваны. Уже было тепло, а этот немец-охранник явился в наших русских валенках с обрезанными голенищами и в меховой куртке под мундиром. Он явился утром и дважды прошелся по бараку от дверей до глухой стены: сперва оглядывал левую сторону нар, потом правую,кого-то выиски-вал среди нас. Он был коренастый, широколицый и рыжий, как подсолнух, и ступал мягко и врозваль, как деревенский кот.

Мы – сорок шесть пленных штрафников – сидели на нижних ярусах нар и глядели на ноги немца,- эти сибирские валенки на нем с обрезанными голенищами ничего не сулили нам хорошего. Ясно, что немец воевал зимой под Москвой. И мало ли что теперь по теплыни взбрело ему в голову и кого и для чего он тут ищет! Он сел на свободные нары, закинул ногу на ногу и поморщился. Я по себе знал, что отмороженные пальцы всегда болят по теплыни. Особенно мизинцы болят. Вот и у немца так. И мало ли что он теперь задумал! Я сидел в глубине нар, а спиной в меня упирался воентехник Иван Воронов,- он был доходяга и коротал свой последний градус жизни. У нас там с Вороновым никогда не рассеивались сумерки,- окно лепилось над третьим ярусом, и все же немец приметил нас, точнее, меня одного. Он протянул по направлению ко мне руку и несколько раз согнул и расправил указательный палец.

Я уложил Ивана и полез с нар. Там и пространства-то было на четыре вольных шага, но я преодолел его не скоро: немец сидел откинувшись, держа ноги на весу и глядя на меня с какой-то болезненно брезгливой гримасой, а мне надо было балансировать, как бы табанить то правой, то левой рукой, чтоб не сбиться с курса, чтоб подойти к нему по прямой. Я не рассчитал и остановил-ся слишком близко от нар, задев поднятые ноги немца своими острыми коленками. Он что-то буркнул – выругался, наверно,- и отстранился, воззрившись на мои босые ноги с отмороженны-ми пальцами. Я стоял, балансировал и ждал, и в бараке было тихо и холодно. Он что-то спросил у меня коротко и сердито, глядя на ноги, и я отрицательно качнул головой,- мы знали, что охран-ники и конвоиры особенно усердно били доходят, больных и тех, кто хныкал, закрывался от ударов и стонал.

– Шмерцт нихт?* – спросил немец и посмотрел на меня странно: в голубых глазах его, опушенных белесыми ресницами, было неверие, удивление и растерянность.- Ду люгст, менш!** – сказал он. Я понял, о чем он, и подтвердил, что ноги у меня не болят. Он мог бы уже и ударить,- я был готов не заслоняться и не охать, а на вопросы отвечать так, как начал. Ожидание неминуемого – если ты в плену и тебе двадцать два года – главнее самого события, потому что человек не знает, с чего оно начнется, сколько продлится и чем закончится, и я начал уставать ждать, а немец не торопился. Он сидел, о чем-то думал, странно взглядывая на меня и поддержи-вая на весу свои ноги в валенках с обрезанными голенищами. В бараке было тихо и холодно. Наконец немец что-то придумал и полез рукой в правый карман брюк. Я расставил ноги, немного наклонился вперед и зажмурился,- начало неминуемого было теперь известно. Оно тянулось долго, и. когда немец что-то сказал, я упал на него, потому что был с закрытыми глазами и звук его голоса показался мне глохлым эхом конца события. Немец молча и легко отвалил меня в сторону, и я побарахтался сам с собой и сел на край нар. В бараке было очень тихо и холодно. Наверно, Воронов видел, как я подходил к немцу, и теперь сам двигался к нам тем же приемом будто плыл. Он глядел мне в лоб,- может, ориентир наметил, чтоб не сбиться с курса, и глаза у него были круглые и помешанно-блестящие. Немец не замечал Воронова, пробуя склеить сигарету,- я поломал ее, когда упал на него, а Иван все шел и шел, табаня то правой, то левой рукой. Я не знал, что замыслил мой друг доходяга. Управившись с сигаретой, немец увидел Воронова и сперва махнул на него рукой, как кот лапой,- перед своим носом, а затем уже крикнул:

** Ты лжешь, человек! (нем.)

– Иди назад! – сказал я Ивану.

– А. ты? – за два приема выговорил он, по-прежнему глядя мне в лоб сумасшедшими глазами.

– Я тоже приду,- сказал я.

– Форт! – крикнул немец и махнул рукой перед своим носом.

– Иди к себе! Скорей! – сказал я, и Воронов округло повернулся, и его повело куда-то в сторону от нашего с ним места в углу нар. Зажигалка у немца не работала,- наверно, камушек истерся или бензин иссяк, и он все клацал и клацал, не упуская из вида Ивана,- опасался, может, что того завернет сюда снова. Воронов добрался до места и лег там животом вниз, уложив по-собачьи голову на протянутые вперед руки. Он глядел мне в лоб. В сумраке нар глаза его блестели, как угли в золе, и немец издали опять махнул на них кошачьим выпадом руки, а Иван тоненьким – на исходе – голосом сказал: – Хрен тебе. в сумку.

– Вас вюншт дизер феррюктер?* – спросил немец. Возможно, он произнес не эти слова,- я ведь не знал по-немецки, но он спрашивал о Воронове, и я ответил, тронув свой кадык:

Немец наморщил лоб, глядя на мой рот, и понял:

– Бекомт ир денн кайн вассер?***

– Шайзе! – негромко и мрачно выругался немец, а Иван попросил меня рвущимся подголоском:

– Саш, скажи ему. хрен, мол, в сумку!

* Чего хочет этот сумасшедший? (нем.)

*** Вы не получаете воды? (нем.)

Он сулил ему не хрен, а совсем другое, что, как казалось ему, не лучше стужи под Москвой, я кивнул, обещая, и Воронов притих и перестал блестеть глазами. Немец закурил, но сигарета плохо дымилась, потому что была поломана, и он протянул ее мне. Я зажал на ней надрыв и затянулся до конца вдоха. Сигарета умалилась до половины, а я подумал, что Ивану хватит “тридцати”, и затянулся вторично. Я видел, что немец ждет, когда я выдохну дым, но его не было – осел там, во мне. Барак, нары, ждущий немец поплыли от меня, не отдаляясь, прочь, и в это время Иван позвал, как из-за горизонта:

– Саш! Двадцать. Ладно?

– Ецт вилл эр раухен?*- спросил немец, показав на Ивана и на сигарету. Я подтвердил, а немец удивленно выругался. Я решил, что проход в нем и было-то каких-нибудь четыре вольных шага! – надо преодолеть падением вперед, тогда ноги самостоятельно обретут беговой темп и меня не уведет в сторону. Воронов ожидал меня не меняя позы, только растопырил указательный и средний пальцы правой руки – приготовился. Я вложил между ними окурок и подождал. Иван затянулся и зажмурился,- поплыл, наверно, вместе с бараком, и тогда я оглянулся на немца. Он некоторое время смотрел то на мой лоб, то на ноги, потом позвал, но не пальцем, как раньше, а в голос.

Константин Воробьев – Немец в валенках

Константин Воробьев – Немец в валенках краткое содержание

Немец в валенках читать онлайн бесплатно

Немец в валенках

Константин Дмитриевич Воробьев

НЕМЕЦ В ВАЛЕНКАХ

Тогда в Прибалтике уже наступала весна. Уже на нашем лагерном тополе набухали почки, а в запретной черте – близ проволочных изгородей проклевывалась трава и засвечивались одуваны. Уже было тепло, а этот немец-охранник явился в наших русских валенках с обрезанными голенищами и в меховой куртке под мундиром. Он явился утром и дважды прошелся по бараку от дверей до глухой стены: сперва оглядывал левую сторону нар, потом правую,кого-то выиски-вал среди нас. Он был коренастый, широколицый и рыжий, как подсолнух, и ступал мягко и врозваль, как деревенский кот.

Мы – сорок шесть пленных штрафников – сидели на нижних ярусах нар и глядели на ноги немца,- эти сибирские валенки на нем с обрезанными голенищами ничего не сулили нам хорошего. Ясно, что немец воевал зимой под Москвой. И мало ли что теперь по теплыни взбрело ему в голову и кого и для чего он тут ищет! Он сел на свободные нары, закинул ногу на ногу и поморщился. Я по себе знал, что отмороженные пальцы всегда болят по теплыни. Особенно мизинцы болят. Вот и у немца так. И мало ли что он теперь задумал! Я сидел в глубине нар, а спиной в меня упирался воентехник Иван Воронов,- он был доходяга и коротал свой последний градус жизни. У нас там с Вороновым никогда не рассеивались сумерки,- окно лепилось над третьим ярусом, и все же немец приметил нас, точнее, меня одного. Он протянул по направлению ко мне руку и несколько раз согнул и расправил указательный палец.

Я уложил Ивана и полез с нар. Там и пространства-то было на четыре вольных шага, но я преодолел его не скоро: немец сидел откинувшись, держа ноги на весу и глядя на меня с какой-то болезненно брезгливой гримасой, а мне надо было балансировать, как бы табанить то правой, то левой рукой, чтоб не сбиться с курса, чтоб подойти к нему по прямой. Я не рассчитал и остановил-ся слишком близко от нар, задев поднятые ноги немца своими острыми коленками. Он что-то буркнул – выругался, наверно,- и отстранился, воззрившись на мои босые ноги с отмороженны-ми пальцами. Я стоял, балансировал и ждал, и в бараке было тихо и холодно. Он что-то спросил у меня коротко и сердито, глядя на ноги, и я отрицательно качнул головой,- мы знали, что охран-ники и конвоиры особенно усердно били доходят, больных и тех, кто хныкал, закрывался от ударов и стонал.

– Шмерцт нихт?* – спросил немец и посмотрел на меня странно: в голубых глазах его, опушенных белесыми ресницами, было неверие, удивление и растерянность.- Ду люгст, менш!** – сказал он. Я понял, о чем он, и подтвердил, что ноги у меня не болят. Он мог бы уже и ударить,- я был готов не заслоняться и не охать, а на вопросы отвечать так, как начал. Ожидание неминуемого – если ты в плену и тебе двадцать два года – главнее самого события, потому что человек не знает, с чего оно начнется, сколько продлится и чем закончится, и я начал уставать ждать, а немец не торопился. Он сидел, о чем-то думал, странно взглядывая на меня и поддержи-вая на весу свои ноги в валенках с обрезанными голенищами. В бараке было тихо и холодно. Наконец немец что-то придумал и полез рукой в правый карман брюк. Я расставил ноги, немного наклонился вперед и зажмурился,- начало неминуемого было теперь известно. Оно тянулось долго, и. когда немец что-то сказал, я упал на него, потому что был с закрытыми глазами и звук его голоса показался мне глохлым эхом конца события. Немец молча и легко отвалил меня в сторону, и я побарахтался сам с собой и сел на край нар. В бараке было очень тихо и холодно. Наверно, Воронов видел, как я подходил к немцу, и теперь сам двигался к нам тем же приемом будто плыл. Он глядел мне в лоб,- может, ориентир наметил, чтоб не сбиться с курса, и глаза у него были круглые и помешанно-блестящие. Немец не замечал Воронова, пробуя склеить сигарету,- я поломал ее, когда упал на него, а Иван все шел и шел, табаня то правой, то левой рукой. Я не знал, что замыслил мой друг доходяга. Управившись с сигаретой, немец увидел Воронова и сперва махнул на него рукой, как кот лапой,- перед своим носом, а затем уже крикнул:

** Ты лжешь, человек! (нем.)

– Иди назад! – сказал я Ивану.

– А. ты? – за два приема выговорил он, по-прежнему глядя мне в лоб сумасшедшими глазами.

– Я тоже приду,- сказал я.

– Форт! – крикнул немец и махнул рукой перед своим носом.

– Иди к себе! Скорей! – сказал я, и Воронов округло повернулся, и его повело куда-то в сторону от нашего с ним места в углу нар. Зажигалка у немца не работала,- наверно, камушек истерся или бензин иссяк, и он все клацал и клацал, не упуская из вида Ивана,- опасался, может, что того завернет сюда снова. Воронов добрался до места и лег там животом вниз, уложив по-собачьи голову на протянутые вперед руки. Он глядел мне в лоб. В сумраке нар глаза его блестели, как угли в золе, и немец издали опять махнул на них кошачьим выпадом руки, а Иван тоненьким – на исходе – голосом сказал: – Хрен тебе. в сумку.

– Вас вюншт дизер феррюктер?* – спросил немец. Возможно, он произнес не эти слова,- я ведь не знал по-немецки, но он спрашивал о Воронове, и я ответил, тронув свой кадык:

Немец наморщил лоб, глядя на мой рот, и понял:

– Бекомт ир денн кайн вассер?***

– Шайзе! – негромко и мрачно выругался немец, а Иван попросил меня рвущимся подголоском:

– Саш, скажи ему. хрен, мол, в сумку!

* Чего хочет этот сумасшедший? (нем.)

*** Вы не получаете воды? (нем.)

Он сулил ему не хрен, а совсем другое, что, как казалось ему, не лучше стужи под Москвой, я кивнул, обещая, и Воронов притих и перестал блестеть глазами. Немец закурил, но сигарета плохо дымилась, потому что была поломана, и он протянул ее мне. Я зажал на ней надрыв и затянулся до конца вдоха. Сигарета умалилась до половины, а я подумал, что Ивану хватит “тридцати”, и затянулся вторично. Я видел, что немец ждет, когда я выдохну дым, но его не было – осел там, во мне. Барак, нары, ждущий немец поплыли от меня, не отдаляясь, прочь, и в это время Иван позвал, как из-за горизонта:

– Саш! Двадцать. Ладно?

– Ецт вилл эр раухен?*- спросил немец, показав на Ивана и на сигарету. Я подтвердил, а немец удивленно выругался. Я решил, что проход в нем и было-то каких-нибудь четыре вольных шага! – надо преодолеть падением вперед, тогда ноги самостоятельно обретут беговой темп и меня не уведет в сторону. Воронов ожидал меня не меняя позы, только растопырил указательный и средний пальцы правой руки – приготовился. Я вложил между ними окурок и подождал. Иван затянулся и зажмурился,- поплыл, наверно, вместе с бараком, и тогда я оглянулся на немца. Он некоторое время смотрел то на мой лоб, то на ноги, потом позвал, но не пальцем, как раньше, а в голос.

– Алле зинд да флюхтлинге?** Ком-ком? – спросил он и посеменил по доскам нар короткими пальцами, поросшими медным ворсом.

– Все,- сказал я и сел на свое прежнее место.- Только не в одно время и из разных лагерей.

Немец приподнял с пола ноги, и лицо у него стало каменным и напряженным, наверно, защемило пальцы. Мне хотелось лечь там у себя рядом с Вороновым, подтянуть колени к подбородку, а ступни обжать ладонями, чтобы затушить боль в мизинцах. Я безотчетно, но на такую же высоту, как и немец, приподнял свои ноги и нечаянно охнул.

– Шмерцен? – спросил немец.

– Ну болят, болят! – со злостью сказал я.- Тебе от этого легче, да?

Мы встретились взглядами, и в глазах немца я увидел какой-то опасный для меня интерес, как бы надежду на что-то тайное для него.

– Теперь тебе легче, да? – спросил я. Он не понял, видно, о чем я, потому что посунулся ко мне на руках, не опуская ног, и сказал торопясь:

– Их бин бауэр, ферштеест? Ба-у-эр. Унд ду?***

* Он хочет курить? (нем.)

** Все здесь бежавшие? (нем.)

*** Я крестьянин, понимаешь? Крестьянин. А ты? (нем.)

Из военного словаря мне было известно, что такое “бауэр”. Ну конечно! Он должен быть этим бауэром, и никем другим. Они дуют пиво – “нох айн маль”*,- жрут желтую старую колбасу, рыжеют, а потом воюют со всем светом и отмораживают ноги под Москвой. Я не знал, что он задумал по теплыни, чего ему от меня хочется, и не ответил на вопрос.

– Их бин ба-у-эр! – как о светлом, о котором он внезапно вспомнил, сказал немец.- Унд ду?

Может, потому, что у меня все время не проходила боль в мизинцах и думалось об обуви, я выбрал ремесло сапожника. Немец не уразумел, что это значит, и я показал на свои босые ноги и помахал воображаемым молотком.

– Шумахер? – догадался немец.

Я кивнул. Он поглядел на свои сибирские опорки и что-то проворчал,моя профессия ему не понравилась. В бараке стояла прежняя трудная тишина: пленные ждали конца события, а немец держал на весу ноги и молчал. Я следил за выражением его лица. Оно было тяжелым и напряженным.