Настенька – краткое содержание рассказа Сорокина

Настя Владимир Сорокин

Краткое содержание Сорокин Настенька

Главная героиня Настя Саблина, отмечает своё шестнадцатилетие. Как и прежде, переполненная чувствами она наивно размышляет по поводу главного события в её жизни.

Поздравив дочь с днём рождения, мать подарила цепочку с бриллиантом в форме сердечка. После того как Настенька, благодаря няне помылась водой с лавандой, решила выйти на веранду. Там за завтраком она увидела своего отца, к которому пришел друг Лев Ильич и подарил Насте драгоценную брошь. Позавтракав, девушка решила прогуляться по поместью, где застала, наказание на конюшне лакея. Это её очень впечатлило. Дома, Настя увидела, что их навестил отец Андрей, подаривший ей чёрную жемчужину. Дальнейшие события разворачиваются во дворе около печи, где находились повар Савелий, мать, отец, Лев Ильич, отец Андрей. Няня сняла всю одежду с Насти, и она стояла голая под открытым небом.

Робко девушка дошла до лопаты, на которую её положили и приковали цепью отец с поваром, и Савелий задвинул Настеньку в печь. Жар окутал Настю она закричала диким и нечеловеческим криком, забившись на лопате. Все, кроме няни, приблизились к печи. Кожа девушки покрылась волдырями, цепь впивались в тело до крови, и она истошно кричала от боли.

Настеньку подали к столу около семи часов. Родители девушки и гости ждали жаркое и заканчивали пить шампанское. Кожа Насти приобрела золотисто-коричневый оттенок, на блюде она лежала, держась за ноги с черными ногтями. Вокруг неё лежали цветы белых роз, грудь, колени и плечи были покрыты лимонными дольками, а лоб, лобок и соски были прикрыты речными лилиями.

Матери было тяжело смотреть на Настю, в то время как гости просили не портить праздник. После того как был произнесен тост, матери девушки дали вилку с ножом и попросили на заказ вырезать куски.

В ходе трапезы, сидевшие за столом, философствовали и беседовали о религии, истории. Когда ужин закончился, над костями Настеньки был проведен мистический ритуал.

Рассказ учит, что любой день рождения может превратиться в день смерти.

Можете использовать этот текст для читательского дневника

Сорокин. Все произведения

• Голубое сало
• День опричника
• Настенька
• Норма

Настенька. Картинка к рассказу

Сейчас читают

• Краткое содержание Чарская Княжна Джаваха

Нина Джаваха родилась в прекрасном грузинском местечке под названием Гори. Она росла среди замечательных пейзажей. Мать девочки была простой татаркой, а отец — русским офицером из княжеской семьи

Краткое содержание Платонов Цветок на земле

Мальчик Афоня проводит свои дни со старым дедом, потому что отец его на войне, а мать работает в колхозе. Дед от старости почти всё время спит, хотя обещает, что будет просто лежать на печке и разговаривать с Афоней.

Краткое содержание сказки Два жадных медвежонка

Жили-были два брата-медвежонка. Отправились они однажды в путь, счастья искать. Долго шли они лесом, потом полем. И день прошел, и другой. Вот припасы у них и кончились.

Краткое содержание Платонов На заре туманной юности

Главная героиня произведения – девочка-подросток по имени Ольга. Действие происходит в голодное время Гражданской войны. У нее умерли родители, и она не знает, как дальше жить.

Краткое содержание Хемингуэй Иметь и не иметь

Роман посвящен 1930-м годам, время экономической депрессии. Рыбак из Ки-Уэста зарабатывает на хлеб тем, что сдает свою лодку в аренду и помогает, людям рыбачит.

Краткое содержание Сорокин Настенька для читательского дневника

Вот и стукнуло Настюше шестнадцать лет! Мысли героини наполнены наивностью и кротостью.

От родной матери она получила дорогую цепочку, на ней висел бриллиант по форме, напоминающий сердце. Затем, няня помогла обмыться водой с настойкой лаванды. Ей захотелось пройтись по веранде. Позавтракав, она заметила Льва Ильича. От него она получила подарок – брошку с драгоценностями.

После она пошла на прогулку, рассматривая уголки своего поместья. На конюшне увидела жестокое наказание. Ей было жалко бедного лакея. Их посетил отец Андрей и надел на неё чёрную жемчужину. Следующее событие проходило возле печи. Там стоял повар Савелий, отец, Лев Ильич, мать. С неё сняла няня одежду, и она стояла обнажённая под голубым небом.

Робея, бедная девушка подошла к лопате. Её уложили на лопату, заковали цепями повар и родной отец. После повар направил её в печь. Из печи стали доноситься нечеловеческие, ужасающие вопли, бедная девушка билась на лопате. Присутствующие подошли поближе. Вся кожа девушки покрылась надутыми волдырями. Тело пронзала раскалённая цепь. Ужасный крик продолжался.

В седьмом часу Настенька была подана к трапезе. Гости и отец с матерью ожидали жаркое. Шампанское закончили пить. Вся кожа была светло-золотистого оттенка. На большое блюдо положили жаренное тело с впивающимися в ноги когтями. Окружено «жаркое» было белыми розами, колени, плечи закрыты дольками лимона. Интимные места (грудь, лобок), плечи закрыты белыми лилиями из озера. Мать жалела свою дочь. Ей предстояло по заказу нарезать кусочки мяса.

Вовремя трапезы шёл разговор о религии и истории. После окончания ужина выполнили ритуальные движения над останками героини.

Главная мысль рассказа: любой день рождения может закончиться смертельным исходом. Чистое тело, душа молодой юной девушки подвергается насилию. Её муки оплачены драгоценными дарами. Родители, даже жалеющая мать, не могут противостоять традиционным порокам общества и религиозным предрассудкам.

Читать краткое содержание Сорокин — Настенька. Краткий пересказ. Для читательского дневника возьмите 5-6 предложений

Картинка или рисунок Сорокин — Настенька

Другие пересказы и отзывы для читательского дневника

• Краткое содержание Падение дома Ашеров Эдгар По

Повествователю приходит сообщение от хорошего приятеля, которого он не видел вот уже много лет. Ашер молит его приехать к нему, так что молодой человек, не придумав ничего лучшего, садится на лошадь и мчится к нему на встречу.

Краткое содержание Как гуси Рим спасли Толстого

История эта произошла в те далекие времена, когда древние римляне вели борьбу с дикими галлами. Римлянам приходилось трудно, очень много людей было убито, кто-то из жителей Рима сумел сбежать.

Краткое содержание Паустовский Похождения жука-носорога

Петр Терентьев собирался на войну. От своего сына Степы, в подарок он получил жука, которого тот нашел на огороде.

Краткое содержание Девочка со спичками Андерсена

Маленькая девочка пробиралась по темным улицам. Стоял мороз. И был это самый канун Нового года. Девочка шла босиком и с непокрытой головой. Туфли, в которых она выходила из дома, были ей очень велики – они принадлежали ее матери.

Краткое содержание Пушкин Барышня-крестьянка

Повесть рассказывает о приключении одной провинциальной девушки, которая, переодевшись в крестьянку, знакомится с сыном соседского помещика. Молодые люди полюбили друг друга и хотят быть вместе. Тем, временем ничего не подозревающие отцы

Настенька

На первый взгляд все трое кажутся такими милыми, счастливыми и довольными, что просто невозможно не залюбоваться ими. Пришли они с мороза, раздеваются шумно, одежда у них яркая, пестрая: синие галифе, зеленоватый защитный китель, нежно-зеленая вязаная кофточка, желтая пуховая шапка, синие в белую клетку варежки, красные детские рейтузы… И все они — и он, и она, и ребенок — пышут здоровьем, румянцем, и у всех на ресницах и на бровях еще блестит нерастаявший снег.

И вот из раздевалки они ступают по мягкой бобриковой дорожке в ресторанный зал. Капитан — молодой, высокий, статный, косая сажень в плечах — идет улыбаясь, на ходу поправляя гребешком белокурые волосы. Вид у него боевой, на груди с одной стороны гвардейский значок, с другой — несколько рядов орденских планок. Жена его тоже блондинка, тоже молодая, но уже слегка раздобревшая, раздавшаяся и бедрах — не отстает от мужа, мягко и четко идет, поскрипывает своими лакированными резиновыми сапожками. А впереди выступает с важностью чинной и стреляет во все стороны большими серыми глазами четырехлетнее существо, славный белобрысый поросенок с тремя косичками: две хвостиками болтаются сзади, третья рожком торчит над покатым лобиком. Зеленые шелковые банты хорошо оттеняют румяную смуглую нежность детского лица.

Столик это семейство занимает рядом со мной. Девочка взбирается на стул и сразу же начинает болтать ногами. Меня это, по правде сказать, несколько настораживает.

Капитан раздобыл меню, извлек из толстой, как бегемотова кожа, папки жиденькие мятые листки папиросной бумаги и погрузился в их изучение:

— Так! Ну, что же мы будем кушать? Суп молочный: Неплохо. Щи на мясном отваре. Прелестно. Рассольник. Борщ украинский. Настенька, ты что будешь?

Настенька отвечает не сразу. Поболтав под стулом ногой, она противным жеманным голосом тянет:

Капитан улыбается. Улыбается робко и, как мне кажется, даже несколько подобострастно.

— Ну, Настенька, — говорит он, сдерживая свой раскатистый бас, — ведь ты же обещала папе супик покушать.

Нога в красной рейтузине раскачивается, как маятник.

— Обещала, а вот не буду!

Думаю: «Ну, уж теперь-то быть грому и молнии».

Нет, никаких молний.

Наклонившись к дочери, капитан долго шепчет ей на ухо. При этом что-то неприятное, болезненное, даже противоестественное мелькает в его бегающих растерянных глазах.

Смотрю на этих людей и уже не вижу ни счастья, ни довольства на их лицах. Даже румянец как будто исчез, даже полнота капитанши и та кажется мне теперь нездоровой, идущей не от сытой и спокойной жизни, а от больного сердца, от бессонных ночей, от излишнего употребления ландыша и валерьяны.

Капитан поднимает руку. В руке белый листочек меню.

— Да, я вас слушаю.

— Мандарины у вас в продаже имеются?

— Мандаринов нет. Есть апельсины.

Родительские взоры обращены к дочери: что скажет принцесса?

— Апельсинов не ха-ч-чу! — жеманится принцесса. — Ха-ч-чу мандаринов.

И снова начинается торговля…

Я уже давно потерял аппетит, отставил тарелку, смотрю, слушаю. Ведь по всему видно, что капитан человек храбрый. Не один раз небось водил он в атаку роты и батальоны, десятки, а может быть, и сотни, и тысячи людей подчинялись его слову, его приказу. А тут перед четырехлетней пигалицей этот герой теряется, робеет, отступает по всему фронту.

Покупаются апельсины, отец угодливо чистит их, и девочка ест апельсины раньше супа. А потом, когда приносят суп, она его, конечно, не ест, хотя капитан и жена его уговаривают дочку, упрашивают, умоляют.

Смотрю, еле сдерживая гнев, качаю головой и мысленно говорю: «Эх, товарищ капитан, товарищ капитан! Что ж это вы, голубчик, делаете?!»

И мысленно же слышу ответ его: «А, бросьте вы! Она же еще маленькая. Успеется».

Нет, дорогой капитан, боюсь, не успеется! Боюсь, придет время, и сядет эта милая сероглазая Настенька на шею папе-генералу и маме-генеральше, и всем близким, и всему роду человеческому…

Зачем Сорокин жарит детей в рассказе «Настя»?

Умению Сорокина играть в жанры, уже давно стоит перестать удивляться. Это действительно великий русский писатель (далее — ВРП), который деконструирует язык и языковые формы, чтобы создавать, а точнее лепить из них, как петухов из навоза, новые.

В новелле «Настя» он достаёт из морозилки русскую усадьбу в формате классической русской литературы, размораживает её и начинает зажаривать в печке на медленном огне, причмокивая. Из неё сочится жир, текут соки, а Сорокин систематично, с точностью хирурга, препарирует эпоху русской действительности (а точнее — бездействия) конца XIX века.

Итак, на дворе 6 августа 1900 года. За околицей и в умах — царская Россия. Сервильность, которой прикрывается бесправие. Приглаженность, из-под которой торчит традиционное для местных широт слабое следование законам и нормам (за исключением одной). Манеры, за которыми уже давным-давно никто не стоит.

Сорокин выворачивает наизнанку царскую Россию, демонстрируя в ходе повествования её зловещую и параноидальную сущность. Империи остаётся жить ещё чуть больше 15 лет. И убивание детей в рассказе это не то что вы подумали, а метафора на уничтожение Великой страны, потому что ребенок в патриархальной царской России – это наследник, человек который продолжает твое дело.

Одновременно с этим в рассказе можно увидеть и изобличение семейных порядков дореволюционной России. И если девка по Сорокину — это Россия, то чему тогда удивляться, когда спустя столько веков подобного отношения к себе она в один миг подняла голову и не захотела лезть в печь.

Ещё одна сторона шоколадной медали творчества ВРП в данном конкретном рассказе — преодоление т.н. «самости», человеческого. Настя должна преодолеть себя и устраивается удобно на лопате, прижав ноги к груди. Её мать — с таким же диагнозом. Преодолевает себя, чтобы не портить людям праздник. Не зря за ужином гости так много внимания уделяют идеям Ницше.

«Настя» также до краёв наполнена различными отсылками к поверьям и сказаниям. Например, фамилия Мамут, которую носят аж два персонажа новеллы, принадлежит очевидно какому этносу. Одна фамилия — и вот вам уже кровавый навет — и дело Бейлиса в частности, и кровь младенцев, как ингредиент мацы всплывают в памяти без лишних усилий. Вынь из печки да положь на тарелочку, как говорится.

А подготовка 16-летних девочек к запеканию в печи весьма отдалённо напоминает древний обряд посвящения детей во взрослую жизнь. Этакий обряд инициации, к которому, по сути, обращается абсолютное большинство наших сказок.

И, наконец, ружьё, которое не может не выстрелить. Каннибализм. И тут любопытно наблюдать за мотивами героев. Если Сергей Аркадьевич ест свою собственную дочь, как он сам считает, из идеологических убеждений («преодоление»), то Мамут-старший является каннибалом чисто из гедонистических соображений.

«Настя» Владимира Сорокина — это Ницше для самых русских. Канат над бездной великой русской культуры и не менее великой русской трагедии, на котором мы до сих пор болтаемся, боясь отпустить его. И кто знает, быть может, и правда лучше в печку?

Владимир Сорокин – Настя

Владимир Сорокин – Настя краткое содержание

Настя – читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)

Серо-голубое затишье перед рассветом, медленная лодка на тяжелом зеркале Денеж-озера, изумрудные каверны в кустах можжевельника, угрожающе ползущих к белой отмоине плёса. Настя повернула медную ручку балконной двери, толкнула. Толстое стекло поплыло вправо, дробя пейзаж торцевыми косыми гранями, беспощадно разрезая лодку на двенадцать частей. Влажная лавина утреннего воздуха навалилась, объяла, бесстыдно затекла под сорочку. Настя жадно потянула ноздрями и шагнула на балкон. Теплые ступни узнали прохладное дерево, доски благодарно скрипнули. Настины руки легли на облупившиеся перила, глаза до слез всосали замерший мир: левый и правый флигеля усадьбы, молочную зелень сада, строгость липовой аллеи, рафинад церкви на пригорке, прилегшую на траву иву, скирду скошенного газона. Настя повела широкими худыми плечами, тряхнула распущенными волосами и со стоном потянулась, вслушиваясь просыпающимся телом в хруст позвонков: – Э-а-а-а-а-а:. За озером медленно сверкнула искра, влажный мир качнулся и стал разворачиваться к неизбежному солнцу. – Я люблю тебя, – прошептала Настя первым лучам, повернулась и вошла в свою спальню. Красный комод пристально глядел замочными скважинами, подушка широко, по-бабьи улыбалась, свечной огарок немо вопил оплавленным ртом, с переплета книги усато ухмылялся Картуш. Настя села за свой маленький столик, открыла дневник, взяла стеклянную ручку с фиолетовым коготком пера, обмакнула в чернильницу и стала смотреть, как рука выводит на желтой бумаге:

Мне шестнадцать лет. Мне, Настасье Саблиной! Воистину странно, что я не удивляюсь этому. Отчего же? Хорошо ли это, или дурно? Наверное, я еще сплю, хотя солнце уже встало и озарило все вокруг. Сегодня – самый важный день в моей жизни. Как я проведу его? Запомню ли я его? Надобно запомнить все до мелочей, каждую каплю, каждый листочек, каждую свою мысль. Надобно думать хорошо. Рара говорит, что добрые мысли озаряют нашу душу, как солнце. Пусть же сегодня в моей душе светит мое солнце! Солнце Самого Важного Дня. А я буду радостной и внимательной. Вчера вечером приехал Лев Ильич, и после ужина я с ним и с рара сидела в большой беседке. Рара с ним опять спорил про Nietzsche, что надобно преодолеть в своей душе самого себя. Сегодня я должна это сделать. Хотя я и не читала Nietzsche. Я еще очень мало знаю о мире, но я очень люблю его. И люблю людей, хотя многие из них выказывают скуку. Но скучных же тоже надобно любить? Я счастлива, что рара и maman не скучные люди. И я счастлива, что наступил День, который мы так долго ждали!

Солнечный луч тронул кончик стеклянной ручки, она вспыхнула напряженной радугой. Настя закрыла дневник и снова потянулась – сладостно, мучительно, закинув руки за голову. Скрипнула дверь и мягкие руки матери сомкнулись вокруг ее запястий: – Ах ты, ранняя пташка: – Maman: – Настя запрокинула голову назад, увидела перевернутое лицо матери, обняла. Неузнаваемое зубастое лицо нависло, тесня лепных амуров потолка: – Ma petit filet. Bien dormir? – Certainement, maman. Они замерли, обнявшись. – Я видела тебя во сне, – произнесла мать, отстраняясь и садясь на кровать. – И что же я делала? – Ты много смеялась, – мать с удовольствием смотрела на струящиеся в узком луче волосы дочери. – Это глупо? – Настя встала, подошла – тонкая, стройная, в полупрозрачной ночной сорочке. – Отчего же смеяться – глупо? Смех это радость. Присядь, ангел мой. У меня что-то есть для тебя. Настя села рядом с матерью. Они были одинаковые ростом, похожи сложением, в однотонных голубых сорочках. Только плечи и лица были разные. В тонких пальцах матери раскрылся футляр малинового бархата, сверкнуло бриллиантовое сердечко, тонкая золотая цепочка легла на Настины ключицы: – C’est pour tu. – Maman! Настя склонилась, взяла сердечко, волосы хлынули вокруг лица, бриллиант грозно сверкнул голубым и белым. Дочь поцеловала мать в нестарую щеку: – Maman. Солнечный свет впился в зеленые глаза матери, она осторожно раздвинула каштановый занавес Настиных волос: дочь держала бриллиант возле губ. – Я хочу, чтобы ты поняла к а к о й день сегодня. – Я уже поняла, maman. Мать гладила ее голову. – Мне к лицу? – Настя выпрямилась, выставив вперед юную крепкую грудь. – Parfait! Дочь подошла к трехстворчатому зеркалу, островерхо растущему из цветастой мишуры подзеркального столика. Четыре Насти посмотрели друг на друга: – Ах, как славно: – Твое навечно. От нас с papa. – Чудесно:А что papa? Еще спит? – Сегодня все проснулись рано. – Я тоже! Ах, как это славно: Мать взяла стоящий возле подсвечника колокольчик, позвонила. Небыстро послышалось за дверью нарастающее шарканье и вошла полная большая няня. – Няня! – Настя подбежала, бросилась на дебелую грудь. Прохладное тесто няниных рук сомкнулось вокруг Насти: – Золотце моё сирибро! – колыхаясь, дрожа, словно собираясь заплакать, няня быстро-быстро целовала голову девушки большими холодными губами. – Няня! Мне шестнадцать! Уже шестнадцать! – Хоссподи, золотце моё, хоссподи, сирибро моё! Мать с наслаждением смотрела на них: – Совсем не так давно ты ее пеленала. Туша няни сотрясалась, громко дыша: – Токмо вчерась, Хоссподи! Токмо вчерась, Царица Нябесная! Настя ожесточенно вывернулась, оттолкнулась от квашни няниного живота: – Взгляни! Правда – прелесть что такое? Еще не разглядев бриллианта слезящимися заплывшими глазами, няня тяжко всплеснула увесистыми ладонями: – Хоссподи! Изнывая от сдержанной радости, мать качнулась к двери: – Настенька, мы завтракаем на веранде.

Обмыв Настино тело смоченной лавандовой водою губкой, няня растерла ее влажным и сухим полотенцами, одела и стала заплетать косу. – Няня, а ты помнишь своё шестнадцатилетие? – непокорно склонив голову, Настя следила за ползущим по полу рыжим муравьем. – Хосподи, да я уж тады на сносях была! – Так рано? А, ну да! Тебя же в пятнадцать сосватали. – То-то ж и оно, золотце моё. А к заговенью-то на Рожство и родила Гришу. Да токмо он, сярдешнай, от ушницы помёр. Потом Васятка был, опосля Химушка. К двадцати-то годам у мене один бегал, другой в люльке кричал, третий в животе сидел. Во как! Опухшие белые пальцы няни мелькали в каштаново-золотистом водопаде волос: тяжелая коса неумолимо росла. – А я никого не родила, – Настя наступила кончиком парусиновой туфельки на муравья. – Хосподи, о чем тужить-то, золотце моё! – колыхнулась няня. – Тебе ли красоту на семя пущать? Ты на другое сподоблена. Коса мертвым питоном вытягивалась между лопаток.

На белой веранде задушенно похрипывал ослепительный самовар, наглый плющ лез в распахнутые окна, молодой лакей Павлушка гремел посудой. Отец, мать и Лев Ильич сидели за столом. Настя вбежала: – Good morning! – А-а-а! Именинница! – нескладный, угловатый, как поломанный шезлонг, Лев Ильич принялся вставать. – Попрыгунья, – подмигнул жующий отец. Настя поцеловала его в просвет между черной бородой и крепким носом: – Спасибо, papa! – Покажись, русская красавица. Она вмиг отпрянула, встала в ———-, развела руками: летнее оливковое платье с вышивкой, голые плечи, бисерная лента вокруг головы, вспыхивающий бриллиант на средостении длинных ключиц: – Voila! – Леди Макбет Мценского уезда! – белозубо засмеялся отец. – Сережа, Бог с тобой! – махнула салфеткой мать. – Хоть сейчас под венец! – стоял, держа перед собой длиннющие руки Лев Ильич. – Типун, брат, тебе на язык! – отец подцепил вилкой алый пласт семги, шлепнул к себе на тарелку. – Давеча, Настенька, когда мы про Усача говорили, я едва удержался, чтоб не вручить вам, – полез во внутренний карман узкого пиджака Лев Ильич. – И слава Богу, что не поспешил! – Поспешишь – людей насмешишь, – отец лихо кромсал семгу. Лев Ильич протянул Насте костлявый кулак, раскрыл. На смуглой, сухой и плоской, как деревяшка, ладони лежала золотая брошь, составленная из латинских букв. – “Transcendere!”, – прочитала Настя. – А что это? – “Преступи пределы!” – перевел Лев Ильич. – Ну, брат! – отец замер с вилкой у рта, покачал крутолобой головой. – А меня упрекаешь в буквальном понимании! – Позвольте, Настенька, я вам уж и пришпилю: – Лев Ильич, как богомол, угрожающе занес руки. Настя приблизилась, отвернув голову и глядя в окно на двух белобрысых близнецов, детей кухарки, идущих по воду с одним коромыслом и пятью ведрами . “Зачем им коромысло?” – подумала она. Прокуренные пальцы с огромными толстыми ногтями шевелились у нее на груди: – День рождения, конечно, не именины:но, коли уж Сергей Аркадьевич поборник прогресса: – Вот испорти только мне аппетит! – сочно жевал отец. ” Как же пять ведер повесить на одно коромысло? Странно:” – Ну вот: – Лев Ильич опустил руки и, щурясь, резко подался назад, словно собираясь со всего маха ударить Настю своей маленькой головою. – А вам к лицу. – Merci, – быстро присела Настя. – Вполне сочетаются, – мать смотрела на бриллиант и на брошь. – Вот отец Андрей ка-а-к возьмет, да ка-а-к подарит Настасье Сергеевне еще какой-нибудь bijou, вот тогда ка-а-к станет наша Настасья Сергеевна ёлкою рождественской! – разрезая теплую булку, подмигнул отец дочери. – А ты , рара, меня в угол поставишь? Все засмеялись. – Давайте кофий пить, – вытер полные губы отец. – Барин, сливки простыли:Подогреть? – спросил конопатый Павлушка. – Я третий раз тебе говорю – не называй меня барином, – раздраженно качнул крепкими плечами отец. – Мой дед землю пахал. – Простите, Сергей:А-рыка-диевич:сливки, стало быть: – Ничего греть не надо. Вкус кофе напомнил Насте про затон. – Я же не успею! Уже восемь пробило! – вскочила со стула она. – Что такое? – подняла красивые брови мать. – Раковина! – Ах, сегодня же солнце: Настя выбежала с веранды. – Что стряслось? – спросил, намазывая булку маслом Лев Ильич. – Amore more ore re! – ответил, прихлебывая кофе отец.

Зачем Сорокин жарит детей в рассказе «Настя»?

В рассказе «Настя» Владимира Сорокина вся семья собирается на день рождения девочки Насти, ей дарят подарки, а потом засовывают в печь и зажаривают ее там. В финале гости сидят за праздничным столом, а родители Насти потчуют их пропеченным мясом дочери:

Золотисто-коричневая, она лежала на овальном блюде, держа себя за ноги с почерневшими ногтями. Бутоны белых роз окружали её, дольки лимона покрывали грудь, колени и плечи, на лбу, сосках и лобке невинно белели речные лилии.

Блогер Кристина Потупчик объяснила, зачем Сорокин зажарил Настю.

Умению Сорокина играть в жанры, уже давно стоит перестать удивляться. Это действительно великий русский писатель (далее — ВРП), который деконструирует язык и языковые формы, чтобы создавать, а точнее лепить из них, как петухов из навоза, новые.

В новелле «Настя» он достаёт из морозилки русскую усадьбу в формате классической русской литературы, размораживает её и начинает зажаривать в печке на медленном огне, причмокивая. Из неё сочится жир, текут соки, а Сорокин систематично, с точностью хирурга, препарирует эпоху русской действительности (а точнее — бездействия) конца XIX века.

Итак, на дворе 6 августа 1900 года. За околицей и в умах — царская Россия. Сервильность, которой прикрывается бесправие. Приглаженность, из-под которой торчит традиционное для местных широт слабое следование законам и нормам (за исключением одной). Манеры, за которыми уже давным-давно никто не стоит.

Сорокин выворачивает наизнанку царскую Россию, демонстрируя в ходе повествования её зловещую и параноидальную сущность. Империи остаётся жить ещё чуть больше 15 лет. И убивание детей в рассказе это не то что вы подумали, а метафора на уничтожение Великой страны, потому что ребенок в патриархальной царской России – это наследник, человек который продолжает твое дело.

Одновременно с этим в рассказе можно увидеть и изобличение семейных порядков дореволюционной России. И если девка по Сорокину — это Россия, то чему тогда удивляться, когда спустя столько веков подобного отношения к себе она в один миг подняла голову и не захотела лезть в печь.

Ещё одна сторона шоколадной медали творчества ВРП в данном конкретном рассказе — преодоление т.н. «самости», человеческого. Настя должна преодолеть себя и устраивается удобно на лопате, прижав ноги к груди. Её мать — с таким же диагнозом. Преодолевает себя, чтобы не портить людям праздник. Не зря за ужином гости так много внимания уделяют идеям Ницше.

«Настя» также до краёв наполнена различными отсылками к поверьям и сказаниям. Например, фамилия Мамут, которую носят аж два персонажа новеллы, принадлежит очевидно какому этносу. Одна фамилия — и вот вам уже кровавый навет — и дело Бейлиса в частности, и кровь младенцев, как ингредиент мацы всплывают в памяти без лишних усилий. Вынь из печки да положь на тарелочку, как говорится.

А подготовка 16-летних девочек к запеканию в печи весьма отдалённо напоминает древний обряд посвящения детей во взрослую жизнь. Этакий обряд инициации, к которому, по сути, обращается абсолютное большинство наших сказок.

И, наконец, ружьё, которое не может не выстрелить. Каннибализм. И тут любопытно наблюдать за мотивами героев. Если Сергей Аркадьевич ест свою собственную дочь, как он сам считает, из идеологических убеждений («преодоление»), то Мамут-старший является каннибалом чисто из гедонистических соображений.

«Настя» Владимира Сорокина — это Ницше для самых русских. Канат над бездной великой русской культуры и не менее великой русской трагедии, на котором мы до сих пор болтаемся, боясь отпустить его. И кто знает, быть может, и правда лучше в печку?

Настенька – краткое содержание рассказа Сорокина

• ЖАНРЫ 359
• АВТОРЫ 258 099
• КНИГИ 592 413
• СЕРИИ 22 123
• ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 552 780

Серо-голубое затишье перед рассветом, медленная лодка на тяжелом зеркале Денеж-озера, изумрудные каверны в кустах можжевельника, угрожающе ползущих к белой отмоине плёса. Настя повернула медную ручку балконной двери, толкнула. Толстое стекло поплыло вправо, дробя пейзаж торцевыми косыми гранями, беспощадно разрезая лодку на двенадцать частей. Влажная лавина утреннего воздуха навалилась, объяла, бесстыдно затекла под сорочку. Настя жадно потянула ноздрями и шагнула на балкон. Теплые ступни узнали прохладное дерево, доски благодарно скрипнули. Настины руки легли на облупившиеся перила, глаза до слез всосали замерший мир: левый и правый флигеля усадьбы, молочную зелень сада, строгость липовой аллеи, рафинад церкви на пригорке, прилегшую на траву иву, скирду скошенного газона. Настя повела широкими худыми плечами, тряхнула распущенными волосами и со стоном потянулась, вслушиваясь просыпающимся телом в хруст позвонков: – Э-а-а-а-а-а:. За озером медленно сверкнула искра, влажный мир качнулся и стал разворачиваться к неизбежному солнцу. – Я люблю тебя, – прошептала Настя первым лучам, повернулась и вошла в свою спальню. Красный комод пристально глядел замочными скважинами, подушка широко, по-бабьи улыбалась, свечной огарок немо вопил оплавленным ртом, с переплета книги усато ухмылялся Картуш. Настя села за свой маленький столик, открыла дневник, взяла стеклянную ручку с фиолетовым коготком пера, обмакнула в чернильницу и стала смотреть, как рука выводит на желтой бумаге:

Мне шестнадцать лет. Мне, Настасье Саблиной! Воистину странно, что я не удивляюсь этому. Отчего же? Хорошо ли это, или дурно? Наверное, я еще сплю, хотя солнце уже встало и озарило все вокруг. Сегодня – самый важный день в моей жизни. Как я проведу его? Запомню ли я его? Надобно запомнить все до мелочей, каждую каплю, каждый листочек, каждую свою мысль. Надобно думать хорошо. Рара говорит, что добрые мысли озаряют нашу душу, как солнце. Пусть же сегодня в моей душе светит мое солнце! Солнце Самого Важного Дня. А я буду радостной и внимательной. Вчера вечером приехал Лев Ильич, и после ужина я с ним и с рара сидела в большой беседке. Рара с ним опять спорил про Nietzsche, что надобно преодолеть в своей душе самого себя. Сегодня я должна это сделать. Хотя я и не читала Nietzsche. Я еще очень мало знаю о мире, но я очень люблю его. И люблю людей, хотя многие из них выказывают скуку. Но скучных же тоже надобно любить? Я счастлива, что рара и maman не скучные люди. И я счастлива, что наступил День, который мы так долго ждали!

Солнечный луч тронул кончик стеклянной ручки, она вспыхнула напряженной радугой. Настя закрыла дневник и снова потянулась – сладостно, мучительно, закинув руки за голову. Скрипнула дверь и мягкие руки матери сомкнулись вокруг ее запястий: – Ах ты, ранняя пташка: – Maman: – Настя запрокинула голову назад, увидела перевернутое лицо матери, обняла. Неузнаваемое зубастое лицо нависло, тесня лепных амуров потолка: – Ma petit filet. Bien dormir? – Certainement, maman. Они замерли, обнявшись. – Я видела тебя во сне, – произнесла мать, отстраняясь и садясь на кровать. – И что же я делала? – Ты много смеялась, – мать с удовольствием смотрела на струящиеся в узком луче волосы дочери. – Это глупо? – Настя встала, подошла – тонкая, стройная, в полупрозрачной ночной сорочке. – Отчего же смеяться – глупо? Смех это радость. Присядь, ангел мой. У меня что-то есть для тебя. Настя села рядом с матерью. Они были одинаковые ростом, похожи сложением, в однотонных голубых сорочках. Только плечи и лица были разные. В тонких пальцах матери раскрылся футляр малинового бархата, сверкнуло бриллиантовое сердечко, тонкая золотая цепочка легла на Настины ключицы: – C’est pour tu. – Maman! Настя склонилась, взяла сердечко, волосы хлынули вокруг лица, бриллиант грозно сверкнул голубым и белым. Дочь поцеловала мать в нестарую щеку: – Maman. Солнечный свет впился в зеленые глаза матери, она осторожно раздвинула каштановый занавес Настиных волос: дочь держала бриллиант возле губ. – Я хочу, чтобы ты поняла к а к о й день сегодня. – Я уже поняла, maman. Мать гладила ее голову. – Мне к лицу? – Настя выпрямилась, выставив вперед юную крепкую грудь. – Parfait! Дочь подошла к трехстворчатому зеркалу, островерхо растущему из цветастой мишуры подзеркального столика. Четыре Насти посмотрели друг на друга: – Ах, как славно: – Твое навечно. От нас с papa. – Чудесно:А что papa? Еще спит? – Сегодня все проснулись рано. – Я тоже! Ах, как это славно: Мать взяла стоящий возле подсвечника колокольчик, позвонила. Небыстро послышалось за дверью нарастающее шарканье и вошла полная большая няня. – Няня! – Настя подбежала, бросилась на дебелую грудь. Прохладное тесто няниных рук сомкнулось вокруг Насти: – Золотце моё сирибро! – колыхаясь, дрожа, словно собираясь заплакать, няня быстро-быстро целовала голову девушки большими холодными губами. – Няня! Мне шестнадцать! Уже шестнадцать! – Хоссподи, золотце моё, хоссподи, сирибро моё! Мать с наслаждением смотрела на них: – Совсем не так давно ты ее пеленала. Туша няни сотрясалась, громко дыша: – Токмо вчерась, Хоссподи! Токмо вчерась, Царица Нябесная! Настя ожесточенно вывернулась, оттолкнулась от квашни няниного живота: – Взгляни! Правда – прелесть что такое? Еще не разглядев бриллианта слезящимися заплывшими глазами, няня тяжко всплеснула увесистыми ладонями: – Хоссподи! Изнывая от сдержанной радости, мать качнулась к двери: – Настенька, мы завтракаем на веранде.

Обмыв Настино тело смоченной лавандовой водою губкой, няня растерла ее влажным и сухим полотенцами, одела и стала заплетать косу. – Няня, а ты помнишь своё шестнадцатилетие? – непокорно склонив голову, Настя следила за ползущим по полу рыжим муравьем. – Хосподи, да я уж тады на сносях была! – Так рано? А, ну да! Тебя же в пятнадцать сосватали. – То-то ж и оно, золотце моё. А к заговенью-то на Рожство и родила Гришу. Да токмо он, сярдешнай, от ушницы помёр. Потом Васятка был, опосля Химушка. К двадцати-то годам у мене один бегал, другой в люльке кричал, третий в животе сидел. Во как! Опухшие белые пальцы няни мелькали в каштаново-золотистом водопаде волос: тяжелая коса неумолимо росла. – А я никого не родила, – Настя наступила кончиком парусиновой туфельки на муравья. – Хосподи, о чем тужить-то, золотце моё! – колыхнулась няня. – Тебе ли красоту на семя пущать? Ты на другое сподоблена. Коса мертвым питоном вытягивалась между лопаток.

Владимир Сорокин – Настя

Серо-голубое затишье перед рассветом, медленная лодка на тяжелом зеркале Денеж-озера, изумрудные каверны в кустах можжевельника, угрожающе ползущих к белой отмоине плёса. Настя повернула медную ручку балконной двери, толкнула. Толстое стекло поплыло вправо, дробя пейзаж торцевыми косыми гранями, беспощадно разрезая лодку на двенадцать частей. Влажная лавина утреннего воздуха навалилась, объяла, бесстыдно затекла под сорочку. Настя жадно потянула ноздрями и шагнула на балкон. Теплые ступни узнали прохладное дерево, доски благодарно скрипнули. Настины руки легли на облупившиеся перила, глаза до слез всосали замерший мир: левый и правый флигеля усадьбы, молочную зелень сада, строгость липовой аллеи, рафинад церкви на пригорке, прилегшую на траву иву, скирду скошенного газона. Настя повела широкими худыми плечами, тряхнула распущенными волосами и со стоном потянулась, вслушиваясь просыпающимся телом в хруст позвонков: – Э-а-а-а-а-а:. За озером медленно сверкнула искра, влажный мир качнулся и стал разворачиваться к неизбежному солнцу. – Я люблю тебя, – прошептала Настя первым лучам, повернулась и вошла в свою спальню. Красный комод пристально глядел замочными скважинами, подушка широко, по-бабьи улыбалась, свечной огарок немо вопил оплавленным ртом, с переплета книги усато ухмылялся Картуш. Настя села за свой маленький столик, открыла дневник, взяла стеклянную ручку с фиолетовым коготком пера, обмакнула в чернильницу и стала смотреть, как рука выводит на желтой бумаге:

Мне шестнадцать лет. Мне, Настасье Саблиной! Воистину странно, что я не удивляюсь этому. Отчего же? Хорошо ли это, или дурно? Наверное, я еще сплю, хотя солнце уже встало и озарило все вокруг. Сегодня – самый важный день в моей жизни. Как я проведу его? Запомню ли я его? Надобно запомнить все до мелочей, каждую каплю, каждый листочек, каждую свою мысль. Надобно думать хорошо. Рара говорит, что добрые мысли озаряют нашу душу, как солнце. Пусть же сегодня в моей душе светит мое солнце! Солнце Самого Важного Дня. А я буду радостной и внимательной. Вчера вечером приехал Лев Ильич, и после ужина я с ним и с рара сидела в большой беседке. Рара с ним опять спорил про Nietzsche, что надобно преодолеть в своей душе самого себя. Сегодня я должна это сделать. Хотя я и не читала Nietzsche. Я еще очень мало знаю о мире, но я очень люблю его. И люблю людей, хотя многие из них выказывают скуку. Но скучных же тоже надобно любить? Я счастлива, что рара и maman не скучные люди. И я счастлива, что наступил День, который мы так долго ждали!

Солнечный луч тронул кончик стеклянной ручки, она вспыхнула напряженной радугой. Настя закрыла дневник и снова потянулась – сладостно, мучительно, закинув руки за голову. Скрипнула дверь и мягкие руки матери сомкнулись вокруг ее запястий: – Ах ты, ранняя пташка: – Maman: – Настя запрокинула голову назад, увидела перевернутое лицо матери, обняла. Неузнаваемое зубастое лицо нависло, тесня лепных амуров потолка: – Ma petit filet. Bien dormir? – Certainement, maman. Они замерли, обнявшись. – Я видела тебя во сне, – произнесла мать, отстраняясь и садясь на кровать. – И что же я делала? – Ты много смеялась, – мать с удовольствием смотрела на струящиеся в узком луче волосы дочери. – Это глупо? – Настя встала, подошла – тонкая, стройная, в полупрозрачной ночной сорочке. – Отчего же смеяться – глупо? Смех это радость. Присядь, ангел мой. У меня что-то есть для тебя. Настя села рядом с матерью. Они были одинаковые ростом, похожи сложением, в однотонных голубых сорочках. Только плечи и лица были разные. В тонких пальцах матери раскрылся футляр малинового бархата, сверкнуло бриллиантовое сердечко, тонкая золотая цепочка легла на Настины ключицы: – C’est pour tu. – Maman! Настя склонилась, взяла сердечко, волосы хлынули вокруг лица, бриллиант грозно сверкнул голубым и белым. Дочь поцеловала мать в нестарую щеку: – Maman. Солнечный свет впился в зеленые глаза матери, она осторожно раздвинула каштановый занавес Настиных волос: дочь держала бриллиант возле губ. – Я хочу, чтобы ты поняла к а к о й день сегодня. – Я уже поняла, maman. Мать гладила ее голову. – Мне к лицу? – Настя выпрямилась, выставив вперед юную крепкую грудь. – Parfait! Дочь подошла к трехстворчатому зеркалу, островерхо растущему из цветастой мишуры подзеркального столика. Четыре Насти посмотрели друг на друга: – Ах, как славно: – Твое навечно. От нас с papa. – Чудесно:А что papa? Еще спит? – Сегодня все проснулись рано. – Я тоже! Ах, как это славно: Мать взяла стоящий возле подсвечника колокольчик, позвонила. Небыстро послышалось за дверью нарастающее шарканье и вошла полная большая няня. – Няня! – Настя подбежала, бросилась на дебелую грудь. Прохладное тесто няниных рук сомкнулось вокруг Насти: – Золотце моё сирибро! – колыхаясь, дрожа, словно собираясь заплакать, няня быстро-быстро целовала голову девушки большими холодными губами. – Няня! Мне шестнадцать! Уже шестнадцать! – Хоссподи, золотце моё, хоссподи, сирибро моё! Мать с наслаждением смотрела на них: – Совсем не так давно ты ее пеленала. Туша няни сотрясалась, громко дыша: – Токмо вчерась, Хоссподи! Токмо вчерась, Царица Нябесная! Настя ожесточенно вывернулась, оттолкнулась от квашни няниного живота: – Взгляни! Правда – прелесть что такое? Еще не разглядев бриллианта слезящимися заплывшими глазами, няня тяжко всплеснула увесистыми ладонями: – Хоссподи! Изнывая от сдержанной радости, мать качнулась к двери: – Настенька, мы завтракаем на веранде.

Обмыв Настино тело смоченной лавандовой водою губкой, няня растерла ее влажным и сухим полотенцами, одела и стала заплетать косу. – Няня, а ты помнишь своё шестнадцатилетие? – непокорно склонив голову, Настя следила за ползущим по полу рыжим муравьем. – Хосподи, да я уж тады на сносях была! – Так рано? А, ну да! Тебя же в пятнадцать сосватали. – То-то ж и оно, золотце моё. А к заговенью-то на Рожство и родила Гришу. Да токмо он, сярдешнай, от ушницы помёр. Потом Васятка был, опосля Химушка. К двадцати-то годам у мене один бегал, другой в люльке кричал, третий в животе сидел. Во как! Опухшие белые пальцы няни мелькали в каштаново-золотистом водопаде волос: тяжелая коса неумолимо росла. – А я никого не родила, – Настя наступила кончиком парусиновой туфельки на муравья. – Хосподи, о чем тужить-то, золотце моё! – колыхнулась няня. – Тебе ли красоту на семя пущать? Ты на другое сподоблена. Коса мертвым питоном вытягивалась между лопаток.

На белой веранде задушенно похрипывал ослепительный самовар, наглый плющ лез в распахнутые окна, молодой лакей Павлушка гремел посудой. Отец, мать и Лев Ильич сидели за столом. Настя вбежала: – Good morning! – А-а-а! Именинница! – нескладный, угловатый, как поломанный шезлонг, Лев Ильич принялся вставать. – Попрыгунья, – подмигнул жующий отец. Настя поцеловала его в просвет между черной бородой и крепким носом: – Спасибо, papa! – Покажись, русская красавица. Она вмиг отпрянула, встала в ———-, развела руками: летнее оливковое платье с вышивкой, голые плечи, бисерная лента вокруг головы, вспыхивающий бриллиант на средостении длинных ключиц: – Voila! – Леди Макбет Мценского уезда! – белозубо засмеялся отец. – Сережа, Бог с тобой! – махнула салфеткой мать. – Хоть сейчас под венец! – стоял, держа перед собой длиннющие руки Лев Ильич. – Типун, брат, тебе на язык! – отец подцепил вилкой алый пласт семги, шлепнул к себе на тарелку. – Давеча, Настенька, когда мы про Усача говорили, я едва удержался, чтоб не вручить вам, – полез во внутренний карман узкого пиджака Лев Ильич. – И слава Богу, что не поспешил! – Поспешишь – людей насмешишь, – отец лихо кромсал семгу. Лев Ильич протянул Насте костлявый кулак, раскрыл. На смуглой, сухой и плоской, как деревяшка, ладони лежала золотая брошь, составленная из латинских букв. – “Transcendere!”, – прочитала Настя. – А что это? – “Преступи пределы!” – перевел Лев Ильич. – Ну, брат! – отец замер с вилкой у рта, покачал крутолобой головой. – А меня упрекаешь в буквальном понимании! – Позвольте, Настенька, я вам уж и пришпилю: – Лев Ильич, как богомол, угрожающе занес руки. Настя приблизилась, отвернув голову и глядя в окно на двух белобрысых близнецов, детей кухарки, идущих по воду с одним коромыслом и пятью ведрами . “Зачем им коромысло?” – подумала она. Прокуренные пальцы с огромными толстыми ногтями шевелились у нее на груди: – День рождения, конечно, не именины:но, коли уж Сергей Аркадьевич поборник прогресса: – Вот испорти только мне аппетит! – сочно жевал отец. ” Как же пять ведер повесить на одно коромысло? Странно:” – Ну вот: – Лев Ильич опустил руки и, щурясь, резко подался назад, словно собираясь со всего маха ударить Настю своей маленькой головою. – А вам к лицу. – Merci, – быстро присела Настя. – Вполне сочетаются, – мать смотрела на бриллиант и на брошь. – Вот отец Андрей ка-а-к возьмет, да ка-а-к подарит Настасье Сергеевне еще какой-нибудь bijou, вот тогда ка-а-к станет наша Настасья Сергеевна ёлкою рождественской! – разрезая теплую булку, подмигнул отец дочери. – А ты , рара, меня в угол поставишь? Все засмеялись. – Давайте кофий пить, – вытер полные губы отец. – Барин, сливки простыли:Подогреть? – спросил конопатый Павлушка. – Я третий раз тебе говорю – не называй меня барином, – раздраженно качнул крепкими плечами отец. – Мой дед землю пахал. – Простите, Сергей:А-рыка-диевич:сливки, стало быть: – Ничего греть не надо. Вкус кофе напомнил Насте про затон. – Я же не успею! Уже восемь пробило! – вскочила со стула она. – Что такое? – подняла красивые брови мать. – Раковина! – Ах, сегодня же солнце: Настя выбежала с веранды. – Что стряслось? – спросил, намазывая булку маслом Лев Ильич. – Amore more ore re! – ответил, прихлебывая кофе отец.

Сорокин – что это за сорокин сын или Почему печатают эту больную хрень?(длиннопост)

Намедни вот наткнулся на список 27-и книг, которые должна прочитать каждая девушка, до того как ей исполнится 27. Список вроде внушал уважение и краткими аннотациями пробуждал интерес к указанной в нем литературе. Ремарк, Уайльд, Голдинг, Фитцджеральд, Воннегут, Набоков, Бёрджесс. Все выглядело очень вкусно и достойно. Автор поста очень точно и интригующе написал к каждому произведению обзор. И вдруг. Сорокин “Настенька”.
Резюме:”Первый и главный рассказ сборника “Пир” о юной девушке, которую съели родители на ее шестнадцатый день рождения, – следует читать сразу после окончания школы, когда сердце еще томится тургеневской негой и бунинской печалью. Рассказ “Настенька” отличается от “Темных аллей” точно так же, как взрослая жизнь от детства. И уж если начинать взрослую жизнь, то с рассказа “Настенька”. Тогда дальше не страшно будет. ”
Про Сорокина я слышал только, но не читал. Слышал почти всегда нелестное. Но! Хочешь узнать – посмотри сам. Я забил в поиск “Настеньку” и первым делом наткнулся на отзывы.

Вот первый:
“Что это было.

Я люблю жестокие книги. Что-нибудь вроде Паланика “Колыбельной”, “Кишки” и тому подобного.
Но. Но что это?

Большего ужаса я не читала в жизни. “Настя” не то, чтобы противно, ужасно. Просто. Просто это тупое и унылое дерьмо.
Это – литература? И еще, знаете, эта книга состоит в списке “27 книг, которые нужно прочитать до 27 лет”
Прочтем, пожалуй о том, как девочек в наше время родители жарят и едят. А что, нужно знать такое до 27 лет. Нужно успеть до 27 лет разочароваться в литературе.
Все герои – сборище маньяков, якие сбежали из псих-больницы. У них своё общество, свои устои. Боже мой, да о чем можно говорить, когда.

“Холодный нож вошел в лобок как в белое масло: дрожь склеившихся волосков, покорность полупрозрачной кожи, невинная улыбка слегка раздвинутых половых губ”

“Батюшка воткнул ложечку в глаз жареной головы, решительно повернул: Настин глаз оказался на ложечке. Зрачок был белым, но ореол остался все тем же зеленовато-серым. Аппетитно посолив и поперчив глаз, батюшка выжал на него лимонного сока и отправил в рот.”

Ну и то, чем является сама книга.
“Наклонилась, подняла платье, спустила панталоны и присела на корточках. Раздался прерывистый звук выпускаемых газов.
– Господи, какая я обжора. – простонала она.”

Короче, это даже не противно. Это тупо. Убого.
Не тратьте время, не читайте.”

Норм? Не только сам отзыв, но и цитаты из рассказа впечатляют,нет? Дальше, следующий отзыв.
“Начало не вызывает никаких отвращений: природа, дача, помещики, солнце, дети, шестнадцатилетие, любовь, семья. Всё нормально – ничто не мешает читать дальше.
Однако потом я вспоминаю лишь лопату, печь, родителей, которые жрут свою дочку, причмокивая. Не понимаю, чего они ждали шестнадцатилетия, если так хотели доченьку то съесть. Раньше надо было, пока совсем юная и чистая. Причём всё описано в ярких красках и с деталями. Это чтоб такие вот как я могли представить себе такую ситуацию. Или не представить, а просто прочитать, а фантазия уже сама выстроит всё, что нужно.
В конце Настеньку съели. Все счастливы и довольны.
Сюжет, ты где? Мораль, ты где? Разум, ты где? Смысл, ты где? Возраст, ты где?
Оказывается позже, что произведение “Настенька” нравится многим людям, что кто-то считает его гениальным и особо поучительным (видимо, я далека от таких людей). Кто-то говорит, что это произведение весьма невинно, ибо надо дальше ознакомиться с Сорокиным. Нет уж, спасибо. Я, конечно, не берусь судить о человеке по одному произведению, но Сорокин попадает под такую категорию.
А ещё Сорокин не просто мужик и альфа-самец-извращенец, он ещё и отец. Хотел бы он, чтобы его дети такое читали, или он хочет это сделать с ними? Или что это? Больное воображение? А оказывается, теперь за него награждают премией “За особые заслуги перед российском литературой”. Это вам не хухры-мухры, и даже не Набоков с его “Лолитой” и не популярные нынче “Оттенки серого”. Нет. Это там и рядом не валяется.
А ещё. молодежный журнал Seventeen включил “Настеньку” в список из 27 книг, которые обязательно надо прочитать, поставив ее в один ряд с такими произведениями как “Алые паруса”, “Джен Эйр” и “Над пропастью во ржи”. Грустно, товарищи, грустно.”

“Тина
Решилась прочесть эту книгу ,так как она входит в список 27 КНИГ, КОТОРЫЕ НЕОБХОДИМО ПРОЧИТАТЬ ДО 27 ЛЕТ.Прочла. Слов нет, ничего более мерзкого, пошлого и отвратительного я не читала! Как такое вообще можно назвать литературой? Читать такой бред, никому не советую!Not so
Оценила книгу на -4
Зося
Очень обидно,что подобные книги считаются”модными” и преподносятся,как образец правильной литературы.Гадость.Неужели ,чем больше дерьма на нас выльют,тем круче?Обидно.
И признаю,пусть я обладатель не самого тяжелого ума,но прочитав подобное горжусь своей привязкой к фэнтези и ЛР
Оценила книгу на -4
Samaria Лариса
Боже сохрани вас от прочтения этой мерзости.
Hюша
Автору нужны санитары, если ему вообще кто-то в силах помочь; да тех, кто считает такое чтиво модным – туда же. Отвратительно, омерзительно.
kotenok180693 Стариченко Екатерина
мерзость
Оценила книгу на -4
lamba semenova maria
nichego sebe kommentarii y knigi.chitat ne riskyiu.
Vadscorpio
Пипец полный. как-то диковато.
Оценил книгу на -3
ЕЕлена
Не могу оценить сие произведение. Извините, В СОРТАХ ДЕРЬМА – НЕ РАЗБИРАЮСЬ.
Mertsana
Согласна, жесть еще та..”

Но естественно были и люди, которые заценили шедевр:
“Прочитав этот замечательный рассказ, я решила узнать отзывы людей о “Насте”, и каково же было мое удивление, когда я наткнулась на один негатив о книге! Люди, неужели вы не знаете, что такое МЕТАФОРА? Что такое художественные образы? Как вы вообще могли подумать, что некий В.Сорокин напишет книгу о каннибалах, а российское издательство “это” пустит в тираж?! Если коротко – “Настя” не о еде. А о том, как родители, друзья, родственники и общество просто и непринужденно захламляют мозг 16-летним уже-не-детям.

Сорокин предусмотрел все – все события происходят в 16й день рождения Насти – не в 15 (ибо это еще ребенок), и не в 17 – почти взрослый человек, а именно в 16. Пресловутый каннибализм и покорное согласие и даже хотение Настеньки чтобы ее съели – чистые художественные приемы, это своеобразное завуалированное влияние общественности по всем пунктам на мозг ребенка. Бедный Владимир Сорокин, представляю как же он сожалеет о недальновидности современных читателей.

Единственный минус – концовка. Сорокину следовало подумать, что раз читатель не понял начала и кульминации, то что можно сказать о концовке? Думайте, господа, и вчитывайтесь. Сорокин – это не чтиво на вечер.”

Луркморе:
“Владимир Сорокин (быдляцк. «Меня Чуть Не Стошнило», небыдляцк. «Боже мой, моё сознание отказывается это понимать», адекватн. «Коричневая надежда русской литературы») — cовременный пейсатель постмодернизмом. По доброй воле литературно погрузился в говнище чуть глубже, чем по шею, перманентно вызывая в нём поцреотичные бурления. Во время писания романа «Норма», попробовал говнеца на вкус, признаваясь впоследствии, что на самом деле говно только пахнет говном, выглядит как говно и по цвету тоже, (surprise! напоминает говно). А на вкус, так очень даже ничего — как земля. Скандальную известность получил после выхода романа «Голубое Сало». Почётный засисярник и потироносец.”

Я потом прочел саму “Настеньку”. Потом роман “Роман”. Много думал. Но предупрежу сразу – ощущался эффект в виде подсознательного желания кого-то убить изващенным способом. Думаю, если вы всё же заинтересуетесь , не смотря на кучу просьб не читать это, и прочтете и ощутите так позывы к раскурочиванию чьего-то тела, даю совет – просто держитесь. Держите себя в руках, не давайте этим мыслям звучать в голове. Думайте обо всём светлом что есть. Это вы просто заразились ментальным вирусом. Не знаю, надолго ли и насколько вы сильны ему противостоять. Лучшее – это не читать. Но коль уж прочли – вам потом с этим жить и чувствовать, как извращенец внутри вас борется за власть над вашей головой, как, попросту говоря, едет крыша. Пафосно немного, но, блин, думаю, так оно, по другому не скажешь.