Случай на станции Кочетовка – краткое содержание рассказа Солженицына

Краткое содержание Солженицын Случай на станции Кочетовка

Книга «Случай на станции Кочетовка» была создана в 1962 году. Книга впервые была опубликована в типографии «Новый мир» в 1963 году. Автор Александр Солженицын был бывшим заключенным, который провел 8 лет своей жизни в тюрьме. При выходе на свободу Солженицын стал советским диссидентом вместе с академиком Сахаровым.

Книга написана в качестве классической новеллы с описанием особого случая. Главным героем новеллы является лейтенант Зотов, работающий помощником коменданта. Зотов работал на прифронтовой станции в 1941 году. Лейтенант – это положительный герой советских литераторов. Он отличался особой добротой, искренностью и добротой. Также еще одним персонажем является Тверитинов, солдат, работающий на складе. Зотов и Тверитинов становятся лучшими друзьями. Иногда друзья спорили, поскольку у них не сходились взгляды по художественной литературе. Тверитинов был своего рода поэтом и разбирался в художественной литературе. Они дружат некоторое время, и между словами Зотов понимает, что Тверитинов является иностранным шпионом. С подозрением он сдает своего друга в НКВД для проверки. Причиной послужила прежнее название Сталинграда. Тверитинов был сильно огорчен этим и сказал, что такое уже не исправить. После чего Зотову ни разу не удалось увидеться со своим товарищем.

Зотов много размышляет о том, что прав или нет. С формальной стороны герой был полностью прав. Обдумывая, он поставил себя на место товарища. Откуда он мог знать старое название города. Сам Зотов никогда не слышал прежнего названия. А его другу на тот момент было 49 лет. Автор книги описал Сталина великим и всемогущим человеком и отцом народа.

Зотов подумал, что Тверитинов мог все перепутать из – за забывчивости. Одно соображение героя было основано на том, что Тверитинов был честным офицером или казаком, который не знал точного местонахождения Сталинграда. Потом Зотов пришел к выводу, что Тверитинов простой поэт и актер. А из актера шпион не получится. По человеческим понятиям Зотов был уверен, что поступил правильно. А из этого складывается вывод, что Тверитинов был простым человеком, который совершенно не разбирался в географии. Чтобы выяснить правду герой отправляется туда, откуда уже нет выхода. Зотов несколько раз подавал прошение, чтобы поговорить с начальством или хотя бы с самим Тверитиновым. На каждое прошение он получил только отказ.

При этом Зотов не подумал о такой элементарной вещи как знание шпиона. Ведь если его товарищ является шпионом, то он не спрашивал бы название города. Во время мировой войны разведчиков ловили, ссылаясь на их документы. У их на документах всегда были прикреплены новые скрепки. Когда у простых граждан документы крепятся при помощи старой и ржавой скрепки. Настоящий шпион продумывает все до мелочей и не попадется при проверке документов.

Долгие раздумья привели Зотова к неприятному выводу. С какой стороны несмотря герой был неправ. Чтобы определить правду ему не хватило ума. Он занимал хорошую должность на станции Кочетовка. Одно его необдуманное решение полностью испортило и сломало жизнь добросовестного человека. У его товарища была семья и дети. Он работал актером и записался как доброволец для отправки на войну. Хотя он мог этого и не делать. По доносу такого дурака, как Зотов, бедный Тверитинов с семьей будет гнить в лагере ГУЛАГ до конца жизни.

Автор описывает главного персонажа как советского человека, который полностью поддерживает сталинские законы. В конце рассказа Зотов все – таки смог увидеться с Тверитиновым, у которого отобрали все кроме старой семейной фотографии. До конца своей жизни Зотов не смог себе простить такой проступок.

Можете использовать этот текст для читательского дневника

Солженицын. Все произведения

Случай на станции Кочетовка. Картинка к рассказу

Сейчас читают

Книга «Во весь голос» является последним творением писателя Владимира Маяковского. Книга вышла в свет к концу 1929 года. В те годы автор задумывал выпустить целую поэму.

Роман повествует судьбу Фрэнка Каупервуда. Желая получить больше богатства и сделать карьеру, не умея своевременно остановиться, он запутывается в финансовых и любовных делах.

Книга Федора Абрамова «Трава мурава» представляет собой цикл нескольких небольших рассказов, связанных между собой по тематике. Практически в каждом из них описана настоящая деревенская жизнь.

«День рождения Мурзилки»- это пьеса, состоящая из двух сцен. В первой сцене рассказывается про детей, которых пригласили на день рождения известного журнала. А во второй как приглашённые приходят на день рождения «Мурзилки»

Александр Солженицын – Случай на станции Кочетовка

Александр Солженицын – Случай на станции Кочетовка краткое содержание

Написан в ноябре 1962. Напечатан в «Новом мире», 1963, № 1; ещё прежде того, в декабре 1962, отрывок напечатан в «Правде». (Из-за этого обстоятельства никогда не был подвергнут критике в советской прессе, так как «Правда» не могла ошибаться.) «Кочетовка» — реальное название станции, где и произошёл в 1941 году описанный подлинный случай. При публикации название было сменено на «Кречетовка» из-за остроты противостояния «Нового мира» и «Октября» (главный редактор — Кочетов), хотя все остальные географические пункты остались названными точно.

Случай на станции Кочетовка – читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)

СЛУЧАЙ НА СТАНЦИИ

— Алё, это диспетчер?

— Кто это? Дьячихин?

— Да не ну, а я спрашиваю — Дьячихин?

— Гони цистерны с седьмого на третий, гони. Дьячихин, да.

— Это говорит дежурный помощник военного коменданта лейтенант Зотов! Слушайте, что вы творите? Почему до сих пор не отправляете на Липецк эшелона шестьсот семьдесят… какого, Валя?

— Шестьсот семьдесят восьмого!

— Как это понять — нечем?

— Паровоза нет, как. Варнаков? Варнаков, там, на шестом, четыре платформы с углем видишь? Подтяни их туда же.

— Слушайте, как паровоза нет, когда я в окно вон шесть подряд вижу.

— Паровозная. С кладбища. Эвакуируют.

— Хорошо, тогда маневровых у вас два ходит!

— Товарищ лейтенант! Да маневровых, я видел, — три!

— Вот рядом стоит начальник конвоя с этого эшелона, он меня поправляет — три маневровых. Дайте один!

— Что значит не можете? А вы отдаёте себе отчёт о важности этого груза? Его нельзя задерживать ни минуты, а вы…

— …а вы его скоро полсуток держите!

— Что у вас там — детские ясли или диспетчерская? Почему младенцы кричат?

— Да набились тут. — Товарищи, сколько говорить? Очистите комнату. Никого отправить не могу. Военные грузы и те стоят.

— В этом эшелоне идёт консервированная кровь! Для госпиталя! Поймите!

— Всё понимаю. Варнаков? Теперь отцепись, иди к водокачке, возьми те десять.

— Слушайте! Если вы в течение получаса не отправите этого эшелона — я буду докладывать выше! Это не шутка! Вы за это ответите!

— Василь Васильич! Дайте трубку, я сама…

— Передаю военному диспетчеру.

— Николай Петрович? Это Подшебякина. Слушай, что там в депо? Ведь один СУшка уже был заправлен.

— Так вот, товарищ сержант, идите в конвойный вагон, и если через сорок минут… Ну, если до полседьмого вас не отправят — придёте доложите.

— Есть прийти доложить! Разрешите идти?

Начальник конвоя круто, чётко развернулся и, с первым шагом отпустив, руку от шапки, вышел.

Лейтенант Зотов поправил очки, придававшие строгое выражение его совсем не строгому лицу, посмотрел на военного диспетчера Подшебякину, девушку в железнодорожной форме, как она, рассыпав обильные белые кудряшки, разговаривала в старомодную трубку старомодного телефона, — и из её маленькой комнаты вышел в свою такую же маленькую, откуда уже дальше не было двери.

Комната линейной комендатуры была угловая на первом этаже, а наверху, как раз над этим углом, повреждена была водосточная труба. Толстую струю воды, слышно хлеставшую за стеной, толчками ветра отводило и рассыпало то перед левое окно, на перрон, то перед правое, в глухой проходик. После ясных октябрьских заморозков, когда утро заставало всю станцию в инее, последние дни отсырело, а со вчерашнего дня лило этого дождя холодного не переставая так, что удивляться надо было, откуда столько воды на небе.

Зато дождь и навёл порядок: не было этой бестолковой людской перетолчки, постоянного кишения гражданских на платформах и по путям, нарушавшего приличный вид и работу станции. Все спрятались, никто не лазил на карачках под вагонами, не перелезал по вагонным лесенкам, местные не пёрлись с вёдрами варёной картошки, а пассажиры товарных составов не бродили меж поездов, как на толкучке, развесив на плечах и руках бельё, платье, вязаные вещи. (Торговля эта очень смущала лейтенанта Зотова: её как будто и допускать было нельзя и запрещать было нельзя — потому что не отпускалось продуктов на эвакуируемых.) Не загнал дождь только людей службы. В окно виден был часовой на платформе с зачехлёнными грузами — весь облитый струящимся дождём, он стоял и даже не пытался его стряхивать. Да по третьему пути маневровый паровоз протягивал цистерны, и стрелочник в брезентовом плаще с капюшоном махал ему палочкой флажка. Ещё тёмная малорослая фигурка вагонного мастера переходила вдоль состава второго, пути, ныряя под каждый вагон.

А то всё было — дождь-косохлёст. В холодном настойчивом ветре он бил в крыши и стены товарных вагонов, в грудь паровозам; сёк по краснообожжённым изогнутым железным рёбрам двух десятков вагонных остовов (коробки сгорели где-то в бомбёжке, но уцелели ходовые части, и их оттягивали в тыл); обливал четыре открыто стоявших на платформах дивизионных пушки; сливаясь с находящими сумерками, серо затягивал первый зелёный кружок семафора и кое-где вспышки багровых искр, вылетающих из теплушечных труб. Весь асфальт первой платформы был залит стеклянно-пузырящейся водой, не успевавшей стекать, и блестели от воды рельсы даже в сумерках, и даже тёмно-бурая насыпка полотна вздрагивала невсачивающимися лужами.

И всё это не издавало звуков, кроме глухого подрагивания земли да слабого рожка стрелочника, — гудки паровозов отменены были с первого дня войны.

И только дождь трубил в разорённой трубе.

За другим окном, в проходике у забора пакгауза, рос дубок. Его трепало, мочило, он додержал ещё тёмных листьев, но сегодня слетали последние.

Читайте также:  Один день Ивана Денисовича - краткое содержание повести Солженицына

Стоять и глазеть было некогда. Надо было раскатывать маскировочные бумажные шторки на окнах, зажигать свет и садиться за работу. Ещё много надо было успеть до смены в Девять часов вечера.

Но Зотов не опускал шторок, а снял командирскую фуражку с зелёным околышем, которая на дежурстве даже в комнате всегда сидела у него на голове, снял очки и медленно потирал пальцами глаза, утомлённые переписыванием шифрованных номеров транспортов с одной карандашной ведомости на другую. Нет, не усталость, а тоска подобралась к нему в темнеющем прежде времени дне — и заскребла.

Тоска была даже не о жене, оставшейся с еще не рождённым ребёнком далеко в Белоруссии, под немцами. Не о потерянном прошлом, потому что у Зотова не было ещё прошлого. Не о потерянном имуществе, потому что он его не имел и иметь не хотел бы никогда.

Угнетённость, потребность выть вслух была у Зотова от хода войны, до дикости непонятного. По сводкам Информбюро провести линию фронта было нельзя, можно было спорить, у кого Харьков, у кого Калуга. Но среди железнодорожников хорошо было известно, что за Узловую на Тулу поезда уже не шлют и через Елец дотягиваются разве что до Верховья. То там, то сям прорывались бомбардировщики и к рязань-воронежской линии, сбрасывали по нескольку бомб, досталось и Кочетовке. А дней десять назад свалились откуда-то два шальных немецких мотоциклиста, влетели в Кочетовку и на ходу строчили из автоматов. Одного из них положили, другой унёсся, но на станции от стрельбы все испереполошились, и начальник отряда спецназначения, ведающий взрывами в случае эвакуации, ушел рвануть водокачку заложенным ранее толом. Теперь вызвали восстановительный поезд, и третий день он работал здесь.

рассказ «Случай на станции Кочетовка» А.И.Солженицына (Солженицын А. И.)

Без глубокого нравственного чувства человек не может иметь ни любви, ни чести, — ничего, чем человек есть человек.

Добро или зло? Вероятно, это две нерушимые силы, находящиеся в вечной борьбе. В свою очередь, человек, на протяжении жизни ищущий свой единственный путь, обращается то к одной, то к другой истине в вечной попытке сделать правильный выбор. Человек же, будто мост между ними, постоянно находится в поиске верного, истинного пути.

Наши эксперты могут проверить Ваше сочинение по критериям ЕГЭ
ОТПРАВИТЬ НА ПРОВЕРКУ

Эксперты сайта Критика24.ру
Учителя ведущих школ и действующие эксперты Министерства просвещения Российской Федерации.

Недаром множество писателей раскрывали данную проблему в своих произведениях, не исключением стал и А.И. Солженицын.

Одним из самых запоминающихся произведений с проблемой выбора нравственного пути для меня стал рассказ «Случай на станции Кочетовка», сюжет которого затронет душу каждого читателя, не оставив никого равнодушным. Но чтобы лучше понимать смысл произведения, нужно углубиться в биографию самого автора.

А.И.Солженицын служил на фронте в годы Великой Отечественной войны, был командиром батареи звуковой разведки. Но в феврале 1945 года Александра Исаевича арестовали за самовольные и резкие высказывания в сторону личности Сталина в письме своему другу и осудили на восемь лет лагерей. Тем не менее, писатель утверждал, что его произведение основано на реальном событии, случившимся с комендантом Леонидом Власовым, приятелем Солженицына. Теперь же перенесемся в атмосферу самого рассказа.

Осень 1941-го, начало жестокой и кровавой войны, которая навсегда войдет в страницы учебников как Великая Отечественная, прифронтовая станция. Мы знакомимся с главным героем – помощником коменданта станции лейтенантом Василием Зотовым. В один из фронтовых дней он встречается с Игорем Дементьевичем Тевритовым . Харизматичный мужчина на вид был лет пятидесяти, интеллигент с хорошими манерами . В ходе диалога, главный герой Зотов, узнает от путника о том, что в прошлом тот был актером. Сейчас же Игорь Дементьевич – типичный штатский, доброволец, отставший от своего эшелона и пытающийся его догнать. В ходе беседы Зотов проникается общением к своему новому знакомому, «лестно познакомиться и часок поговорить с большим артистом», у него появляется дружеская симпатия к Тевритову, хоть между ними и возрастало некое недопонимание. И документов при себе у Игоря Дементьевича не было, и номера своего эшелона он не знает, и о известных остановочных пунктах слышит впервые. Однако неожиданно оказывается, что отставший солдат не знает, как раньше назывался Сталинград, «Возможно ли? Советский человек – не знает Сталинграда? Да не может этого быть никак! Никак!». Зотов, заподозрив, что Тивритов – переодетый диверсант, тут же принимает решение сдать его в оперативный пункт НКВД. «Что вы делаете! Что вы делаете! – кричал Тверитинов голосом гулким, как колокол. – Ведь этого не исправишь!»

Всю последующую жизнь Зотов ничего не слышал о «человеке с удивительной улыбкой и карточкой дочери в полосатеньком платьице». Его терзала совесть, правильно ли он поступил? С точки зрения порядочного гражданина – да, а с нравственной стороны? А если Тевритов действительно был невиновен? Можно сказать, что Зотов перечеркнул ему жизнь, сдав на погибель.

В произведении «Случай на станции Кочетовка» мы видим внутреннюю борьбу героя, его переживания за правильность выбранного пути. Зотов, будучи по натуре идеалистом, готов пойти даже на самопожертвование ради хорошего человека, однако главный герой яро презирает нечестных людей, желает их исчезновения. Он – человек чести, поступает всегда по совести, следует твердым нравственным принципам. Однако в душе Зотова возникает конфликт между идеалами, навязанными советской властью, и духовными качествами, которыми обладает главный герой. В данной ситуации человек поступил вопреки своей нравственности, поставив выше ценности страны.

Советская идеология взращивала в людях такие качества, которые позволяли бы ставить личные интересы ниже общественных. В идеале – это должен быть беззаветный борец за дело революции. Как правило, люди делились на несколько групп: те, кто слепо следовал идеалам государства и те, кто просто не мешал режиму. В данном рассказе мы видим яркий пример того, что главный герой готов к самопожертвованию ради общественных интересов, такое поведение поощрялось государством. Однако после, Зотов задумывается о своем поступке, смотря на ситуацию не глазами законопослушного советского гражданина, а человека с высокими нравственными принципами.

Произведение «Случай на станции Кочетовка» оставило глубокий след в моей памяти, заставило немало времени рассуждать над тем, был ли поступок Зотова верным решением или же ошибкой. Думаю, что умение писателя заставить читателя задуматься о какой-либо проблеме, раскрываемой в произведении, выдает его настоящее мастерство и талант. Даже несмотря на некоторую простоту и скудность в художественных приемах, Солженицын смог передать нам все эмоции и действия героев, он пропустил каждую строчку рассказа через себя, вложил в него не только свой жизненный опыт, но и чувства, переживания, частичку души, будто ты сам являешься немым свидетелем происходящего.

Посмотреть все сочинения без рекламы можно в нашем

Чтобы вывести это сочинение введите команду /id30537

Александр Солженицын – Случай на станции Кочетовка

99 Пожалуйста дождитесь своей очереди, идёт подготовка вашей ссылки для скачивания.

Скачивание начинается. Если скачивание не началось автоматически, пожалуйста нажмите на эту ссылку.

Описание книги “Случай на станции Кочетовка”

Описание и краткое содержание “Случай на станции Кочетовка” читать бесплатно онлайн.

Написан в ноябре 1962. Напечатан в «Новом мире», 1963, № 1; ещё прежде того, в декабре 1962, отрывок напечатан в «Правде». (Из-за этого обстоятельства никогда не был подвергнут критике в советской прессе, так как «Правда» не могла ошибаться.) «Кочетовка» — реальное название станции, где и произошёл в 1941 году описанный подлинный случай. При публикации название было сменено на «Кречетовка» из-за остроты противостояния «Нового мира» и «Октября» (главный редактор — Кочетов), хотя все остальные географические пункты остались названными точно.

СЛУЧАЙ НА СТАНЦИИ

— Алё, это диспетчер?

— Кто это? Дьячихин?

— Да не ну, а я спрашиваю — Дьячихин?

— Гони цистерны с седьмого на третий, гони. Дьячихин, да.

— Это говорит дежурный помощник военного коменданта лейтенант Зотов! Слушайте, что вы творите? Почему до сих пор не отправляете на Липецк эшелона шестьсот семьдесят… какого, Валя?

— Шестьсот семьдесят восьмого!

— Как это понять — нечем?

— Паровоза нет, как. Варнаков? Варнаков, там, на шестом, четыре платформы с углем видишь? Подтяни их туда же.

— Слушайте, как паровоза нет, когда я в окно вон шесть подряд вижу.

— Паровозная. С кладбища. Эвакуируют.

— Хорошо, тогда маневровых у вас два ходит!

— Товарищ лейтенант! Да маневровых, я видел, — три!

— Вот рядом стоит начальник конвоя с этого эшелона, он меня поправляет — три маневровых. Дайте один!

— Что значит не можете? А вы отдаёте себе отчёт о важности этого груза? Его нельзя задерживать ни минуты, а вы…

— …а вы его скоро полсуток держите!

— Что у вас там — детские ясли или диспетчерская? Почему младенцы кричат?

— Да набились тут. — Товарищи, сколько говорить? Очистите комнату. Никого отправить не могу. Военные грузы и те стоят.

— В этом эшелоне идёт консервированная кровь! Для госпиталя! Поймите!

— Всё понимаю. Варнаков? Теперь отцепись, иди к водокачке, возьми те десять.

— Слушайте! Если вы в течение получаса не отправите этого эшелона — я буду докладывать выше! Это не шутка! Вы за это ответите!

— Василь Васильич! Дайте трубку, я сама…

— Передаю военному диспетчеру.

— Николай Петрович? Это Подшебякина. Слушай, что там в депо? Ведь один СУшка уже был заправлен.

— Так вот, товарищ сержант, идите в конвойный вагон, и если через сорок минут… Ну, если до полседьмого вас не отправят — придёте доложите.

— Есть прийти доложить! Разрешите идти?

Начальник конвоя круто, чётко развернулся и, с первым шагом отпустив, руку от шапки, вышел.

Лейтенант Зотов поправил очки, придававшие строгое выражение его совсем не строгому лицу, посмотрел на военного диспетчера Подшебякину, девушку в железнодорожной форме, как она, рассыпав обильные белые кудряшки, разговаривала в старомодную трубку старомодного телефона, — и из её маленькой комнаты вышел в свою такую же маленькую, откуда уже дальше не было двери.

Читайте также:  Раковый корпус - краткое содержание рассказа Солженицына

Комната линейной комендатуры была угловая на первом этаже, а наверху, как раз над этим углом, повреждена была водосточная труба. Толстую струю воды, слышно хлеставшую за стеной, толчками ветра отводило и рассыпало то перед левое окно, на перрон, то перед правое, в глухой проходик. После ясных октябрьских заморозков, когда утро заставало всю станцию в инее, последние дни отсырело, а со вчерашнего дня лило этого дождя холодного не переставая так, что удивляться надо было, откуда столько воды на небе.

Зато дождь и навёл порядок: не было этой бестолковой людской перетолчки, постоянного кишения гражданских на платформах и по путям, нарушавшего приличный вид и работу станции. Все спрятались, никто не лазил на карачках под вагонами, не перелезал по вагонным лесенкам, местные не пёрлись с вёдрами варёной картошки, а пассажиры товарных составов не бродили меж поездов, как на толкучке, развесив на плечах и руках бельё, платье, вязаные вещи. (Торговля эта очень смущала лейтенанта Зотова: её как будто и допускать было нельзя и запрещать было нельзя — потому что не отпускалось продуктов на эвакуируемых.) Не загнал дождь только людей службы. В окно виден был часовой на платформе с зачехлёнными грузами — весь облитый струящимся дождём, он стоял и даже не пытался его стряхивать. Да по третьему пути маневровый паровоз протягивал цистерны, и стрелочник в брезентовом плаще с капюшоном махал ему палочкой флажка. Ещё тёмная малорослая фигурка вагонного мастера переходила вдоль состава второго, пути, ныряя под каждый вагон.

А то всё было — дождь-косохлёст. В холодном настойчивом ветре он бил в крыши и стены товарных вагонов, в грудь паровозам; сёк по краснообожжённым изогнутым железным рёбрам двух десятков вагонных остовов (коробки сгорели где-то в бомбёжке, но уцелели ходовые части, и их оттягивали в тыл); обливал четыре открыто стоявших на платформах дивизионных пушки; сливаясь с находящими сумерками, серо затягивал первый зелёный кружок семафора и кое-где вспышки багровых искр, вылетающих из теплушечных труб. Весь асфальт первой платформы был залит стеклянно-пузырящейся водой, не успевавшей стекать, и блестели от воды рельсы даже в сумерках, и даже тёмно-бурая насыпка полотна вздрагивала невсачивающимися лужами.

И всё это не издавало звуков, кроме глухого подрагивания земли да слабого рожка стрелочника, — гудки паровозов отменены были с первого дня войны.

И только дождь трубил в разорённой трубе.

За другим окном, в проходике у забора пакгауза, рос дубок. Его трепало, мочило, он додержал ещё тёмных листьев, но сегодня слетали последние.

Стоять и глазеть было некогда. Надо было раскатывать маскировочные бумажные шторки на окнах, зажигать свет и садиться за работу. Ещё много надо было успеть до смены в Девять часов вечера.

Но Зотов не опускал шторок, а снял командирскую фуражку с зелёным околышем, которая на дежурстве даже в комнате всегда сидела у него на голове, снял очки и медленно потирал пальцами глаза, утомлённые переписыванием шифрованных номеров транспортов с одной карандашной ведомости на другую. Нет, не усталость, а тоска подобралась к нему в темнеющем прежде времени дне — и заскребла.

Тоска была даже не о жене, оставшейся с еще не рождённым ребёнком далеко в Белоруссии, под немцами. Не о потерянном прошлом, потому что у Зотова не было ещё прошлого. Не о потерянном имуществе, потому что он его не имел и иметь не хотел бы никогда.

Угнетённость, потребность выть вслух была у Зотова от хода войны, до дикости непонятного. По сводкам Информбюро провести линию фронта было нельзя, можно было спорить, у кого Харьков, у кого Калуга. Но среди железнодорожников хорошо было известно, что за Узловую на Тулу поезда уже не шлют и через Елец дотягиваются разве что до Верховья. То там, то сям прорывались бомбардировщики и к рязань-воронежской линии, сбрасывали по нескольку бомб, досталось и Кочетовке. А дней десять назад свалились откуда-то два шальных немецких мотоциклиста, влетели в Кочетовку и на ходу строчили из автоматов. Одного из них положили, другой унёсся, но на станции от стрельбы все испереполошились, и начальник отряда спецназначения, ведающий взрывами в случае эвакуации, ушел рвануть водокачку заложенным ранее толом. Теперь вызвали восстановительный поезд, и третий день он работал здесь.

Но не в Кочетовке было дело, а — почему же война так идёт? Не только не было революции по всей Европе, не только мы не вторгались туда малой кровью и против любой комбинации агрессоров, но сошлось теперь — до каких же пор? Что б ни делал он днём и ложась вечером, только и думал Зотов: до каких же пор? И когда был не на службе, а спал на квартире, всё равно просыпался по радиоперезвону в шесть утра, томясь надеждой, что сегодня-то загремит победная сводка. Но из чёрного раструба безнадёжно выползали вяземское и волоколамское направления и клешнили сердце: а не сдадут ли ещё и Москву? Не только вслух (вслух спросить было опасно), но самого себя Зотов боялся так спросить — всё время об этом думал и старался не думать.

Однако тёмный этот вопрос ещё был не последним. Сдать Москву ещё была не вся беда. Москву сдавали и Наполеону. Жгло другое: а — потом что? А если — до Урала.

Вася Зотов преступлением считал в себе даже пробегание этих дрожащих мыслей. Это была хула, это было оскорбление всемогущему, всезнающему Отцу и Учителю, который всегда на месте, всё предвидит, примет все меры и не допустит.

Но приезжали из Москвы железнодорожники, кто побывал там в середине октября, и рассказывали какие-то чудовищно-немыслимые вещи о бегстве заводских директоров, о разгроме где-то каких-то касс или магазинов — и молчаливая мука, опять сжимала сердце лейтенанта Зотова.

Недавно, по дороге сюда, Зотов прожил два дня в командирском резерве. Там был самодеятельный вечер, и один худощавый бледнолицый лейтенант с распадающимися волосами прочёл свои стихи, никем не проверенные, откровенные. Вася сразу даже не думал, что запомнил, а потом всплыли в нём оттуда строчки. И теперь, шёл ли он по Кочетовке, ехал ли поездом в главную комендатуру Мичуринска или телегой в прикреплённый сельсовет, где ему поручено было вести военное обучение пацанов и инвалидов, — Зотов повторял и перебирал эти слова, как свои:

Наши сёла в огне и в дыму города…
И сверлит и сверлит в исступленьи
Мысль одна: да когда же? когда же?! когда
Остановим мы их наступленье?!

Случай на станции Кочетовка – краткое содержание рассказа Солженицына

События рассказа большей частью происходят в один вечер 1 ноября 1941 года на железнодорожной станции Кочетовка в Тамбовской области, недалеко от линии фронта. Главным героем повествования выступает дежурный помощник военного коменданта лейтенант Василий Зотов, честный и добропорядочный молодой человек, настоящий патриот своей страны, вызвавшийся на службу добровольцем сразу после окончания института. Пока местные жители занимаются повседневными делами, он очень переживает из-за развязавшейся отечественной войны, хочет к товарищам на передовую, но вопреки своим доблестным порывам вынужден заниматься тыловой рутиной. Необходимо произвести полную перепись уцелевших и повреждённых грузов подвергшегося бомбардировке железнодорожного состава, и даже эту бумажную работу лейтенант стремится сделать как можно более качественно, чтобы хоть как-то помочь сражающейся родине.

В течение дня Зотова посещают разные люди, через общение с ними более полно раскрываются черты его мировоззрения, всплывают факты его биографии. Будучи благородным идеалистом, он готов на всё ради хорошего человека, вплоть до альтруистического самопожертвования, тогда как к подлецам относится с крайней ненавистью и мечтает об их искоренении. Например, отказался жить в большом просторном доме из-за развратного поведения хозяйки, аморальной заведующей столовой, предпочёл ей холодную тесную избу дряхлой старухи. Герой всегда поступает по совести, в соответствии со своими твёрдыми нравственными принципами, однако жизнь преподносит ему такие ситуации, где выбор бывает не всегда очевиден. Так, буквально вчера на станции произошёл неприятный инцидент: молодой красноармеец, охранявший вагоны с мукой, застрелил одного из ехавших соседним поездом окруженцев, которые настолько оголодали, что ели эту муку в сыром виде, размешивая с водой. С одной стороны, постовой поступил правильно, он защищал народное имущество, но с другой, — убил воевавшего в ожесточённых боях соотечественника, такого же советского человека.

Кульминацией рассказа становится встреча Зотова с мобилизованным театральным актёром Тверитиновым, который отстал от своего поезда и добирается до места назначения на попутных. Интеллигентность этого человека очень близка герою, он заводит с ним разговор и, сам того не замечая, раскрывает душу, изливает все свои переживания. Тем не менее, в ходе непринуждённой беседы лейтенант внезапно понимает, что посетитель может оказаться подосланным шпионом, поскольку у того при себе нет никаких документов. Слушая разъяснения о своём дальнейшем пути, Тверитинов интересуется, как раньше назывался город Сталинград, и после этого вопроса Зотову кажется, что худшие опасения подтвердились, ведь только иностранный агент может не знать такое. Руководствуясь косвенными предположениями и догадками, в итоге помощник коменданта решает отправить актёра на проверку в органы НКВД.

Зотов уверен в правильности своего поступка, однако даже спустя несколько дней судьба Тверитинова продолжает волновать его. Желая узнать о результатах проверки, он звонит на оперативный пункт, но не получает прямого ответа. Лейтенанту хочется позвонить ещё, но, боясь навлечь на себя подозрения, он не решается. Через несколько месяцев появляется возможность спросить о предполагаемом шпионе у приехавшего по другим делам следователя, тот уверяет, их сотрудники «разберутся» с любым. Последнее предложение рассказа сообщает о том, что до самого конца жизни Зотов не мог забыть этого своего собеседника.

Создание и публикация

Рассказ полностью основан на реальных событиях, в основу сюжета лёг реально произошедший случай на станции Кочетовка, а прототип главного героя — настоящий комендант Леонид Власов, приятель Солженицына. Ещё когда писатель жил в Рязани, этот человек приехал навестить его, в июле — августе 1962 года они вместе путешествовали на велосипедах по Латвии и Литве, проехали по многим железным дорогам того времени, и именно тогда был получен материал для «Случая». Солженицына в услышанной истории привлекла прежде всего моральная сторона случившегося, совесть, которая у многих людей находится в состоянии сна и нуждается в пробуждении. Отдельные эпизоды писатель почерпнул из своего раннего неоконченного романа «Люби революцию!», лейтенант Зотов во многом напоминает Глеба Нержина, главного героя этого во многом автобиографичного художественного произведения. Например, оттуда в неизменном виде заимствован отрывок стихотворения «Если Ленина дело падёт в эти дни, для чего мне останется жить?», заимствована сцена посещения библиотеки, схожи размышления Зотова и Нержина об отступлении и сплачивании разбитого советского сопротивления.

Читайте также:  Красное колесо - краткое содержание романа Солженицына

Рукопись создавалась в ноябре 1962 года, по словам автора, «прямо для журнала, первый раз в жизни». 26 ноября на обсуждении в редакции «Нового мира» было принято решение переименовать рассказ, поскольку Кочетовка ассоциировалась с Всеволодом Кочетовым, главным редактором конкурентного журнала «Октябрь». Как отмечал в своём дневнике Владимир Лакшин, предлагались варианты «Зелёная фуражка» и «На дежурстве», но в итоге название станции просто изменили на Кречетовка. На том же совещании некоторые члены редколлегии, в том числе Александр Твардовский [1] , выразили сомнение в том, что человек может забыть о переименовании Царицына в Сталинград, однако Солженицын настаивал — в действительности всё было именно так [2] .

Несмотря на то что писатель готовил текст специально для «Нового мира», прежде главный редактор «Правды» Павел Сатюков попросил небольшой кусок из рассказа для своей газеты. Солженицын выбрал отрывок, где персонажи обсуждают убийство окруженца, от: «На письменном столе Зотова стояло два телефона…» до «Любимый праздник в году, радостный наперекор природе, а в этот раз — рвущий душу». 23 декабря отрывок был напечатан, и эта публикация навсегда защитила рассказ от жёсткой цензуры и критики, так как считалось, что «Правда», главная идеологическая газета страны, не может ошибаться. Через месяц рассказ напечатали полностью в первом январском номере «Нового мира», вместе «Матрёниным двором» под общей шапкой «Два рассказа», тираж номера составил 102,7 тысячи экземпляров.

Отзывы

Отрицательных отзывов у рассказа не было по причине публикации отрывка в неприкасаемой «Правде», а положительные поступали регулярно. Варлам Шаламов назвал «Случай» обвинительным актом большой силы, отметив, что по своей художественной силе он не уступает «Ивану Денисовичу», а кое в чём даже превосходит. Корней Чуковский после прочтения рассказа отозвался о Солженицыне как о достойном продолжателе Толстого и Чехова. Положительно отзывался о произведении и прототип главного героя, в личной переписке с автором он писал следующее: «Разумеется, у меня нет абсолютно никаких возражений против использования тобой всего, что ты знаешь обо мне и от меня. Могу только радоваться, что моя более чем заурядная персона в какой-то мере способствует расцвету советской литературы» [3] .

Вскоре после публикации «Случая на станции Кочетовка» представители киностудии «Ленфильм» предложили автору договор на экранизацию рассказа, однако Солженицын сразу же отказался: «отдать им права, а они испортят, покажут нечто осовеченное, фальшивое? — а я не смогу исправить…» [4] .

Случай на станции Кочетовка – краткое содержание рассказа Солженицына

— Алё, это диспетчер?

— Кто это? Дьячихин?

— Да не ну, а я спрашиваю — Дьячихин?

— Гони цистерны с седьмого на третий, гони. Дьячихин, да.

— Это говорит дежурный помощник военного коменданта лейтенант Зотов! Слушайте, что вы творите? Почему до сих пор не отправляете на Липецк эшелона шестьсот семьдесят… какого, Валя?

— Шестьсот семьдесят восьмого!

— Как это понять — нечем?

— Паровоза нет, как. Варнаков? Варнаков, там, на шестом, четыре платформы с углем видишь? Подтяни их туда же.

— Слушайте, как паровоза нет, когда я в окно вон шесть подряд вижу.

— Паровозная. С кладбища. Эвакуируют.

— Хорошо, тогда маневровых у вас два ходит!

— Товарищ лейтенант! Да маневровых, я видел, — три!

— Вот рядом стоит начальник конвоя с этого эшелона, он меня поправляет — три маневровых. Дайте один!

— Что значит не можете? А вы отдаёте себе отчёт о важности этого груза? Его нельзя задерживать ни минуты, а вы…

— …а вы его скоро полсуток держите!

— Что у вас там — детские ясли или диспетчерская? Почему младенцы кричат?

— Да набились тут. — Товарищи, сколько говорить? Очистите комнату. Никого отправить не могу. Военные грузы и те стоят.

— В этом эшелоне идёт консервированная кровь! Для госпиталя! Поймите!

— Всё понимаю. Варнаков? Теперь отцепись, иди к водокачке, возьми те десять.

— Слушайте! Если вы в течение получаса не отправите этого эшелона — я буду докладывать выше! Это не шутка! Вы за это ответите!

— Василь Васильич! Дайте трубку, я сама…

— Передаю военному диспетчеру.

— Николай Петрович? Это Подшебякина. Слушай, что там в депо? Ведь один СУшка уже был заправлен.

— Так вот, товарищ сержант, идите в конвойный вагон, и если через сорок минут… Ну, если до полседьмого вас не отправят — придёте доложите.

— Есть прийти доложить! Разрешите идти?

Начальник конвоя круто, чётко развернулся и, с первым шагом отпустив, руку от шапки, вышел.

Лейтенант Зотов поправил очки, придававшие строгое выражение его совсем не строгому лицу, посмотрел на военного диспетчера Подшебякину, девушку в железнодорожной форме, как она, рассыпав обильные белые кудряшки, разговаривала в старомодную трубку старомодного телефона, — и из её маленькой комнаты вышел в свою такую же маленькую, откуда уже дальше не было двери.

Комната линейной комендатуры была угловая на первом этаже, а наверху, как раз над этим углом, повреждена была водосточная труба. Толстую струю воды, слышно хлеставшую за стеной, толчками ветра отводило и рассыпало то перед левое окно, на перрон, то перед правое, в глухой проходик. После ясных октябрьских заморозков, когда утро заставало всю станцию в инее, последние дни отсырело, а со вчерашнего дня лило этого дождя холодного не переставая так, что удивляться надо было, откуда столько воды на небе.

Зато дождь и навёл порядок: не было этой бестолковой людской перетолчки, постоянного кишения гражданских на платформах и по путям, нарушавшего приличный вид и работу станции. Все спрятались, никто не лазил на карачках под вагонами, не перелезал по вагонным лесенкам, местные не пёрлись с вёдрами варёной картошки, а пассажиры товарных составов не бродили меж поездов, как на толкучке, развесив на плечах и руках бельё, платье, вязаные вещи. (Торговля эта очень смущала лейтенанта Зотова: её как будто и допускать было нельзя и запрещать было нельзя — потому что не отпускалось продуктов на эвакуируемых.) Не загнал дождь только людей службы. В окно виден был часовой на платформе с зачехлёнными грузами — весь облитый струящимся дождём, он стоял и даже не пытался его стряхивать. Да по третьему пути маневровый паровоз протягивал цистерны, и стрелочник в брезентовом плаще с капюшоном махал ему палочкой флажка. Ещё тёмная малорослая фигурка вагонного мастера переходила вдоль состава второго, пути, ныряя под каждый вагон.

А то всё было — дождь-косохлёст. В холодном настойчивом ветре он бил в крыши и стены товарных вагонов, в грудь паровозам; сёк по краснообожжённым изогнутым железным рёбрам двух десятков вагонных остовов (коробки сгорели где-то в бомбёжке, но уцелели ходовые части, и их оттягивали в тыл); обливал четыре открыто стоявших на платформах дивизионных пушки; сливаясь с находящими сумерками, серо затягивал первый зелёный кружок семафора и кое-где вспышки багровых искр, вылетающих из теплушечных труб. Весь асфальт первой платформы был залит стеклянно-пузырящейся водой, не успевавшей стекать, и блестели от воды рельсы даже в сумерках, и даже тёмно-бурая насыпка полотна вздрагивала невсачивающимися лужами.

И всё это не издавало звуков, кроме глухого подрагивания земли да слабого рожка стрелочника, — гудки паровозов отменены были с первого дня войны.

И только дождь трубил в разорённой трубе.

За другим окном, в проходике у забора пакгауза, рос дубок. Его трепало, мочило, он додержал ещё тёмных листьев, но сегодня слетали последние.

Стоять и глазеть было некогда. Надо было раскатывать маскировочные бумажные шторки на окнах, зажигать свет и садиться за работу. Ещё много надо было успеть до смены в Девять часов вечера.

Но Зотов не опускал шторок, а снял командирскую фуражку с зелёным околышем, которая на дежурстве даже в комнате всегда сидела у него на голове, снял очки и медленно потирал пальцами глаза, утомлённые переписыванием шифрованных номеров транспортов с одной карандашной ведомости на другую. Нет, не усталость, а тоска подобралась к нему в темнеющем прежде времени дне — и заскребла.

Тоска была даже не о жене, оставшейся с еще не рождённым ребёнком далеко в Белоруссии, под немцами. Не о потерянном прошлом, потому что у Зотова не было ещё прошлого. Не о потерянном имуществе, потому что он его не имел и иметь не хотел бы никогда.

Угнетённость, потребность выть вслух была у Зотова от хода войны, до дикости непонятного. По сводкам Информбюро провести линию фронта было нельзя, можно было спорить, у кого Харьков, у кого Калуга. Но среди железнодорожников хорошо было известно, что за Узловую на Тулу поезда уже не шлют и через Елец дотягиваются разве что до Верховья. То там, то сям прорывались бомбардировщики и к рязань-воронежской линии, сбрасывали по нескольку бомб, досталось и Кочетовке. А дней десять назад свалились откуда-то два шальных немецких мотоциклиста, влетели в Кочетовку и на ходу строчили из автоматов. Одного из них положили, другой унёсся, но на станции от стрельбы все испереполошились, и начальник отряда спецназначения, ведающий взрывами в случае эвакуации, ушел рвануть водокачку заложенным ранее толом. Теперь вызвали восстановительный поезд, и третий день он работал здесь.

Ссылка на основную публикацию