Людмила Улицкая – Бедная родственница
Людмила Улицкая – Бедная родственница краткое содержание
Бедная родственница – читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Двадцать первого числа, если оно не приходилось на воскресенье, в пустоватом проеме между обедом и чаем, к Анне Марковне приходила ее троюродная сестра Ася Шафран. Если двадцать первое приходилось на воскресенье, когда вся семья была в сборе, то Ася приходила двадцать второго, в понедельник, потому что она стеснялась своей бедности и слабоумия.
Часа в четыре она звонила в дверь и через некоторое время слышала из глубины квартиры тяжелые шаги и бессмысленное: “Кто там?”, потому что по дурацкому хихиканью за дверью, да и по календарю, Анна Марковна должна была знать, что пришла Ася.
“Это я пришла, Анечка, я мимо проходила, думаю, загляну, может, ты дома. ” – целуя Анечкину полную щеку и не переставая хихикать, избыточно и фальшиво говорила Ася. потому что не было ничего очевиднее того, что это пришла она, Ася, бедная родственница, за своим ежемесячным пособием.
Когда-то они учились в одном классе гимназии, ходили в одинаковых серо-голубых форменных платьях, пошитых у лучшего в Калуге портного, носили на пышных грудях одинаковые гимназические значки “КЖГС”, на много лет предвосхитившие собой время повальных аббревиатур. Однако эти ажурные буквы означали не “государственный совет” по “К” и “Ж”, который мог быть кожевенным или железнодорожным, по моде грядущих лет, но всего лишь калужскую женскую гимназию Саловой, которая, будучи частным заведением, позволяла себе обучать богатых еврейских девочек в той пропорции, которую могло обеспечить реденькое еврейское население насквозь русской полудеревенской Калуги с наглыми козами, блуждающими по улицам будущей столицы космонавтики.
Анечка была отличницей с толстой косой, перекинутой через плечо; в ее тетрадках последняя страница не отличалась от первой, особенно красивой и старательной. У Аси не было такого рвения к учению, что у Ани: французские глаголы, нескончаемые частоколы дат и красивые безделушки теорем влетали в одно ее ухо, полуприкрытое пружинистыми беспорядочно-курчавыми белесыми волосами, и, покуда она рисовала тонко очиненным карандашом карикатуру на подлого преподавателя истории Семена Афанасьевича, вылетали из другого. Ася была живая, веселая и славная барышня, но никто, кроме Анны Марковны, не помнил ее такой.
Глупо накрашенная Ася, слегка подрагивая головой, сняла с себя расшитое черными шелковыми ленточками абрикосового цвета пальто Анны Марковны, которая всю жизнь отдавала ей свои старые вещи и давно уже смирилась с тем, как ловко, иногда одним движением своих прикладистых рук, Ася превращала ее почтенную одежду в лохмотья сумасшедшего. Пришитые Асей черные ленточки в некоторых местах отстали и образовали петли и бантики, и все вместе это напоминало остроумный маскарадный костюм нотной тетради.
Из-под зеленого берета на лоб свисала черная бахрома, гибрид вуали и челки, а на губы была всегда натянута зачаточная улыбка, готовая немедленно исчезнуть – или рассыпаться искательным хихиканьем.
– Проходи, Ася, – приветливо и величественно пропустила ее Анна Марковна в столовую. На ковровой кушетке лежал Григорий Вениаминович, муж Анны Марковны. Он неважно себя чувствовал, пораньше ушел из университета, оставив два лекционных часа своего блестящего курса по гистологии очень толковому, но довольно небрежному ассистенту.
Увидев Асю, он кисло хмыкнул, спросил у нее, как дела, и, не дожидаясь ответа, ушел в смежную со столовой спальню, закрыв за собой двойную стеклянную дверь.
– Гриша себя неважно чувствует, – объяснила Анна Марковна и его дневное присутствие, и исчезновение.
– Я на минуточку зашла, Анечка. В Петровском пассаже есть китайские термосы. Я купила несколько, – соврала она. – Очень красивые. С птичками. Не купить тебе?
– Нет, спасибо. У меня один есть, и он мне совершенно не нужен, слава Богу. – В ее голове термос был связан с поездками в больницу, а не с загородными экскурсиями.
– Как Ирочка? – спросила Ася о внучке.
Ей не надо было каждый раз придумывать вопросов, она спрашивала последовательно о всех членах семьи, и обычно Анна Марковна коротко отвечала, иногда увлекаясь и вкладывая в свои ответы подробности, предназначенные для более значительных собеседников. На этот раз первый же вопрос оказался удачным, потому что Ирочка вчера объявила, что выходит замуж, и вся семья, совершенно не подготовленная к этому, была взволнована и несколько огорчена. И поэтому Анна Марковна начала довольно пространно рассказывать об этом событии, располагая четко, в два столбца, его плюсы и минусы.
– Мальчик хороший, они дружат со школы, он тоже на втором курсе, в авиационном, учится хорошо, внешне ничего, но ужасно длинный, худой, в Ирку влюблен без памяти, звонит каждый день по пять раз, музыкальный – никогда не учился, пришел, сел за пианино, прекрасно, по слуху, любую мелодию подбирает. Семья, конечно, ты понимаешь. – Ася понимающе затрясла головой, – очень простая. Отец – домоуправ, инвалид. Говорят, попивает. При этих словах Ася довольно уместно захихикала, а Анна Марковна продолжала: – Но мать – очень приличная женщина. Очень достойная. Четверо детей, два старших мальчика в институте, младшие, близняшки, мальчик и девочка, прелестные. – У Анны Марковны все дети без исключения были прелестными. – Я их видела: чистенькие, опрятные, воспитанные. Сережкину мать я знаю давно, она работала в Ирочкиной школе секретарем. Ничего плохого, во всяком случае, про нее сказать не могу. Он, конечно, очень молодой, ни кола ни двора, их обоих еще долго тянуть надо, но не в этом дело. Гриша считает, что они должны жить отдельно. Снимать! Ты представляешь? Ирка, ей надо учиться, а она будет бегать за продуктами, стряпать, стирать, а то и родит. институт бросит! Да я себе этого не прощу!
Наконец Анна Марковна спохватилась, что всего этого Асе знать вовсе не надо. Но Ася сидела с наслаждением на черном дубовом стуле, оперши накрашенную щеку на руку, и счастливо улыбалась, и нетерпеливо дергала веками, выбирая зазор между словами Анны Марковны, чтобы сказать:
– Анечка, а пусть у меня они живут!
– Да ты что, Ася?! – всерьез отозвалась она, представив себе длинную Асину комнату на Пятницкои, в конце коленчатого коридора, возле кухни. Какая-то лавка старьевщика, а не жилье. Все стены в беспорядочно вбитых гвоздях всех размеров, на одном мужское пальто, на другом – блузка, на третьем – открыточка или пучок травы. Запах – невозможный, настоящее жилище сумасшедшего; и повсюду еще стопки газет, к которым Ася питала необъяснимое пристрастие.
Анна Марковна засмеялась, – как это она в первое мгновение об этом серьезно подумала?
Людмила Улицкая – Бедные родственники (сборник)
Людмила Улицкая – Бедные родственники (сборник) краткое содержание
Бедные родственники (сборник) читать онлайн бесплатно
Бедные родственники (сборник)
Каждое воскресенье Берта и Матиас отправлялись к сыну. Берта делала бутерброды, наливала в термос чай и аккуратно обвязывала бумажной веревкой веник. Брала, на всякий случай, банку и все это упаковывала в чиненную Матиасом сумку. Матиас подавал ей пальто, или плащ, или жакетку, и они шли на рынок покупать цветы. Потом у трамвайной остановки они долго ждали редкого трамвая. С годами Матиас делался все приземистей и все более походил на шкаф красного дерева; его рыжая масть угадывалась по темно-розовому лицу и бурым веснушкам на руках. Берта, кажется, была когда-то одного с ним роста, но теперь она возвышалась над ним на полголовы. В отличие от мужа с годами она становилась как-то менее некрасивой. Большие рыхлые усы, которые в молодости ее портили, хотя и сильно разрослись, стали менее заметны на старом лице.
Они долго тряслись в трамвае, где было жарко или холодно в зависимости от времени года, но всегда душно. Они окаменело сидели – им всегда уступали места. Впрочем, когда они поженились, им тоже уже уступали места.
Дорога, не оставляя места для сомнений, приводила их к кирпичной ограде, проводила под аркой и оставляла на опрятной грустной тропинке, по обе стороны которой, среди зелени, или снега, или сырого нежного тумана, их встречали старые знакомые: Исаак Бенционович Гальперин с ярко-синими глазками, закатно-малиновыми щеками и голубой лысиной; его жена Фаина Львовна, расчетливая женщина с крепко захлопнутым ртом и трясущимися руками; полковник инженерных войск Иван Митрофанович Семерко, широкоплечий, как Илья Муромец, прекрасно играет на гитаре и поет и такой молодой, бедняга; потом со стершимися бабушкой и дедушкой Боренька Медников, два года два месяца; малосимпатичная семья Крафт, рослые, неповоротливые, белотелые, объявившие о себе вычурно стройными готическими буквами; необыкновенно приветливые старики Рабиновичи с рифмующимися именами – Хая Рафаиловна и Хаим Габриилович, всегда в обнимку, со светло-серыми волосами, одинаково поредевшими к старости, сухие, легкие, почти праздничные, взлетевшие отсюда в один день, оставив всех свидетелей этого чуда в недоумении…
За поворотом тропинка сужалась и приводила их прямо к сыну. Вовочка Леви, семь лет четыре месяца, встречал их много лет тому назад выбранной для этого случая улыбкой, отодвинувшей губу и обнажившей полоску квадратных, не доросших до взрослого размера зубов, среди которых темнело место только что выпавшего.
Все остальные выражения его широкого милого лица, мстя за то, что не они были выбраны для представительства, незаметно ускользнули и улетучились, оставив эту раз и навсегда единственную улыбку из всего неисчислимого множества движений лица.
Берта доставала сверток с веником, развязывала узелок, складывала вчетверо газету, в которую он был завернут, а Матиас смахивал веником пыль или снег с незамысловато зеленой скамеечки. Берта стелила сложенную газету и садилась. Они немного отдыхали, а потом прибирали этот дом – ловко, не торопясь, но быстро, как хорошие хозяева.
На маленьком прямоугольном столике Берта стелила бумажную салфетку, наливала в скользкие пластмассовые крышки чай, ставила стопочку сделанных один в один новеньких бутербродов. Это была их семейная еженедельная трапеза, которая за долгие годы превратилась в сердцевину всего этого обряда, начинающегося с заворачивания веника и оканчивающегося завинчиванием крышки пустого термоса.
Глубокое молчание, наполненное общими воспоминаниями, не нарушалось никаким случайным словом – для слов были отведены другие часы и другие годы. Отслужив свою мессу, они уходили, оставляя после себя запах свежевымытых полов и проветренных комнат.
Дома, за обедом, Матиас выпивал воскресные полбутылки водки.
Трижды налил он в большую серебряную рюмку с грубым рисунком, пасхальную рюмку Бертиного отца, трижды по-коровьи глубоко вздохнула Берта, не умеющая ответить ему иначе. Потом она отнесла посуду на кухню, особенным способом – с мылом и нашатырным спиртом – вымыла ее, вытерла старым чистым полотенцем, и они возлегли на высокую супружескую кровать.
– Ох ты, старый, – сказала шепотом Берта, закрывая маленькие глаза большими веками.
– Ничего, ничего, – пробормотал он, сильно и тяжело поворачивая к себе левой рукой отвернувшуюся жену.
Им снились обычные воскресные сны, послеобеденные сны, счастливейшие восемь лет, которые они прожили втроем, начиная с того нестершегося, всю жизнь переломившего дня, когда она, измученная дурными мыслями, пошла со своей разбухшей грудью и прочими неполадками к онкологу, не сказав об этом мужу. Старая врачиха, сестра ее подруги, долго ее теребила, жала на соски и, задав несколько бесстыдных медицинских вопросов, сказала ей:
– Берта, ты беременна, и срок большой.
Берта села на стул, не надев лифчика, и заплакала, сморщив старое лицо. Большие слезы быстро текли по морщинам вдоль щек, замедляясь на усах, и холодно капали на большую белую грудь с черными курносыми сосками.
Матиас посмотрел на нее с удивлением, когда она сказала ему об этом, – он знал давно, потому что первая его жена четырежды рожала ему девочек, но дым их тел давно уже рассеялся над бледными полями Польши. Ее молчание он понимал по-своему и – что тут говорить – никак не думал, что она сама об этом не знает.
– Мне сорок семь, а тебе скоро шестьдесят.
Он пожал плечами и ласково сказал:
– Значит, мы, старые дураки, на старости лет будем родителями.
Они долго не могли выбрать имя своему мальчику и звали его до двух месяцев «ингеле», по-еврейски «мальчик».
– Правильно было бы назвать его Исаак, – говорил Матиас.
– Нет, так теперь детей не называют. Пусть будет лучше Яков, в честь моего покойного отца.
– Его можно было бы назвать Иегуда, он рыжий.
– Глупости не говори. Ребенок и вправду очень красив, но не называть же его Соломоном.
Назвали его Владимиром. Он был Вовочкой – молчаливым, как Матиас, и кротким, как Берта.
Когда ему исполнилось пять лет, отец начал учить его тому, чему его самого обучали в этом возрасте. В три дня мальчик выучил корявые, похожие друг на друга, как муравьи, буквы, а еще через неделю начал читать книгу, которую всю жизнь справа налево читал его отец. Через месяц он легко читал и русские книги. Берта уходила на кухню и сокрушенно мыла посуду.
– О, какой мальчик! Какой мальчик!
Она восхищалась им, но порой холодная струйка, подобная той, что отрывается зимой от заклеенной рамы и как иголкой касается голой разгоряченной руки, касалась сердца.
Она мыла свою посуду, взбивала сливки, которые никогда не взбивались у соседок, пекла пирожные и делала паштеты. Она слегка помешалась на кулинарных рецептах и совсем забыла о бедной пшеничной каше, расплывающейся по дну алюминиевых мисок, о жидких зеленых щах, которые варила из молодой жгучей крапивы, сорванной на задах разваливающегося двухэтажного дома, в котором жило сначала сорок восемь, а в конце войны восемьдесят вечно голодных, больных и грязных детей. Она забыла про голубые нежно-шершавые головы мальчиков, их голо торчащие беззащитные уши, тонкие ключицы и синие вены на шеях девочек. Ее острая любовь ко всем этим детям вообще острым лучом сошлась теперь на Вовочке.
Каждый день своей жизни она наслаждалась близостью рыженького пухлого мальчика, часто трогала его руками, чтобы убедиться в том, что он у нее есть. Она купала его, он кричал, а она восхищенно смотрела на непропорционально большие ступни и сокровенный маленький конус.
Когда он подрос, она с таким же восхищением наблюдала за его детскими играми, похожими на настоящую и скучную работу, – он часами плел из разноцветных полосок коврики, хитро соединял их между собой. Матиас, варшавский портной парижской выучки, работал в закрытом ателье и приносил сыну лоскутки. Сам же и помогал ему резать их на ленточки…
Берта в глубине души стеснялась своей непомерно разросшейся любви, считала ее даже несколько греховной. Не склонная к самоанализу, она не приводила свои ощущения к тому порогу, когда надо их словесно определить, жила, внутренне этого избегая.
Матиас приходил с работы, обедал и садился на диван. Вовочка пристраивался рядом, как пирожок, испеченный из остатков теста, рядом с большим рыжим пирогом. Они читали, разговаривали, а Берта суеверно уходила мыть свою сверкающую посуду…
Во сне она легко, как в соседнюю комнату, входила в прошлое и легко двигалась в нем, счастливо дыша одним воздухом со своим сыном. Муж ее, Матиас, с усами сталинского покроя, молчаливо присутствовал как главная деталь декорации. Сны эти походили на много раз виденный спектакль с наркотическим обаянием, который шел долго-долго и всегда кончался за четверть часа до того, как Берта на вытянутых руках внесла со двора Вовочку – бледного, со свежей царапиной на щеке, следом его утренних трудов над моделью самолета, пришедшей на смену хитроумно сплетенным коврикам. Ворот полосатой рубашки был расстегнут, и на шее, целиком открытой и удлинившейся из-за запрокинутой головы, не билась ни одна жилка.
Людмила Улицкая – Бедные родственники (сборник)
Описание книги “Бедные родственники (сборник)”
Описание и краткое содержание “Бедные родственники (сборник)” читать бесплатно онлайн.
«Бедные родственники» – первая книга Людмилы Улицкой. Вышла в свет в 1993 году сначала во Франции, а уже потом в России. Именно в этом цикле рассказов проявилось качество, которое потом стало опознавательным знаком автора «Медеи…» и «Казуса Кукоцкого»: грань между бытом и метафизическими безднами не так глубока, как кажется. Ее герои (чаще – героини) – живут так, как будто знают некую «тайну жизни» от рождения, интуитивно, и близкие чаще всего не понимают странной логики их повседневных поступков. Бедные, злые, любимые…
Все произошло мгновенно и напоминало плохой плакат – большой красно-синий мяч резко выкатило на середину дороги, за ним вылетел, как пущенный из рогатки, мальчик, раздался скрежет тормозов чуть ли не единственной проехавшей за все воскресное утро машины. Мяч еще продолжал свое ленивое движение, успев пересечь дорогу грузовика и утратить к движению всякий интерес, а мальчик, раскинув руки, лежал на спине в последней неподвижности, еще совершенно здоровый, со свежей, не выплеснувшейся ни на каплю кровью, не остановившей еще своего тока в кончиках пальцев, но уже необратимо мертвой.
Матиас стоял возле маленького настенного зеркала с намыленными щеками и задранным подбородком и, отведя правую руку с тяжелым лезвием, примеривался к трудному месту на шее.
…В седьмом часу старики проснулись. Берта сунула худые серые ноги в меховые тапочки и пошла ставить чайник Они сидели за круглым столом, покрытым жесткой, как фанера, скатертью. Посреди стола торжествовала вынутая из буфета вазочка с самодельными медовыми пряниками. За спиной Матиаса в углу стоял детский стульчик, на котором пятнадцатый год висела маленькая коричневая курточка, собственноручно перешитая им из собственного пиджака. Левое плечо, то, что к окну, сильно выгорело, но сейчас, при электрическом освещении, это было незаметно.
– Ну что же, сдавай, – сказала Берта и потянулась за очками. Матиас тасовал.
Двадцать первого числа, если оно не приходилось на воскресенье, в пустоватом проеме между обедом и чаем, к Анне Марковне приходила ее троюродная сестра Ася Шафран. Если двадцать первое приходилось на воскресенье, когда вся семья была в сборе, то Ася приходила двадцать второго, в понедельник, потому что она стеснялась своей бедности и слабоумия.
Часа в четыре она звонила в дверь и через некоторое время слышала из глубины квартиры тяжелые шаги и бессмысленное: «Кто там?», потому что по дурацкому хихиканью за дверью, да и по календарю, Анна Марковна должна была знать, что пришла Ася.
«Это я пришла, Анечка, я мимо проходила, думаю, загляну, может, ты дома…» – целуя Анечкину полную щеку и не переставая хихикать, избыточно и фальшиво говорила Ася… потому что не было ничего очевиднее того, что это пришла она, Ася, бедная родственница, за своим ежемесячным пособием.
Когда-то они учились в одном классе гимназии, ходили в одинаковых серо-голубых форменных платьях, пошитых у лучшего в Калуге портного, носили на пышных грудях одинаковые гимназические значки «КЖГС», на много лет предвосхитившие собой время повальных аббревиатур. Однако эти ажурные буквы означали не «государственный совет» по «К» и «Ж», который мог быть кожевенным или железнодорожным, по моде грядущих лет, но всего лишь калужскую женскую гимназию Саловой, которая, будучи частным заведением, позволяла себе обучать богатых еврейских девочек в той пропорции, которую могло обеспечить реденькое еврейское население насквозь русской полудеревенской Калуги с наглыми козами, блуждающими по улицам будущей столицы космонавтики.
Анечка была отличницей с толстой косой, перекинутой через плечо; в ее тетрадках последняя страница не отличалась от первой, особенно красивой и старательной. У Аси не было такого рвения к учению, что у Ани: французские глаголы, нескончаемые частоколы дат и красивые безделушки теорем влетали в одно ее ухо, полуприкрытое пружинистыми беспорядочно-курчавыми белесыми волосами, и, покуда она рисовала тонко очиненным карандашом карикатуру на подлого преподавателя истории Семена Афанасьевича, вылетали из другого. Ася была живая, веселая и славная барышня, но никто, кроме Анны Марковны, не помнил ее такой…
Глупо накрашенная Ася, слегка подрагивая головой, сняла с себя расшитое черными шелковыми ленточками абрикосового цвета пальто Анны Марковны, которая всю жизнь отдавала ей свои старые вещи и давно уже смирилась с тем, как ловко, иногда одним движением своих прикладистых рук, Ася превращала ее почтенную одежду в лохмотья сумасшедшего. Пришитые Асей черные ленточки в некоторых местах отстали и образовали петли и бантики, и все вместе это напоминало остроумный маскарадный костюм нотной тетради.
Из-под зеленого берета на лоб свисала черная бахрома, гибрид вуали и челки, а на губы была всегда натянута зачаточная улыбка, готовая немедленно исчезнуть – или рассыпаться искательным хихиканьем.
– Проходи, Ася, – приветливо и величественно пропустила ее Анна Марковна в столовую. На ковровой кушетке лежал Григорий Вениаминович, муж Анны Марковны. Он неважно себя чувствовал, пораньше ушел из университета, оставив два лекционных часа своего блестящего курса по гистологии очень толковому, но довольно небрежному ассистенту.
Увидев Асю, он кисло хмыкнул, спросил у нее, как дела, и, не дожидаясь ответа, ушел в смежную со столовой спальню, закрыв за собой двойную стеклянную дверь.
– Гриша себя неважно чувствует, – объяснила Анна Марковна и его дневное присутствие, и исчезновение.
– Я на минуточку зашла, Анечка. В Петровском пассаже есть китайские термосы. Я купила несколько, – соврала она. – Очень красивые. С птичками. Не купить тебе?
– Нет, спасибо. У меня один есть, и он мне совершенно не нужен, слава богу. – В ее голове термос был связан с поездками в больницу, а не с загородными экскурсиями.
– Как Ирочка? – спросила Ася о внучке.
Ей не надо было каждый раз придумывать вопросы, она спрашивала последовательно о всех членах семьи, и обычно Анна Марковна коротко отвечала, иногда увлекаясь и вкладывая в свои ответы подробности, предназначенные для более значительных собеседников. На этот раз первый же вопрос оказался удачным, потому что Ирочка вчера объявила, что выходит замуж, и вся семья, совершенно не подготовленная к этому, была взволнована и несколько огорчена. И поэтому Анна Марковна начала довольно пространно рассказывать об этом событии, располагая четко, в два столбца, его плюсы и минусы.
– Мальчик хороший, они дружат со школы, он тоже на втором курсе, в авиационном, учится хорошо, внешне ничего, но ужасно длинный, худой, в Ирку влюблен без памяти, звонит каждый день по пять раз, музыкальный – никогда не учился, пришел, сел за пианино, прекрасно, по слуху, любую мелодию подбирает. Семья, конечно, ты понимаешь… – Ася понимающе затрясла головой, – очень простая. Отец – домоуправ, инвалид. Говорят, попивает. – При этих словах Ася довольно уместно захихикала, а Анна Марковна продолжала: – Но мать – очень приличная женщина. Очень достойная. Четверо детей, два старших мальчика в институте, младшие, близняшки, мальчик и девочка, прелестные… – У Анны Марковны все дети без исключения были прелестными. – Я их видела: чистенькие, опрятные, воспитанные. Сережкину мать я знаю давно, она работала в Ирочкиной школе секретарем. Ничего плохого, во всяком случае, про нее сказать не могу. Он, конечно, очень молодой, ни кола ни двора, их обоих еще долго тянуть надо, но не в этом дело. Гриша считает, что они должны жить отдельно. Снимать! Ты представляешь? Ирка, ей надо учиться, а она будет бегать за продуктами, стряпать, стирать, а то и родит… институт бросит! Да я себе этого не прощу!
Наконец Анна Марковна спохватилась, что всего этого Асе знать вовсе не надо. Но Ася сидела с наслаждением на черном дубовом стуле, оперши накрашенную щеку на руку, и счастливо улыбалась, и нетерпеливо дергала веками, выбирая зазор между словами Анны Марковны, чтобы сказать:
– Анечка, а пусть у меня они живут!
– Да ты что, Ася?! – всерьез отозвалась она, представив себе длинную Асину комнату на Пятницкой, в конце коленчатого коридора, возле кухни. Какая-то лавка старьевщика, а не жилье. Все стены в беспорядочно вбитых гвоздях всех размеров, на одном мужское пальто, на другом – блузка, на третьем – открыточка или пучок травы. Запах – невозможный, настоящее жилище сумасшедшего; и повсюду еще стопки газет, к которым Ася питала необъяснимое пристрастие…
Анна Марковна засмеялась – как это она в первое мгновение об этом серьезно подумала?
Ася в ответ на смех тоже послушно засмеялась, а потом спросила:
– А почему нет? У меня и ширмочка есть. Я бы завтрак им готовила. Пусть живут.
Анна Марковна отмахнулась:
– Ладно, сами разберутся. У Ирочки, в конце концов, родители есть. Пусть подумают хоть раз в жизни, а то он привык, – родители незаметно ополовинились до одного зятя, которого не очень любили в семье, – всю жизнь на всем готовом… Давай чаю попьем, Ася, – предложила Анна Марковна и крикнула в открытую дверь: – Нина, поставьте, пожалуйста, чайник. А какие у тебя новости, Ася? – спросила вежливо и незаинтересованно Анна Марковна.
– Вот вчера я была у Берты. Она хочет Матиасу пальто купить, а он не дается. У них Рая из Ленинграда гостит. Фотографии показывала своих внучек.
– Сколько им лет? – заинтересовалась Анна Марковна.
Бедные родственники (2012)
Регистрация >>
В голосовании могут принимать участие только зарегистрированные посетители сайта.
Если вы уже зарегистрированы – Войдите.
Вы хотите зарегистрироваться?
содержание серий
1 серия
В жизни маленькой Симы происходит трагедия – ее родители объявлены “врагами народа” и репрессированы, а девочка вынуждена уехать из Москвы в деревню.
1954 год. Симе исполнилось семнадцать лет. Она возвращается в столицу, чтобы начать учебу в медицинском техникуме. Однако девушка обнаруживает, что ее комнату отдали постороннему человеку – теперь там проживает пожилая стенографистка Кира Петровна. Познакомившись с Симой, она дает ей приют на время экзаменов.
К несчастью, с поступлением у девочки не ладится – ее отказываются принимать из-за прошлого родителей. Кира Петровна берется обучить Симу стенографии.
2 серия
Сима сообщает об украденной папке. Бондарев принимает решение поселить девушку в их доме на время работы над книгой.
Симе предстоит нелегкое испытание, ведь Бондаревы – очень непростые люди. Оксана Григорьевна, строгая и властная, на правах хозяйки помыкает нежданной гостьей. Не легче найти общий язык и с женой Александра – самовлюбленной Людмилой. Младший сын Миша – художник и философ, он зациклен лишь на своем внутреннем мире. Не в восторге от Симы и Ирина – сестра Миши и Александра. Но больше всех недовольна внучка Бондарева Лара, в комнату которой поселили героиню.
Очень скоро Сима начинает видеть, сколько трудностей и страданий скрыто в крепкой партийной семье, благополучной внешне.
3 серия
Приступ Бондарева миновал, однако врач предупреждает родственников, что прогноз неутешителен. Миша продолжает огорчать семью – он покупает у соседки икону и приносит ее в дом.
Кира Петровна сообщает Симе, что Кирилл провалил экзамены, однако юноша пытается убедить ее, что не уедет из Москвы из-за любви. Девушка верит возлюбленному и проводит с ним ночь. Кирилл провожает Симу на электричку и клянется ждать в Москве.
В доме Бондаревых событие – Ирина собирается замуж и знакомит Итунина со своей семьей. Оксана Григорьевна просит мужа написать завещание.
Лара не находит себе места из-за того, что Андрей увлечен первой красавицей Катей. Несмотря на первоначальное отчуждение Лары, девочки постепенно сближаются.
Бондарев все больше привязывается к Симе. Он винит себя в смерти ее родителей и сиротской участи девушки. Сима уверяет, что не держит на него зла.
4 серия
Милиция подозревает Симу в сговоре с Кириллом. Выясняется, что юноша не подавал документы в институт. Сима пытается оправдать любимого, однако навлекает на себя ярость следователя. Девушка дает подписку о невыезде и остается жить в квартире Киры Петровны.
В довершение всех потрясений Сима понимает, что беременна.
У Лары серьезные переломы ноги. Андрей осознает свою вину, раскаивается и мирится с девушкой. У подростков завязывается роман.
В поисках Кирилла Сима приходит на съемную квартиру.
5 серия
1959 год. Сима замужем за Мишей, воспитывает четырехлетнего сына Петеньку и маленькую племянницу Леночку – дочку Александра и Людмилы. Она выбивается из сил, чтобы помочь с трудоустройством своему мужу – свободный художник вовсе не торопится обеспечивать семью, ведь нелюбимая работа не укладывается в его принципы о “чистом искусстве”. В доме Сима тоже трудится не покладая рук, а родственники беззастенчиво эксплуатируют добрую девушку.
Бондаревы живут в московской квартире, пока на их даче идет ремонт.
Лара и Андрей давно вместе, однако девушка до сих пор не может простить ему детской любви к Кате. Не находит отдушины Лара и в семье – она чувствует себя ненужной и постоянно злится на мать.
6 серия
Сима продолжает исправно навещать Киру Петровну, приносит ей еду и пытается скрасить ее одиночество. Однако стенографистка так и не простила героиню – она до сих пор уверена, что девушка участвовала в ограблении ее квартиры.
Когда Сима приезжает к ней с Петрушей, Кира Петровна сразу же понимает, что перед ней сын Кирилла. К ужасу Симы, она начинает шантажировать девушку: героиня должна отдать старый должок, иначе обо всем узнает семья Бондаревых.
Итунин пытается вернуть Ирину, но она непреклонна в своем стремлении подать на развод.
7 серия
Бондаревы провожают Людмилу в больницу. Болезнь сглаживает все конфликты и ссоры, и в семье наступает согласие. Даже Ирина от души старается приободрить сноху.
У Лары бурно развивается роман с Веней. Девушка пытается разорвать отношения с Андреем, но тот решительно намерен сохранить их любовь.
Миша все-таки предпринимает попытку устроиться на работу. За помощью он обращается к профессору художественного училища, однако совет мэтра вызывает у него лишь досаду: Мише рекомендуют вступить в партию и искать натурщиков среди строителей коммунизма. Сима огорчена душевными терзаниями мужа и всячески пытается поддержать его. После колебаний художник соглашается ехать на стройку в тайгу. И не последней причиной здесь становится комсомолка Женя.
8 серия
Писатель Костин – работодатель Симы – предлагает героине удвоенную зарплату и недвусмысленно дает понять, что девушка ему нравится. В ответ Сима решительно разрывает все отношения с Костиным.
Неожиданно к Симе приезжает Кирилл. Он намерен забрать их с ребенком и уже купил билеты на поезд. Девушка поначалу пугается, но вскоре принимает решение уехать с бывшим возлюбленным.
9 серия
1964 год. Александр по-прежнему кормилец и опора Бондаревых, а все домашние дела держатся на Симе. Героиня воспитывает детей без отца – Миша давно в отъезде и, кажется, совсем не собирается возвращаться.
Героиня не забывает Киру Петровну и продолжает ухаживать за ней. Их старые обиды почти забылись.
Оксана Григорьевна теперь уделяет все свое внимание “родным” Леночке и Полине, а Петруша вынужден терпеть ее придирки.
Ирина беременна и живет с Итуниным.
Лара замужем за Андреем. Девушка несчастлива и влачит унылое существование рядом с нелюбимым, хоть и любящим ее человеком. Успокоение Андрей находит во встречах со своей любовницей Алиной.
10 серия
Миша рассказывает, что стал известным художником, а его работы печатаются в самых передовых журналах. Мечты о “чистом искусстве” остались в далеком прошлом: теперь он партиец и певец коммунизма. В планах у Миши – уехать с женой в Югославию.
Александр попрекает брата за неблаговидный поступок, однако в ответ Миша рассказывает, что не он является отцом Петруши.
Лара пытается спастись от скуки семейной жизни. На концерте Галича она знакомится с Сэмом – вольным и страстным поэтом.
11 серия
Алексей соблазняет жену Миши Женю. В ужасе от произошедшего Женя настаивает на срочном отъезде. Так и не поняв истинных причин ее поведения, Миша все же соглашается, и супруги уезжают, оставив дочь в одиночестве.
Алексея увольняют. Перед отъездом он признается Симе в своих чувствах.
Сизов предлагает Оксане Григорьевне пойти на концерт танго, и героиня с радостью принимает приглашение.
Ирина признается Симе, что до сих пор тоскует по Пирогову. Муж ей невыносим и, если бы не беременность, она бы оставила его не раздумывая.
12 серия
Демидко говорит Оксане Григорьевне, что рукопись никуда не годится. По его мнению, Бондарев резок, несправедлив к партийному руководству и, “вероятно, сочинял, будучи не в своем уме”. Возмущенная героиня защищает мужа, на что получает шокирующее откровение: оказывается, Бондарев три года изменял ей с некой стенографисткой.
Андрей принимает решение уехать на два года, чтобы стать переводчиком в месте военных действий. Узнав об этом, Лара в ужасе срывается в Москву.
Петруша в пионерском лагере приобретает авторитет благодаря виртуозной карточной игре. Однако очередной выигрыш оборачивается для него трагедией.
13 серия
1968 год. Сима учится в институте на географическом факультете. Дети и дом все еще на ее хрупких плечах.
В воспитании детей заметно отсутствие жесткой отцовской руки: Леночка и Полина часто капризничают, Наташа не менее своенравна, а старшеклассник Петруша приобщается к алкоголю и сигаретам в дурной компании.
Оксана Григорьевна устраивает Киру Петровну в Дом ветеранов при помощи врача Сизова. Там же ей встречается старая знакомая – Ада Львовна. Оксана Григорьевна выясняет, что ее дочь, модистка Анна, не замужем, и загорается желанием свести ее с Александром. Удачным поводом для приглашения становится День рождения Оксаны Григорьевны.
14 серия
Александр и Анна быстро проникаются взаимной симпатией, и уже на семейном праздничном ужине Александр радует мать признанием, что на отдых в Крым они поедут вместе.
На курорте у Александра и Анны завязывается бурный роман. Теперь Леночка, как некогда Лара, способствует отношениям отца. Но не все так безоблачно, как кажется на первый взгляд – за Анной неотступно следит ее бывший любовник Роберт.
Оксана Григорьевна продолжает выхаживать Киру Петровну, но машинистка с ней по-прежнему безмолвна. Но это лишь спектакль – с Симой Кира Петровна разговаривает с охотой.
Неожиданно в жизни героини снова появляется призрак из прошлого – сбежавший из тюрьмы Кирилл.
15 серия
Петруша сообщает матери, что ранил Кирилла. Сима на всех парах мчится в Москву, но, к счастью, рана оказывается несерьезной.
Кира Петровна обращается к влиятельным друзьям из своего прошлого с “последней просьбой” – издать книгу воспоминаний Бондарева.
Анна встречается со своим бывшим любовником Робертом. Мужчина не намерен уступать свою женщину Александру.
После долгого запоя Петруша возвращается домой, упрекая семью в том, что от него скрыли семейную тайну. Сима в отчаянии, из-за того что сын не способен понять ее.
Попутчица Михаила Ксения становится его директором, она без ума от таланта своего избранника и всячески способствует его процветанию.
16 серия
На похоронах Андрея к Ларе приходит запоздалое раскаяние, и героиня начинает винить себя в смерти мужа.
Александр и Анна объявляют о предстоящей свадьбе. Ирина, как обычно, недовольна выбором брата. Но на этот раз у ее беспокойства есть основания – сначала Александр замечает, как меняется его жена в разговоре с Симой, а потом видит, как по вине Анны крепнут распри между Леночкой и Полиной. Переломным становится услышанный Александром разговор, в котором Анна обвиняет Симу в любви к нему, а Сима не опровергает ее слова.
Бедные родственники – краткое содержание рассказа Улицкой
Бедные родственники (сборник)
Каждое воскресенье Берта и Матиас отправлялись к сыну. Берта делала бутерброды, наливала в термос чай и аккуратно обвязывала бумажной веревкой веник. Брала, на всякий случай, банку и все это упаковывала в чиненную Матиасом сумку. Матиас подавал ей пальто, или плащ, или жакетку, и они шли на рынок покупать цветы. Потом у трамвайной остановки они долго ждали редкого трамвая. С годами Матиас делался все приземистей и все более походил на шкаф красного дерева; его рыжая масть угадывалась по темно-розовому лицу и бурым веснушкам на руках. Берта, кажется, была когда-то одного с ним роста, но теперь она возвышалась над ним на полголовы. В отличие от мужа с годами она становилась как-то менее некрасивой. Большие рыхлые усы, которые в молодости ее портили, хотя и сильно разрослись, стали менее заметны на старом лице.
Они долго тряслись в трамвае, где было жарко или холодно в зависимости от времени года, но всегда душно. Они окаменело сидели – им всегда уступали места. Впрочем, когда они поженились, им тоже уже уступали места.
Дорога, не оставляя места для сомнений, приводила их к кирпичной ограде, проводила под аркой и оставляла на опрятной грустной тропинке, по обе стороны которой, среди зелени, или снега, или сырого нежного тумана, их встречали старые знакомые: Исаак Бенционович Гальперин с ярко-синими глазками, закатно-малиновыми щеками и голубой лысиной; его жена Фаина Львовна, расчетливая женщина с крепко захлопнутым ртом и трясущимися руками; полковник инженерных войск Иван Митрофанович Семерко, широкоплечий, как Илья Муромец, прекрасно играет на гитаре и поет и такой молодой, бедняга; потом со стершимися бабушкой и дедушкой Боренька Медников, два года два месяца; малосимпатичная семья Крафт, рослые, неповоротливые, белотелые, объявившие о себе вычурно стройными готическими буквами; необыкновенно приветливые старики Рабиновичи с рифмующимися именами – Хая Рафаиловна и Хаим Габриилович, всегда в обнимку, со светло-серыми волосами, одинаково поредевшими к старости, сухие, легкие, почти праздничные, взлетевшие отсюда в один день, оставив всех свидетелей этого чуда в недоумении…
За поворотом тропинка сужалась и приводила их прямо к сыну. Вовочка Леви, семь лет четыре месяца, встречал их много лет тому назад выбранной для этого случая улыбкой, отодвинувшей губу и обнажившей полоску квадратных, не доросших до взрослого размера зубов, среди которых темнело место только что выпавшего.
Все остальные выражения его широкого милого лица, мстя за то, что не они были выбраны для представительства, незаметно ускользнули и улетучились, оставив эту раз и навсегда единственную улыбку из всего неисчислимого множества движений лица.
Берта доставала сверток с веником, развязывала узелок, складывала вчетверо газету, в которую он был завернут, а Матиас смахивал веником пыль или снег с незамысловато зеленой скамеечки. Берта стелила сложенную газету и садилась. Они немного отдыхали, а потом прибирали этот дом – ловко, не торопясь, но быстро, как хорошие хозяева.
На маленьком прямоугольном столике Берта стелила бумажную салфетку, наливала в скользкие пластмассовые крышки чай, ставила стопочку сделанных один в один новеньких бутербродов. Это была их семейная еженедельная трапеза, которая за долгие годы превратилась в сердцевину всего этого обряда, начинающегося с заворачивания веника и оканчивающегося завинчиванием крышки пустого термоса.
Глубокое молчание, наполненное общими воспоминаниями, не нарушалось никаким случайным словом – для слов были отведены другие часы и другие годы. Отслужив свою мессу, они уходили, оставляя после себя запах свежевымытых полов и проветренных комнат.
Дома, за обедом, Матиас выпивал воскресные полбутылки водки.
Трижды налил он в большую серебряную рюмку с грубым рисунком, пасхальную рюмку Бертиного отца, трижды по-коровьи глубоко вздохнула Берта, не умеющая ответить ему иначе. Потом она отнесла посуду на кухню, особенным способом – с мылом и нашатырным спиртом – вымыла ее, вытерла старым чистым полотенцем, и они возлегли на высокую супружескую кровать.
– Ох ты, старый, – сказала шепотом Берта, закрывая маленькие глаза большими веками.
– Ничего, ничего, – пробормотал он, сильно и тяжело поворачивая к себе левой рукой отвернувшуюся жену.
Им снились обычные воскресные сны, послеобеденные сны, счастливейшие восемь лет, которые они прожили втроем, начиная с того нестершегося, всю жизнь переломившего дня, когда она, измученная дурными мыслями, пошла со своей разбухшей грудью и прочими неполадками к онкологу, не сказав об этом мужу. Старая врачиха, сестра ее подруги, долго ее теребила, жала на соски и, задав несколько бесстыдных медицинских вопросов, сказала ей:
– Берта, ты беременна, и срок большой.
Берта села на стул, не надев лифчика, и заплакала, сморщив старое лицо. Большие слезы быстро текли по морщинам вдоль щек, замедляясь на усах, и холодно капали на большую белую грудь с черными курносыми сосками.
Матиас посмотрел на нее с удивлением, когда она сказала ему об этом, – он знал давно, потому что первая его жена четырежды рожала ему девочек, но дым их тел давно уже рассеялся над бледными полями Польши. Ее молчание он понимал по-своему и – что тут говорить – никак не думал, что она сама об этом не знает.
– Мне сорок семь, а тебе скоро шестьдесят.
Он пожал плечами и ласково сказал:
– Значит, мы, старые дураки, на старости лет будем родителями.
Они долго не могли выбрать имя своему мальчику и звали его до двух месяцев «ингеле», по-еврейски «мальчик».
– Правильно было бы назвать его Исаак, – говорил Матиас.
– Нет, так теперь детей не называют. Пусть будет лучше Яков, в честь моего покойного отца.
– Его можно было бы назвать Иегуда, он рыжий.
– Глупости не говори. Ребенок и вправду очень красив, но не называть же его Соломоном.
Назвали его Владимиром. Он был Вовочкой – молчаливым, как Матиас, и кротким, как Берта.
Когда ему исполнилось пять лет, отец начал учить его тому, чему его самого обучали в этом возрасте. В три дня мальчик выучил корявые, похожие друг на друга, как муравьи, буквы, а еще через неделю начал читать книгу, которую всю жизнь справа налево читал его отец. Через месяц он легко читал и русские книги. Берта уходила на кухню и сокрушенно мыла посуду.
– О, какой мальчик! Какой мальчик!
Она восхищалась им, но порой холодная струйка, подобная той, что отрывается зимой от заклеенной рамы и как иголкой касается голой разгоряченной руки, касалась сердца.
Она мыла свою посуду, взбивала сливки, которые никогда не взбивались у соседок, пекла пирожные и делала паштеты. Она слегка помешалась на кулинарных рецептах и совсем забыла о бедной пшеничной каше, расплывающейся по дну алюминиевых мисок, о жидких зеленых щах, которые варила из молодой жгучей крапивы, сорванной на задах разваливающегося двухэтажного дома, в котором жило сначала сорок восемь, а в конце войны восемьдесят вечно голодных, больных и грязных детей. Она забыла про голубые нежно-шершавые головы мальчиков, их голо торчащие беззащитные уши, тонкие ключицы и синие вены на шеях девочек. Ее острая любовь ко всем этим детям вообще острым лучом сошлась теперь на Вовочке.
Каждый день своей жизни она наслаждалась близостью рыженького пухлого мальчика, часто трогала его руками, чтобы убедиться в том, что он у нее есть. Она купала его, он кричал, а она восхищенно смотрела на непропорционально большие ступни и сокровенный маленький конус.
Когда он подрос, она с таким же восхищением наблюдала за его детскими играми, похожими на настоящую и скучную работу, – он часами плел из разноцветных полосок коврики, хитро соединял их между собой. Матиас, варшавский портной парижской выучки, работал в закрытом ателье и приносил сыну лоскутки. Сам же и помогал ему резать их на ленточки…
Бедные родственники – краткое содержание рассказа Улицкой
В то время как в предыдущей главе предлагался общий, сравнительный взгляд на сборники, данный раздел содержит художественный анализ отдельных циклов. Детальное рассмотрение каждого из них даст более подробное и полное описание художественных приемов и языковых средств, создающих и выражающих единство рассказов внутри сборника. Следует уточнить, что объединение рассказов в циклы задает направление для восприятия, но не ограничивает его. Включенность в пространство цикла не лишает рассказы самостоятельного интереса, и они продолжают являться полноценными и завершенными произведениями.
“Бедные родственники”
Один из первых сборников Улицкой “Бедные родственники” объединяет в себе темы, которые развиваются во многих её последующих произведениях и являются отличительной чертой её прозы, например: семья, на чем она основана и в чем её назначение, каково её отношение к любви, какая любовь, счастье и трагедия жизни, кто такие “родственники”, несчастные.
Некоторые рассказы этого цикла переносят читателя в мир, где центром является небольшой двор, в который выходят все окна и двери густо населенного дома, состоящего из больших коммунальных квартир с очень тонкими межкомнатными перегородками. Жизнь семьи, обычно доступная только близким и родным, здесь практически не скрыта от постороннего взгляда. “В архаической и слободской московской жизни, ячеистой, закоулочной, с центрами притяжения возле обледенелых колонок и дровяных складов, не существовало семейной тайны. Не было даже обыкновенной частной жизни, ибо любая заплата на подштанниках, развевающихся на общественных веревках, была известна всем и каждому”. [с.50 Д. Б.] Создается впечатление, что едва ли здесь могут существовать личные тайны, которые со временем не станут известны всем. Невозможно скрыть, например, беременность семиклассницы Броньки, когда за это её выгоняют из школы, а проклятия матери оглушают весь двор. Всем заметна схожесть четверых её детей, что наводит на мысль об общем отце. Только одно не доступно бдительной матери и досужим соседям: узнать, кто отец. Это осталось загадкой. Пройдет много лет, и Бронька расскажет правду своей школьной подруге. Окажется, осуждавшие девочку за позорную распущенную не догадывались, какое невероятное чувство изменило её жизнь и дало ей четверых сыновей. Слушая рассказ о любви девочки-подростка и старого соседа-фотографа, Ирина Михайловна, хоть и на мгновение, испытывает чувство бесцветности собственной жизни, в которой “всё было достойно и правильно” [c.37]. Это одна из ключевых мыслей У. о том, как часто в жизни представления меняются местами: привычно правильное оказывается пустым, а жалкое и презренное – прекрасным.
Такая метаморфоза происходит и в другом рассказе этого цикла – “Бедные родственники”. Героини – две троюродные сестры, Анна Марковна и Ася. Второй не случайно не дано отчество – слишком уж она незначительная: бедная полоумная родственница, ежемесячно получающая от щедрой старшей сестры пособие в виде сторублевки и поношенных вещей. Анна Марковна относится к Асе снисходительно и помощь ей считает своим родственным долгом. В сцене прощания сестер писательница замечает, что Ася, которая намного выше Анны Марковны, сутулится, “чтобы придать происходящему правильную пропорцию: она, маленькая Асенька, принимает подарок от своей большой и старшей сестры”. [с.18] А дальше финал, характерный для Улицкой, неожиданно показывающий все события в новом свете. От дома сестры Ася спешит к своей подруге, полупарализованной старухе, и выкладывает ей на стол все свои подарки. И сияет, но не от торжества исполненного долга, а искренне радуясь тому, что помогает. И теперь от старухи читатель узнает отчество Аси.
В беседе между Анной Марковной и Асей упоминаются Берта и Матиас, герои рассказа “Счастливые”. Название – полная противоположность содержанию. (Подобного рода двусмысленности и “обманы” в названиях будут встречаться и дальше). Вот уже пятнадцать лет каждое воскресенье старики ездят на кладбище на могилу своего сына, которого в семь лет сбила машина. Весь небольшой рассказ – один из таких дней, с традиционным ритуалом и молчаливыми воспоминаниями, в которых Берта и Матиас воскрешают те восемь лет, когда они действительно были счастливыми. Берта забеременела в сорок семь, мужу было почти шестьдесят. (Легко узнаваемый библейский мотив – характерная черта для прозы Улицкой. Мир состоит из повторений, и личное открытие для одного – старая истина для человечества; писательница как будто любуется извечным законом жизни, в котором отражается великая мудрость Бытия). Любовь к нежданному ребенку преображает их жизнь, а после смерти сына они как бы сливаются в единое целое, хранящее память о самом большом их счастье. И может быть, названы они счастливыми еще потому, что умеют с библейской покорностью принять и невероятную радость и огромнейшее горе. Всё в рассказе напоминает о ветхозаветной традиции: герои, имена, и сюжет, и сама книга, которую вместе с сыном читает Матиас. В неторопливом, размеренном повествовании угадываются ощущения героев: они так же спокойно воспроизводят ритуал последних лет своей жизни – мало слов и никаких резких движений. “…Для слов были отведены другие часы и другие годы”. [c.8] Во всем рассказе только два коротких диалога, о прошлом они не говорят, а видят во сне. Вероятно, самая эмоциональная деталь – висящая на детском стульчике курточка с выгоревшим плечом, том, что к окну. Автору как всегда хорошо удается составить портреты героев из немногих, но ярких элементов. “С годами Матиас делался все приземистей и все более походил на шкаф красного дерева; его рыжая масть угадывалась по темно-розовому лицу и бурым веснушкам на руках. ” [с.7] А сын запомнился им “улыбкой, отодвинувшей губу и обнажившей полоску квадратных, не доросших до взрослого размера зубов, среди которых темнело место только что выпавшего”. [с.8] Берта и Матиас, идя на встречу к сыну, видят по сторонам могилы старых знакомых, и, перебирая их имена, думают о них в настоящем времени: …“полковник инженерных войск Иван Митрофанович Семерко, широкоплечий, как Илья Муромец, прекрасно играет на гитаре и поет и такой молодой, бедняга”… [с.7] Автор старается использовать все возможности языка, чтобы, не прибегая к прямой речи, еще ярче передать внутренний мир своих героев.
“Счастливые” открывают сборник “Бедные родственники”, а последним в нем помещен рассказ “Народ избранный”. Цикл начинается и завершается произведениями, в которых в наибольшей степени выражены ключевые мысли авторского замысла. Как и в предыдущем произведении, название “Народ избранный” заставляет ждать совсем не того, о чем пойдет речь. Зинаида – больная женщина, пришла к церковным дверям просить милостыню ради Божьей Матери. В ее образе автор подчеркивает одиночество и почти детскую беспомощность: перед смертью мама научила ее идти к церкви и ждать подаяния от добрых людей, но стоять тяжело, редко дают и к тому же местные старухи прогоняют. Здесь она встречает Катю Рыжую. Эта женщина – калека на двух костылях, преданная мужем и брошенная матерью, не жалуется на судьбу, а гордиться своим положением. Катя рассказывает Зинаиде о настоящих нищих, к которым причисляет и себя. Она говорит, что настоящие нищие не попрошайки, которые стоят у паперти ради денег, а те, кто живет “…для сравнения, для примера или утешения…” [с.107] других. Глядя на немощных и калек, люди радуются своему здоровью и полноценности, и, может быть, перестанут жалеть себя, а поблагодарят Господа за его благодеяния. В этом видит Катя свое особое предназначение, потому и называет настоящих нищих “избранным народом”. В прозе Улицкой много такого народа: больных, сумасшедших, бездомных, нищих. В их несчастиях порой больше правды и смысла, чем в благополучной жизни “полноценных” людей. Это одна из самых важных мыслей для писательницы, и она много раз будет возвращаться к ней.
Подтверждением этого можно считать рассказ “Лялин дом”. Красивая, всеми любимая за свой “золотой характер” Ляля – жена и мать двоих взрослых детей. В основе ее легкой и счастливой жизни лежит “тонкая теория брака, по которой выходило, что супружеские измены брак только укрепляют…” [с.69] “…И практика жизни убеждала ее в правоте”, пока не появился в доме друг ее любимого сына Казиев. Связь с ним становится для Ляли неутолимой потребностью, управлять которой она не властна. Прежняя беззаботность и равнодушие к чувствам других заменяется мучительной болью, когда она застает с любовником свою невзрачную и нелюбимую дочь. С этого момента героиня впадает в состояние аутизма, которому никто не может найти объяснения. Она целыми днями сидит на кухне перед заложенным кирпичами окном и всматривается в кладку. В правильном чередовании кирпичей ей видится привлекательная простота ее теории брака, в которой измены и чувство вины “нежно цементируют любую трещину и щербинку в отношениях”. [с 69] Безуспешные попытки сложить разрушенное в целое она прекращает после того, как понимает ничтожность и пустоту прежней жизни, в которой не видела ничего, кроме себя. Прежняя Ляля сменяется Ольгой Александровной (перемена имени – значимый прием для Улицкой), а ее лицо всегда залито слезами от муки “сострадания ко всему живому и неживому”. [с.82] Единственный, кто не переменился к ней и не замечает некоторого слабоумия жены, ее муж Михаил Михайлович.
Муж и жена – это постоянная тема Улицкой. Только в двух сборниках “Дорожный ангел” и “Девочки” она несколько в стороне. В цикле “Бедные родственники” самым первым рассказом задано это направление. Берта и Матиас – из тех супружеских пар, которым даже слов произносить не надо – понимают по взгляду, по вздоху, по воздуху. Михаил Михайлович, терпеливый и преданный муж Ляли, редкое благородство и верность которого мало кто способен увидеть и оценить. Улицкая умеет создать убедительные, яркие мужские образы, но все-таки женщины в ее прозе представлены глубже и подробнее. Одна из самых ярких героинь этого сборника – Бухара. Трудно сказать, то ли характер ее под стать судьбе, то ли судьба – характеру. Невиданная восточная красавица, воспитанная в лучших традициях своей культуры, оставляет родину и следует за любимым мужем в послевоенную Москву. Никакие трудности не могли омрачить ее счастье, пока не родилась долгожданная, но неполноценная дочь. Муж оставил семью и больше никогда не появлялся, и ей одной нужно было теперь растить больного ребенка. Следующие восемнадцать лет Бухара терпеливо и последовательно воспитывает Милочку, устраивает ее на работу, выдает замуж. И ни одной жалобы или проявления слабости. Узнав о смертельной болезни, она не видит в этом освобождения, а наоборот старается продлить жизнь, чтоб успеть устроить судьбу дочери; исполнив задуманное, через четыре дня умирает.
У Улицкой часто так: чем привлекательнее характер героя, тем трагичнее его судьба, потому что восхищает именно спокойная сила и неизменность, с которой человек встречает любое страдание. Есть даже такие, которые, как будто, не замечают их; например Гуля, героиня одноименного рассказа. У нее было так много унижений, бед и потерь, что можно насмерть перепугаться, но не ей. “И в годы ссылки, и в лагерные годы она устраивала из ничтожных подручных средств, добывала из воздуха эти хрусткие крахмальные зернышки праздника, склевывала их сама и раздавала тем, кто оказывался возле нее в эти минуты”. [с.83] Даже в старости они все так же любит жизнь и ее удовольствия, и подругам не врет, рассказывая о молодом (по сравнению с ней) любовнике, и торжествующе следит “за выражением лица приятельницы – чтобы не упустить и этой последней крупицы нежданно случившегося праздника”. [с.94]
Завершая рассмотрение цикла “Бедные родственники”, необходимо обратиться к его названию. С одной стороны, нельзя не согласиться, что выведенные в рассказах герои отношениями родства и неблагополучием жизнь прямо определяют суть выбранного заглавия. Но с другой стороны, в прозе Улицкой благополучных людей не так уж много, а семейные связи всегда волнуют писательницу. Несомненно, автор вкладывал в название иной смысл. В привычном понимании “бедные родственники” – это люди нуждающиеся, обделенные, а потому и незначительные, зависящие от помощи более успешной родни. Вот с этим утверждением и спорит писательница. В ее рассказах внешность обманчива: сложно увидеть в грубой пьющей Кате Рыжей сознание высокого избранничества, в потемневшей больной Бухаре никто не распознает прежнюю красавицу, а о том, где нищая Генеле (“Генеле-сумочница”) всю жизнь берегла от властей и родственников бриллианты, не узнали даже после ее смерти. Значительное и прекрасное может быть там, где его не ожидают найти, в том, кто всем своим видом говорит об обратном, – мысль, объединяющая восемь рассказов этого сборника “Бедные родственники”.
Загрузка...