Пудя – краткое содержание рассказа Житкова

Пудя – краткое содержание рассказа Житкова

Теперь я большой, а тогда мы с сестрой были еще маленькие.

Вот раз приходит к отцу какой-то важный гражданин.

Страшно важный. Особенно шуба. Мы подглядывали в щелку, пока он в прихожей раздевался. Как распахнул шубу, а там желтый пушистый мех и по меху все хвостики, хвостики. Черноватенькие хвостики. Как будто из меха растут. Отец раскрыл в столовую двери:

Важный – весь в черном, и сапоги начищены. Прошел, и двери заперли.

Мы выкрались из своей комнаты, подошли на цыпочках к вешалке и гладим шубу. Щупаем хвостики. В это время приходит Яшка, соседний мальчишка, рыжий. Как был: в валенках вперся и в башлыке.

Таня держит хвостик и спрашивает тихо:

– А как по-твоему: растет так из меху хвостик или потом приделано?

А Рыжий орет как во дворе:

– А чего? Возьми да попробуй.

– Тише, дурак: там один важный пришел.

Рыжий не унимается:

– А что такое? Говорить нельзя? Я не ругаюсь.

С валенок снег не сбил и следит мокрым.

– Возьми да потяни, и будет видать. Дура какая! Видать бабу. Вот он так сейчас, – и Рыжий кивнул мне и мигнул лихо.

– Ну да, баба, – и дернул за хвостик. Не очень сильно потянул: только начал. А хвостик – пак! и оторвался.

Танька ахнула и руки сложила. А Рыжий стал кричать:

Я стал совать скорей этот хвостик назад в мех: думал, как-нибудь да пристанет. Он упал и лег на пол. Такой пушистенький лежит. Я схватил его, и мы все побежали к нам в комнату. Танька говорит:

– Я пойду к маме, реветь буду, – ничего, может, и не будет.

– Дура, не смей! Не говори. Никому не смей!

Рыжий смеется, проклятый. Я сую хвостик ему в руку:

– Возьми, возьми, ты же говорил.

Он руку отдернул:

– Что ж, что говорил! А рвал-то не я! Мне какое дело!

Потер варежкой нос – и к двери.

Я Таньке говорю:

– Не смей реветь, не смей! А то сейчас спрашивать начнут, и все пропало.

Она говорит и вот-вот заревет:

– Пойдем посмотрим, может быть, незаметно? Вдруг незаметно?

Я держал хвостик в кулаке. Мы пошли к вешалке. И вот все ровно-ровно идут хвостики, довольно густовато, а тут пропуск, пусто. Видно, сразу видно, что не хватает.

– Я знаю: приклеим.

А клей у папы на письменном столе, и если будешь брать, то непременно спросят: зачем? А потом, там в кабинете сидит этот важный, и входить нельзя.

– Запрячем, лучше запрячем, только скорей! Подальше, в игрушки.

У Таньки были куклы, кукольные кроватки. Нет, туда нельзя. И я засунул хвостик в поломанный паровоз, в середину.

Мы взялись за кукол и очень примерно играли в гости, как будто бы на нас все время кто смотрит, а мы показываем, как мы хорошо играем.

В это время слышим голоса. Важный гудит басом. И вот уж они в прихожей, и горничная Фрося затопала мимо и говорит скоренько:

– Сейчас, сейчас шубу подам.

Мы так с куклами и замерли, еле руками шевелим.

Таня дрожит и бормочет за куклу:

– Здравствуйте! Как вы поживаете? Сколько вам лет? Как вы поживаете? Сколько вам лет?

Вдруг дверь к нам отворяется: отец распахнул.

– А вот это, – говорит, – мои сорванцы.

Важный стоит в дверях, черная борода круглая, мелким барашком, и улыбается толстым лицом:

– А, молодое поколение!

Ну, как все говорят.

А за ним стоит Фроська и держит шубу нараспашку. Отец нахмурился, мотнул нам головой. Танька сделала кривой реверанс, а я что было силы шаркнул ножкой.

– Играете? – сказал важный и вступил в комнату. Присел на корточки, взял куклу. И я вижу, в дверях дура Фроська стоит и растянула шубу, как будто нарочно распялила и показывает. И это пустое место без хвостика так и светит. Важный взял куклу и спрашивает:

– А эту барышню как же зовут?

Мы оба крикнули в один голос:

И видит вдруг у Таньки слезы на глазах.

– Ничего, ничего, – говорит, – я не испорчу.

И скорей подал пальчиками куклу. Поднялся и потрепал Таню по спине. Он пошел прямо к шубе, но смотрел на отца и не глядя стал попадать в рукава. Запахнул шубу; Фроська подсовывает глубокие калоши.

Не может быть, чтобы отец не заметил. Но отец очень веселый вошел к нам и сказал смеясь:

– Зачем же конем таким?

И представил, как я шаркнул.

В этот день мы с Танькой про хвостик не говорили. Только когда пили вечером чай, то все переглядывались через стол, и оба знали, что про хвостик. Я даже раз, когда никто не глядел, обвел пальцем по скатерти, как будто хвостик. Танька видела и сейчас же уткнулась в чашку.

Потом мне стало весело. Я поймал Ребика, нашу собаку, зажал его хвост в кулак, чтоб из руки торчал только кончик, и показал Таньке. Она замахала руками и убежала.

На другой день, как проснулся, вспомнил сейчас же хвостик. И стало страшно: а ну как важный только для важности в гостях и не глядит даже на шубу, а дома-то небось каждый хвостик переглаживает? Даже, наверно, наизусть знает, сколько их счетом. Гладит и считает: раз, два, три, четыре. Вскочил с постели, подбежал к Таньке и шепчу ей под одеяло в самое ухо:

– Он, наверное, дома пересчитает хвостики и узнает. И пришлет сюда человека с письмом. А то сам приедет.

Танька вскочила и шепчет:

– Чего ж там считать, и так видно: вот какая пустота! – и обвела пальцем в воздухе большой круг.

Мы на весь день притихли и от каждого звонка прятались в детскую и у дверей слушали: кто это, не за хвостиком ли?

Несколько дней мы так боялись.

А потом я говорю Таньке:

Как раз никого в квартире не было, кроме Фроськи. Заперли двери, и я тихонько вытянул из паровоза хвостик. Я и забыл, какой он хорошенький, пушистенький.

Таня положила его к себе на колени и гладит.

– Пудя какой, – говорит. – Это собачка кукольная.

И верно. Хвостик в паровозе загнулся, и совсем будто собачка свернулась и лежит с пушистым хвостом.

Мы сейчас же положили его на кукольный диван, примерили. Ну, замечательно!

– Брысь, брысь сейчас! Не место собакам на диване валяться! – и скинула Пудю. А я его Варьке на кровать.

– Кыш, кыш! Вон, Пудька! Блох напустишь.

Потом посадили Пудю Варьке на колени и любовались издали: совсем девочка с собачкой.

Я сейчас же сделал Пуде из тесемочки ошейник, и получилось совсем как мордочка. За ошейник привязали Пудю на веревочку и к Варькиной руке. И Варьку водили по полу гулять с собачкой.

Я сказал, что склею из бумажек Пуде намордничек.

У нас была большая коробка от гильз. Сделали в ней дырку, Танька намостила тряпок, и туда посадили Пудю, как в будку. Когда папа позвонил, мы спрятали коробку в игрушки. Забросали всяким хламом. Приходил к нам Яшка Рыжий, и мы клали Пудю Ребику на спину и возили по комнате – играли в цирк. А раз, когда Рыжий уходил, он нарочно при всех стал в сенях чмокать и звать:

– Пудя! Пудька! – И хлопал себя по валенку.

Прибежал Ребик, а Яшка при папе нарочно кричит:

– Да не тебя, дурак, а Пудю. Пудька! Пудька!

– Какой еще Пудька там? – И осматривается.

Я сделал Яшке рожу, чтобы уходил. А он мигнул и язык высунул. Ушел все-таки.

Мы с Таней сговорились, что с таким доносчиком не будем играть и водиться не будем. Пусть придет – мы в своей комнате запремся и не пустим. Я забил сейчас же гвоздь в притолоку, чтобы завязывать веревкой ручку. Я завязал, а Таня попробовала из прихожей. Здорово держит. Потом Танька запиралась, а я ломился: никак не открыть. Как на замке. Радовались, ждали пусть только Рыжий придет.

Я Пуде ниточкой замотал около кончика, чтобы хвостик отделялся. Мы с Таней думали, как сделать ножки, – тогда совсем будет живой.

А Рыжий на другой же день пришел. Танька прибежала в комнату и шепотом кричит:

Мы вдвоем дверь захлопнули, как из пушки, и сейчас же на веревочку.

Вот он идет. Толкнулся. Ага! Не тут-то было. Он опять.

– Эй, пустите, чего вы?

Мы нарочно молчим. Он давай кулаками дубасить в дверь:

И так стал орать, что пришла мама.

– Что у вас тут такое?

– Не пускают, черти!

– А коли черти, – говорит мама, – так зачем же ты к чертям ломишься?

– А мне и не их вовсе надо, – говорит Рыжий, – я Пудю хочу посмотреть.

– Что? – мама спрашивает. – Пудю? Какого такого?

Я стал скорей отматывать веревку и раскрыл дверь.

– Ничего, – кричу, – мама, это мы так играем! Мы в Пудю играем. У нас игра, мама, такая.

– Так орать-то на весь дом зачем? – И ушла.

– А, вы, дьяволы, вот как? Запираться? А я вот сейчас пойду всем расскажу, что вы хвостик оторвали. Человек пришел к отцу в гости. Может, даже по делу какому. Повесил шубу, как у людей, а они рвать, как собаки. Воры!

– А кто говорил: “Дерни, дерни”?

– Никто ничего и не говорил вовсе, а если каждый раз по хвостику да по хвостику, так всю шубу выщипаете.

Танька чуть не ревет.

– Тише, – говорит, – Яша, тише!

– Чего тише? – кричит Рыжий. – Чего мне тише? Я не вор. Пойду и скажу.

Я схватил его за рукав.

– Яша, – говорю, – я тебе паровоз дам. Это ничего, что крышка отстала. Он ходит полным ходом, ты же знаешь.

– Всякий хлам мне суешь, – заворчал Рыжий.

Но хорошо, что кричать-то перестал. Потом поднял с пола паровоз.

– Колесо, – говорит, – проволокой замотал и тычешь мне.

– С вагоном, – говорит, – возьму, а так – на черта мне этот лом!

Я ему в бумагу замотал и паровоз и вагон, и он сейчас же ушел через кухню, а в дверях обернулся и крикнул:

– Все равно скажу, хвостодёры!

Потом мы с Таней гладили Пудю и положили его спать с Варькой под одеяло. Танька говорит:

– Чтоб ему теплей было.

Я сказал Таньке, что Рыжий все равно обещал сказать. И мы все думали, как нам сделать. И вот что выдумали.

Самое лучшее попасть бы в такое время, когда папа будет веселый, после обеда, что ли. Положить Пудю на платочек на носовой, взять за четыре конца и войти в столовую каким-нибудь смешным вывертом. И петь что-нибудь смешное при этом. Как-нибудь:

И еще там что-нибудь.

Все засмеются, а мы еще больше запоем – и к папе. Папа: “Что это вы, дураки?” – и засмеется. А тут мы как-нибудь кривульно расскажем, и все сойдет. Папе, наверно, даже жалко будет отбирать от нас Пудю.

Или вот еще: на Ребика положим и вывезем. И тоже смешное будем петь. Рыжий придет ябедничать, а все уж и без него знают, и ничего не было. Запремся, как тогда, и пускай скандалит. Мама его за ухо выведет, вот и все.

Я еще в кровати думал, что я устрою Яшке Рыжему.

Утром мы все пили чай. Вдруг вбегает Ребик, рычит и что-то в зубах треплет.

Папа бросился к нему:

– Опять что-нибудь! Тубо, тубо! Дай сюда!

А я сразу понял – что, и в животе похолодело.

Папа держит замусоленный хвостик и, нахмурясь, говорит:

– Что это? Откуда такое?

Мама поспешила, взяла осторожно пальчиками. Ребик визжит, подскакивает, хочет схватить.

– Тубо! – крикнул папа и толкнул Ребика ногой. Поднесли к окну, и вдруг мама говорит:

– Это хвостик. Это от шубы.

Папа вдруг как будто задохнулся сразу и как крикнет:

– Это черт знает что такое.

Я вздрогнул. А Танька всхлипнула – она с булкой во рту сидела. Папа затопал к Ребику.

– Эту собаку убить надо! Это дьявол какой-то!

Ребик под диван забился.

– Раз уж пришлось за штаны платить. Ах ты, дрянь эдакая! Теперь шубы, за шубы взялся.

И папа вытянул за ошейник Ребика из-под дивана. Ребик выл и корчился. Знал, что сейчас будут бить. Танька стала реветь в голос. А отец кричит мне:

– Принеси ремень! Моментально!

Я бросился со стула, совался по комнатам.

– Моментально! – заорал отец на всю квартиру злым голосом. – Да свой сними, болван! Живо!

Я снял пояс и подал отцу. И папа стал изо всей силы драть ремнем Ребика. Танька выбежала. Папа тычет Ребика носом в хвостик – он на полу валялся – и бьет, бьет:

– Шубы рвать! Шубы рвать! Я те дам шубы рвать!

Я даже не слыхал, что еще там папа говорил, – так орал Ребик, будто с него с живого шкуру сдирают. Я думал, вот умрет сейчас. Фроська в дверях стояла, ахала.

Мама только вскрикивала:

– Оставь! Убьешь! Николай, убьешь! – Но сунуться боялась.

– Веревку! – крикнул папа. – Афросинья, веревку!

– Не надо, не надо, – говорит Фроська.

Папа как крикнет:

Фроська бросилась и принесла бельевую веревку.

Я думал, что папа сейчас станет душить Ребика веревкой. Но папа потащил его к окну и привязал за ошейник к оконной задвижке. Потом поднял хвостик, привязал его за шнурок от штор и перекинул через оконную ручку.

– Пусть видит, дрянь, за что драли. Не кормить, не отвязывать.

Папа был весь красный и запыхался.

– Эту дрянь нельзя в доме держать. Собачникам отдам сегодня же! – И пошел мыть руки. Глянул на часы. – А, черт! Как я опоздал! – И побежал в прихожую.

Пудю Ребик всего заслюнявил, он был мокрый и взъерошенный, и как раз поперек живота туго перехватил его папа шнурком. Он висел вниз головой, потому что видно было сверху перехват хвостика, который я там намотал из ниток. Если б отец тогда хорошенько разглядел, так увидал бы все и догадался бы, что все это не без нас. Да и теперь все равно могут увидеть. Как станут важному назад отсылать хвостик, начнут его чистить – вдруг нитки. Откуда нитки? А уж Ребика все равно побили.

Я сказал Таньке, чтобы украла у мамы маленькие ногтяные ножнички, улучил время, влез на подоконник и тихонько ножничками обрезал нитки. Все-таки осталось вроде шейки, и я распушил там шерсть, чтоб ничего не было заметно.

Ребик подвывал, подрагивал и все лизал задние лапы. Мы с Танькой сели к нему на пол и все его ласкали. Танька приговаривает:

– Ребинька, миленький, били тебя! Бедная моя собака! – Стала реветь. И я потом заревел.

– Отдадут, – говорю, – собачникам. Папа сказал, что отдаст. На живодерню.

И представилось, как придет собачник, накинет Ребичке петлю на шею и потянет. Как ни упирайся, все равно потянет. А потом так, на петле, с размаху – брык в фургон со всей силы. А там на живодерне будут резать. Для чего-то там живых режут, мне говорили.

Потом мы у Фроськи выпросили мяса, – Танька под юбкой мимо мамы пронесла, – и скормили Ребику. А зачем ему есть? Ведь так только, все равно на живодерню.

И мы с Танькой говорили:

– Мы за тебя просить будем, мы на коленки станем и будем плакать, чтоб папа не отдавал.

И это все потому, что Танька выдумала к Варьке подложить Пудю. А Варькина кровать стояла на полу, в углу, на бумажном коврике. Вот Ребик и нанюхал Пудю.

Принесли мы ему пить. Он лакнул два раза и бросил. Танька заревела:

А я стал ей про живодерню рассказывать. Я сам не знал, а так прямо говорю:

– Двое держат, а один режет. – И показал на Ребике рукой, как режут.

– Я скажу, я скажу, что мы. Скажем. Хоть на коленки станем, а скажем.

И все ревет, ревет. Я сказал:

– Скажем, скажем. Только чтоб Ребика не отдавали. Не дадим.

И мы так схватились за Ребика, что он взвизгнул.

А время обеда приближалось, и вот уж скоро должен прийти папа со службы. Мама вернулась из города с покупками.

– Не сидите на грязном полу. И не возитесь с собакой – блох напустит.

Мы встали и уселись на подоконнике над Ребичкой и все смотрели на дверь в прихожую. Решили, как папа придет, сейчас же просить, а то потом не выйдет. Таньку послали мыть заплаканную морду. Она скоро: раз-два, и сейчас же прибежала и села на место. Я тихонько гладил Ребика ногой, а Танька не доставала. На стол уже накрыли, свет зажгли и шторы спустили. Только на нашем окне оставили: на шнурке папа повесил Пудю, и никто не смел тронуть.

Позвонили. Мы знали, что папа. У меня сердце забилось. Я говорю Таньке:

– Как войдет, сейчас же на пол, на колени, и будем говорить. Только вместе, смотри. А не я один. Говори: “Папа, прости Ребика, это мы сделали!”

Пока я ее учил, уж слышу голоса в прихожей, очень веселые, и сейчас же входит важный, а за ним папа.

Важный сделал шаг и стал улыбаться и кланяться. Мама к нему спешила навстречу. Я не знал, как же при важном – и вдруг на колени? И глянул на Таньку. Она моментально прыг с подоконника, и сразу бац на коленки, и сейчас же в пол головой, вот как старухи молятся. Я соскочил, но никак не мог стать на колени. Все глядят, папа брови поднял.

Танька одним духом, скороговоркой:

– Папа, прости Ребика, это мы сделали!

И я тогда скорей сказал за ней:

А папа улыбается, будто не знает даже, в чем дело.

Танька все на коленках и говорит скоро-скоро:

– Папочка, миленький, Ребичка миленького, пожалуйста, миленький, миленького Ребичка. не надо резать.

Папа взял ее под мышки:

– Встань, встань, дурашка!

А Танька уже ревет – страшная рева! – и говорит важному:

– Это мы у вас хвостик оторвали, а не Ребик вовсе.

Важный засмеялся и оглядывается себе за спину:

– Разве у меня хвост был? Ну вот спасибо, если оторвали.

– Да видите ли, в чем дело, – говорит папа, и все очень весело, как при гостях: – собака вдруг притаскивает вот это, – и показывает на Пудю. И стал рассказывать.

– Это они собаку выгораживают, – говорит мама.

– Ах, милые! – говорит важный и наклонился к Таньке.

– Вот ей-богу – мы! Я оторвал. Сам.

Отец вдруг нахмурился и постучал пальцем по столу:

– Зачем врешь и еще божишься?

– Я даже хвостик ему устроил, я сейчас покажу. Я там нитками замотал.

Сунулся к окну и назад: я вспомнил, что нитки я обрезал.

– Покажи, покажи. Моментально!

Важный тоже сделал серьезное лицо. Как хорошо было, все бы прошло. Теперь из-за ниток этих.

– Яшка, – говорю я, – Яшка Рыжий видел, – и чуть не плачу.

– Без всяких Яшек, пожалуйста! Достать! Моментально! – И показал пальцем на Пудю.

Важный уже повернулся боком и стал смотреть на картину. Руки за спину.

Я полез на окно и рвал и кусал зубами узел. А папа кричал:

– Моментально! – и держал палец.

Таньку мама уткнула в юбку, чтоб не ревела на весь дом.

Я снял Пудю и подал папе.

– Простите, – вдруг обернулся важный, – да от моей ли еще шубы? – И стал вертеть в пальцах Пудю.

– Позвольте, это что же? Что тут за тесемочки?

– Намордничек! – крикнула Танька из маминой юбки.

– Ну вот и ладно! – крикнул важный, засмеялся и схватил Таньку под мышки и стал кружить по полу:

– Ну, давайте обедать, – сказала мама.

Уж сколько тут реву было.

– Отвяжи собаку, – сказал папа.

Я отвязал Ребика. Папа взял кусок хлеба и бросил Ребику:

Но Ребик отскочил, будто в него камнем кинули, поджал хвост и, согнувшись, побежал в кухню.

– Умой поди свою физию, – сказала мама Таньке, и все сели обедать.

Важный Пудю подарил нам, и он у нас долго жил. Я приделал ему ножки из спичек. А Яшке, когда мы играли в снежки, мы с Танькой набили за ворот снегу.

Житков Борис рассказ “Мангуста”

Читательский дневник по рассказу “Мангуста” Бориса Житкова

Автор: Борис Степанович Житков

Название произведения: “Мангуста”.

Число страниц: 17.

Жанр произведения: рассказ.

Главные герои: рассказчик, дикая и ручная мангусты.

Характеристика главных героев:

Рассказчик — добрый и заботливый.

Смелый, ведь не побоялся приручить экзотических животных.

Мангусты — шустрые и хитрые.

Отважные и любопытные.

Автор по-доброму к ним относится и с любовью.

Ведь даже дикого зверя можно приручить, если проявить к нему доброту, ласку и заботу.

Краткое содержание рассказа “Мангуста” для читательского дневника

Когда пароход рассказчика причалил к островку Цейлон, он стремительно бежал на сушу, чтоб раздобыть себе мангуста.

Но появившийся черный человек на палубе сам предложил купить зверька, да не одного.

Так у мужчины появились два мангуста.

Зверьки были очень быстрые и шустрые.

Один сразу укусил рассказчика, а второй прошелся по нему целиком и уселся на коленях.

Так их и стали различать: один был ручным, а второй диким.

Жили они в клетке, в комнате рассказчика.

Там же мужчина их выпускал и кормил.

Поначалу он не мог понять, что давать зверькам в качестве обеда, и принес сразу много разной еды.

Оказалось, что мангусты и мясо едят, и фрукту.

А рассказчик даже гирлянду из бананов сделал и повесил в каюте, чтоб мангусты срывали их и ели.

А однажды мангусты даже помогли поймать змею, которая завелась в бревнах.

Ее заприметил вахтер Виктор, но никто из команды не решился отыскать змею.

Только мангусты, пошарив меж деревьями, сцепились зубами в тело змеи и вытолкали ее на палубу.

Там ее убили матросы.

После этого случая все стали любить и уважать мангустов, и часто звали их в гости в свои каюты.

Когда один из зверьков взобрался на мачту, то дотронулся до оголенных проводов.

Рассказчик подумал, что все, не выживет бедное животное, но оно быстро пришло в себя.

А после проделок ручного мангуста и дикий стал охотно даваться людям в руки.

План пересказа произведения “Мангуста”:

1. Пароход причаливает к острову Цейлон.

2. Появление черного человека.

3. Мангусты за три рубля.

4. Мангуста карабкается по рассказчику.

5. Погрузка деревьев.

6. Чем кормить зверьков?

7. Обед для диких зверьков.

8. Гирлянда из бананов и прыжок мангуста.

9. Кот прицеливается к разгуливающему мангусту.

10. Превращение зверька.

11. Ночь — Васькино время.

12. Змея в деревьях и испуганный вахтер.

13. Мангусты в индийских деревьях.

14. Дикий зверек тащит змею за хвост.

15. Змея в ловушке.

16. Голые провода и ловкий мангуста.

17. Поиски доктора.

18. Мангуста оправилась.

19. Дикая мангуста тоже стала ручной.

Главная мысль рассказа “Мангуста”

Основная мысль сказки состоит в том, что с животными нужно дружить и принимать их такими, какие они есть.

Какой бы зверек не был, если проявить к нему тепло и заботу, он ответит тем же.

Чему учит произведение “Мангуста”

Рассказ Б. Житкова учит нас ценить животных, любить их и дружить с ними.

Автор показывает нам, что животные способны не только жить в мире с людьми, но и даже выручать их в трудную минуту.

Автор учит нас быть благодарными и благородными в поступках к животным.

Краткий отзыв о рассказе “Мангуста” для читательского дневника

Рассказ Бориса Житкова мне очень понравился.

В нем описывается жизнь замечательных и забавных животных — мангустов.

Их приютил рассказчик и выхаживал в своей каюте.

Из рассказа я узнал, какие бывают мангусты, чем они питаются, как они проводят время и что они способны даже укротить змею.

Да, именно благодаря им морякам удалось поймать и убить змею, поселившуюся в деревьях.

Мне очень понравился момент с котом Васькой.

Когда мангуст так испугал кота, что он больше и не появлялся на палубе.

Я рекомендую всем прочитать рассказ “Мангуста”.

Отрывок или эпизод поразивший больше всего:

Она была еще теплая. Я скорей понес ее в каюту доктора.

Но каюта его была заперта.

Я бросился к себе, осторожно уложил мангусту на подушку и побежал искать нашего доктора.

«Может быть, он спасет моего зверька?» – думал я.

Я бегал по всему пароходу, но кто-то уже сказал доктору, и он быстро шел мне навстречу.

Я хотел, чтобы скорей, и тянул доктора за руку.

– Ну, где же она? – сказал доктор.

Действительно, где же?

На подушке ее не было.

Я посмотрел под койку. Стал шарить там рукой.

И вдруг: кррык-кррык! – и мангуста выскочила из-под койки как ни в чем не бывало – здоровехонька.

Пудя – краткое содержание рассказа Житкова

Я сказал, что склею из бумажек Пуде намордничек.

У нас была большая коробка от гильз. Сделали в ней дырку, Танька намостила тряпок, и туда посадили Пудю, как в будку. Когда папа позвонил, мы спрятали коробку в игрушки. Забросали всяким хламом. Приходил к нам Яшка Рыжий, и мы клали Пудю Ребику на спину и возили по комнате – играли в цирк. А раз, когда Рыжий уходил, он нарочно при всех стал в сенях чмокать и звать:

– Пудя! Пудька! – И хлопал себя по валенку.

Прибежал Ребик, а Яшка при папе нарочно кричит:

– Да не тебя, дурак, а Пудю. Пудька! Пудька!

– Какой еще Пудька там? – И осматривается.

Я сделал Яшке рожу, чтобы уходил. А он мигнул и язык высунул. Ушел все-таки.

Мы с Таней сговорились, что с таким доносчиком не будем играть и водиться не будем. Пусть придет – мы в своей комнате запремся и не пустим. Я забил сейчас же гвоздь в притолоку, чтобы завязывать веревкой ручку. Я завязал, а Таня попробовала из прихожей. Здорово держит. Потом Танька запиралась, а я ломился: никак не открыть. Как на замке. Радовались, ждали пусть только Рыжий придет.

Я Пуде ниточкой замотал около кончика, чтобы хвостик отделялся. Мы с Таней думали, как сделать ножки, – тогда совсем будет живой.

А Рыжий на другой же день пришел. Танька прибежала в комнату и шепотом кричит:

Мы вдвоем дверь захлопнули, как из пушки, и сейчас же на веревочку.

Вот он идет. Толкнулся. Ага! Не тут-то было. Он опять.

– Эй, пустите, чего вы?

Мы нарочно молчим. Он давай кулаками дубасить в дверь:

И так стал орать, что пришла мама.

– Что у вас тут такое?

– Не пускают, черти!

– А коли черти, – говорит мама, – так зачем же ты к чертям ломишься?

– А мне и не их вовсе надо, – говорит Рыжий, – я Пудю хочу посмотреть.

– Что? – мама спрашивает. – Пудю? Какого такого?

Я стал скорей отматывать веревку и раскрыл дверь.

– Ничего, – кричу, – мама, это мы так играем! Мы в Пудю играем. У нас игра, мама, такая.

– Так орать-то на весь дом зачем? – И ушла.

– А, вы, дьяволы, вот как? Запираться? А я вот сейчас пойду всем расскажу, что вы хвостик оторвали. Человек пришел к отцу в гости. Может, даже по делу какому. Повесил шубу, как у людей, а они рвать, как собаки. Воры!

– А кто говорил: “Дерни, дерни”?

– Никто ничего и не говорил вовсе, а если каждый раз по хвостику да по хвостику, так всю шубу выщипаете.

Танька чуть не ревет.

– Тише, – говорит, – Яша, тише!

– Чего тише? – кричит Рыжий. – Чего мне тише? Я не вор. Пойду и скажу.

Я схватил его за рукав.

– Яша, – говорю, – я тебе паровоз дам. Это ничего, что крышка отстала. Он ходит полным ходом, ты же знаешь.

– Всякий хлам мне суешь, – заворчал Рыжий.

Но хорошо, что кричать-то перестал. Потом поднял с пола паровоз.

– Колесо, – говорит, – проволокой замотал и тычешь мне.

– С вагоном, – говорит, – возьму, а так – на черта мне этот лом!

Я ему в бумагу замотал и паровоз и вагон, и он сейчас же ушел через кухню, а в дверях обернулся и крикнул:

– Все равно скажу, хвостодёры!

Потом мы с Таней гладили Пудю и положили его спать с Варькой под одеяло. Танька говорит:

– Чтоб ему теплей было.

Я сказал Таньке, что Рыжий все равно обещал сказать. И мы все думали, как нам сделать. И вот что выдумали.

Самое лучшее попасть бы в такое время, когда папа будет веселый, после обеда, что ли. Положить Пудю на платочек на носовой, взять за четыре конца и войти в столовую каким-нибудь смешным вывертом. И петь что-нибудь смешное при этом. Как-нибудь:

И еще там что-нибудь.

Все засмеются, а мы еще больше запоем – и к папе. Папа: “Что это вы, дураки?” – и засмеется. А тут мы как-нибудь кривульно расскажем, и все сойдет. Папе, наверно, даже жалко будет отбирать от нас Пудю.

Или вот еще: на Ребика положим и вывезем. И тоже смешное будем петь. Рыжий придет ябедничать, а все уж и без него знают, и ничего не было. Запремся, как тогда, и пускай скандалит. Мама его за ухо выведет, вот и все.

Я еще в кровати думал, что я устрою Яшке Рыжему.

Утром мы все пили чай. Вдруг вбегает Ребик, рычит и что-то в зубах треплет.

Папа бросился к нему:

– Опять что-нибудь! Тубо, тубо! Дай сюда!

А я сразу понял – что, и в животе похолодело.

Папа держит замусоленный хвостик и, нахмурясь, говорит:

– Что это? Откуда такое?

Мама поспешила, взяла осторожно пальчиками. Ребик визжит, подскакивает, хочет схватить.

– Тубо! – крикнул папа и толкнул Ребика ногой. Поднесли к окну, и вдруг мама говорит:

– Это хвостик. Это от шубы.

Папа вдруг как будто задохнулся сразу и как крикнет:

– Это черт знает что такое.

Я вздрогнул. А Танька всхлипнула – она с булкой во рту сидела. Папа затопал к Ребику.

– Эту собаку убить надо! Это дьявол какой-то!

Ребик под диван забился.

– Раз уж пришлось за штаны платить. Ах ты, дрянь эдакая! Теперь шубы, за шубы взялся.

И папа вытянул за ошейник Ребика из-под дивана. Ребик выл и корчился. Знал, что сейчас будут бить. Танька стала реветь в голос. А отец кричит мне:

– Принеси ремень! Моментально!

Я бросился со стула, совался по комнатам.

– Моментально! – заорал отец на всю квартиру злым голосом. – Да свой сними, болван! Живо!

Я снял пояс и подал отцу. И папа стал изо всей силы драть ремнем Ребика. Танька выбежала. Папа тычет Ребика носом в хвостик – он на полу валялся – и бьет, бьет:

– Шубы рвать! Шубы рвать! Я те дам шубы рвать!

Я даже не слыхал, что еще там папа говорил, – так орал Ребик, будто с него с живого шкуру сдирают. Я думал, вот умрет сейчас. Фроська в дверях стояла, ахала.

Мама только вскрикивала:

– Оставь! Убьешь! Николай, убьешь! – Но сунуться боялась.

– Веревку! – крикнул папа. – Афросинья, веревку!

– Не надо, не надо, – говорит Фроська.

Папа как крикнет:

Фроська бросилась и принесла бельевую веревку.

Я думал, что папа сейчас станет душить Ребика веревкой. Но папа потащил его к окну и привязал за ошейник к оконной задвижке. Потом поднял хвостик, привязал его за шнурок от штор и перекинул через оконную ручку.

Житков «Пудя»

Борис Житков «Пудя»

Теперь я большой, а тогда мы с сестрой были еще маленькие.

Вот раз приходит к отцу какой-то важный гражданин. Страшно важный! Особенно шуба. Мы подглядывали в щелку, пока он в прихожей раздевался. Как распахнул шубу, а там желтый пушистый мех, и по меху всё хвостики, хвостики. Черноватенькие хвостики. Как будто из меха растут. Отец раскрыл в столовую двери:

Важный — весь в черном, и сапоги начищены. Прошел, и двери заперли.

Мы выкрались из своей комнаты, подошли на цыпочках к вешалке и гладим шубу. Щупаем хвостики. В это время приходит Яшка, соседний мальчишка, рыжий. Как был, в валенках вперся и в башлыке.

Таня держит хвостик и спрашивает тихо:

— А как по-твоему: растет так из меху хвостик или потом приделано?

А Рыжий орет, как во дворе:

— А чего? Возьми да попробуй.

— Тише, дурак, там один важный пришел.

Рыжий не унимается:

А что такое? Говорить нельзя? Я не ругаюсь.

С валенок снег не сбил и следит мокрым.

– Возьми да потяни, и будет видать. Дура какая! Видать бабу. Вот он так сейчас. — И Рыжий кивнул мне и мигнул лихо.

— Ну да, баба, — и дернул за хвостик.

Не очень сильно потянул: только начал. А хвостик — пак! — и оторвался.

Танька ахнула и руки сложила. А Рыжий стал кричать:

Я стал совать скорей этот хвостик назад в мех: думал, как-нибудь да пристанет. Он упал и лег на пол. Такой пушистенький лежит. Я схватил его, и мы все побежали к нам в комнату. Танька говорит:

— Я пойду к маме, реветь буду — ничего, может, и не будет.

— Дура, не смей! Не говори. Никому не смей!

Рыжий смеется, проклятый! Я сую хвостик ему в руку:

— Возьми, возьми, ты же говорил.

Он руку отдернул:

— Что ж, что говорил! А рвал-то не я! Мне какое дело!

Подтер варежкой нос — и к двери.

Я Таньке говорю:

— Не смей реветь, не смей! А то сейчас спрашивать начнут, и все пропало.

Она говорит и вот-вот заревет:

— Пойдем посмотрим, может быть, незаметно? Вдруг незаметно?

Я держал хвостик в кулаке. Мы пошли к вешалке. И вот все ровно-ровно идут хвостики, довольно густовато, а тут пропуск, пусто. Видно, сразу видно, что не хватает.

— Я знаю: приклеим.

А клей у папы на письменном столе, и если будешь брать, то непременно спросят: зачем? А потом, там в кабинете сидит этот важный, и входить нельзя.

— Запрячем, лучше запрячем, только скорей! Подальше, в игрушки.

У Таньки были куклы, кукольные кроватки. Нет, туда нельзя. И я засунул хвостик в поломанный паровоз, в середину.

Мы взялись за кукол и очень примерно играли в гости, как будто бы на нас все время кто смотрит, а мы показываем, как мы хорошо играем.

В это время слышим голоса. Важный гудит басом. И вот уж они в прихожей, и горничная Фрося затопала мимо и говорит скоренько:

— Сейчас, сейчас шубу подам.

Мы так с куклами и замерли, еле руками шевелим.

Таня дрожит и бормочет за куклу:

— Здравствуйте! Как вы поживаете? Сколько вам лет? Как вы поживаете? Сколько вам лет?

Вдруг дверь к нам отворяется: отец распахнул.

— А вот это, — говорит, — мои сорванцы. Важный стоит в дверях, черная борода круглая, мелким барашком, и улыбается толстым лицом:

— А, молодое поколение!

Ну, как все говорят.

А за ним стоит Фроська и держит шубу нараспашку. Отец нахмурился, мотнул нам головой. Танька сделала кривой реверанс, а я что было силы шаркнул ножкой.

— Играете? — сказал важный и вступил в комнату.

Присел на корточки, взял куклу. И я вижу: в дверях дура Фроська стоит и растянула шубу, как будто нарочно распялила, и показывает. И это пустое место без хвостика так и светит. Важный взял куклу и спрашивает:

— А эту барышню как же зовут?

Мы оба крикнули в один голос:

И видит вдруг: у Таньки слезы на глазах.

— Ничего, ничего, — говорит, — я не испорчу.

И скорей подал пальчиками куклу. Поднялся и потрепал Таню по спине. Он пошел прямо к шубе, но смотрел на отца и, не глядя, стал попадать в рукава. Запахнул шубу; Фроська подсовывает глубокие калоши.

Не может быть, чтобы отец не заметил. Но отец очень веселый вошел к нам и сказал, смеясь:

— Зачем же конем таким?

И представил, как я шаркнул.

В этот день мы с Танькой про хвостик не говорили. Только когда пили вечером чай, то все переглядывались через стол, и оба знали, что про хвостик. Я даже раз, когда никто не глядел, обвел пальцем на скатерти как будто хвостик. Танька видела и сейчас же уткнулась в чашку.

Потом мне стало весело. Я поймал Ребика, нашу собаку, зажал его хвост в кулак, чтоб из руки торчал только кончик, и показал Таньке. Она замахала руками и убежала.

На другой день, как проснулся, вспомнил сейчас же хвостик. И стало страшно: а ну как важный только для важности в гостях и не глядит даже на шубу, а дома-то небось каждый хвостик переглаживает? Даже, наверно, наизусть знает, сколько их счетом. Гладит и считает: раз, два, три, четыре. Вскочил с постели, подбежал к Таньке и шепчу ей под одеяло в самое ухо:

— Он, наверное, дома пересчитает хвостики и узнает. И пришлет сюда человека с письмом. А то сам приедет.

Танька вскочила и шепчет:

— Чего ж там считать, и так видно: вот такая пустота! — И обвела пальцем в воздухе большой круг.

Мы на весь день притихли и от каждого звонка прятались в детскую и у дверей слушали: кто это, не за хвостиком ли?

Несколько дней мы так боялись.

А потом я говорю Таньке:

Как раз никого в квартире не было, кроме Фроськи. Заперли двери, и я тихонько вытянул из паровоза хвостик. Я и забыл, какой он хорошенький, пушистенький.

Таня положила его к себе на колени и гладит.

— Пудя какой, — говорит. — Это собачка кукольная.

И верно. Хвостик в паровозе загнулся, и совсем будто собачка свернулась и лежит с пушистым хвостом.

Мы сейчас же положили его на кукольный диван, примерили. Ну и замечательно!

— Брысь, брысь сейчас! Не место собакам на диване валяться!

И скинула Пудю. А я его — Варьке на кровать.

— Кыш, кыш! Вон, Пудька! Блох напустишь.

Потом посадили Пудю Варьке на колени и любовались издали: совсем девочка с собачкой.

Я сейчас же сделал Пуде из тесемочки ошейник, и получилось совсем как мордочка. За ошейник привязали Пудю на веревочку и к Варькиной руке. И Варьку водили по полу гулять с собачкой.

Я сказал, что склею из бумажек Пуде намордничек.

У нас была большая коробка от гильз. Сделали в ней дырку. Танька намостила тряпок, и туда посадили Пудю, как в будку. Когда папа позвонил, мы спрятали коробку в игрушки. Забросали всяким хламом. Приходил к нам Яшка Рыжий, и мы клали Пудю Ребику на спину и возили по комнате — играли в цирк.

А раз, когда Рыжий уходил, он нарочно при всех стал в сенях чмокать и звать:

— Пудя! Пудька! — И хлопал себя по валенку.

Прибежал Ребик, а Яшка при папе нарочно кричит:

— Да не тебя, дурак, а Пудю. Пудька! Пудька!

— Какой еще Пудька там? — И осматривается.

Я сделал Яшке рожу, чтобы уходил. А он мигнул и язык высунул. Ушел все-таки.

Мы с Таней сговорились, что с таким доносчиком не будем играть и водиться не будем. Пусть придет — мы в своей комнате запремся и не пустим. Я забил сейчас же гвоздь в притолоку, чтобы завязывать веревкой ручку. Я завязал, а Таня попробовала из прихожей. Здорово держит. Потом Танька запиралась, а я ломился: никак не открыть. Как на замке. Радовались, ждали — пусть только Рыжий придет.

Я Пуде ниточкой замотал около кончика, чтобы хвостик отделялся. Мы с Таней думали, как сделать ножки, — тогда совсем будет живой.

А Рыжий на другой же день пришел. Танька прибежала в комнату и шепотом кричит:

Мы вдвоем дверь захлопнули, как из пушки, и сейчас же на веревочку.

Вот он идет. Толкнулся. Ага! Не тут-то было. Он — опять.

— Эй, пустите, чего вы?

Мы нарочно молчим. Он давай кулаками дубасить в дверь:

И так стал орать, что пришла мама:

— Что у вас тут такое?

— Не пускают, черти!

— А коли черти, — говорит мама, — так зачем же ты к чертям ломишься?

— А мне и не их вовсе надо, — говорит Рыжий, — я Пудю хочу посмотреть.

— Что? — мама спрашивает. — Пудю? Какого такого?

Я стал скорей отматывать веревку и раскрыл дверь.

— Ничего, — кричу, — мама, это мы так играем! Мы в Пудю играем. У нас игра, мама, такая.

— Так орать-то на весь дом зачем? — И ушла.

— A-а, вы, дьяволы, вот как? Запираться? А я вот сейчас пойду всем расскажу, что вы хвостик оторвали. Человек пришел к отцу в гости. Может, даже по делу какому. Повесил шубу, как у людей, а они рвать, как собаки. Воры!

— А кто говорил: «Дерни, дерни»?

— Никто ничего и не говорил вовсе, а если каждый раз по хвостику да по хвостику, так всю шубу выщипаете.

Танька чуть не ревет.

— Тише, — говорит, — Яша, тише!

— Чего тише? — кричит Рыжий. — Чего мне тише? Я не вор. Пойду и скажу.

Я схватил его за рукав.

— Яша, — говорю, — я тебе паровоз дам. Это ничего, что крышка отстала. Он ходит полным ходом, ты же знаешь.

— Всякий хлам мне суешь, — заворчал Рыжий.

Но хорошо, что кричать-то перестал. Потом поднял с пола паровоз.

— Колесо, — говорит, — проволокой замотал и тычешь мне.

— С вагоном, — говорит, — возьму, а так — на черта мне этот лом!

Я ему в бумагу замотал и паровоз и вагон, и он сейчас же ушел через кухню, а в дверях обернулся и крикнул:

— Все равно скажу, хвостодеры!

Потом мы с Таней гладили Пудю и положили его спать с Варькой под одеяло. Танька говорит:

— Чтоб ему теплей было.

Я сказал Таньке, что Рыжий все равно обещал сказать. И мы всё думали, как нам сделать. И вот что выдумали.

Самое лучшее попасть бы в такое время, когда папа будет веселый, — после обеда, что ли. Положить Пудю на платочек на носовой, взять за четыре конца и войти в столовую каким-нибудь смешным вывертом. И петь что- нибудь смешное при этом. Как-нибудь:

И еще там что-нибудь. Все засмеются, а мы еще больше запоем — и к папе. Папа: «Что это вы, дураки?» — и засмеется. А тут мы как-нибудь кривульно расскажем, и все сойдет. Папе, наверно, даже жалко будет отбирать от нас Пудю.

Или вот еще: на Ребика положим и вывезем. И тоже смешное будем петь. Рыжий придет ябедничать, а все уж и без него знают, и ничего не было. Запремся, как тогда, и пускай скандалит. Мама его за ухо выведет, вот и все.

Я еще в кровати думал, что я устрою Яшке Рыжему.

Утром мы все пили чай. Вдруг вбегает Ребик, рычит и что-то в зубах треплет.

Папа бросился к нему:

— Опять что-нибудь! Тубо, тубо! Дай сюда!

А я сразу понял — что, и в животе похолодело.

Папа держит замусоленный хвостик и, нахмурясь, говорит:

— Что это? Откуда такое?

Мама поспешила, взяла осторожно пальчиками. Ребик визжит, подскакивает, хочет схватить.

— Тубо! — крикнул папа и толкнул Ребика ногой.

Поднесли к окну, и вдруг мама говорит:

— Это хвостик. Это от шубы.

Папа вдруг как будто задохнулся сразу и как крикнет:

— Это черт знает что такое.

Я вздрогнул. А Танька всхлипнула — она с булкой во рту сидела. Папа затопал к Ре- бику:

— Эту собаку убить надо! Это дьявол какой-то!

Ребик под диван забился.

— Раз уж пришлось за штаны платить. Ах ты, дрянь эдакая! Теперь шубы, за шубы взялся.

И папа вытянул за ошейник Ребика из-под дивана. Ребик выл и корчился. Знал, что сей- 76

час будут бить. Танька стала реветь в голос. А отец кричит мне:

— Принеси ремень! Моментально!

Я бросился со стула, совался по комнатам.

— Моментально! — заорал отец на всю квартиру злым голосом. — Да свой сними, болван! Живо!

Я снял пояс и подал отцу. И папа стал изо всей силы драть ремнем Ребика. Танька выбежала. Папа тычет Ребика носом в хвостик — он на полу валялся — и бьет, бьет:

— Шубы рвать! Шубы рвать! Я те дам шубы рвать!

Я даже не слыхал, что еще там папа говорил, — так орал Ребик, будто с него живого шкуру сдирают. Я думал, вот умрет сейчас. Фроська в дверях стояла ахала.

Мама только вскрикивала:

— Оставь! Убьешь! Николай, убьешь! — Но сунуться боялась.

— Веревку! — крикнул папа. — Афросинья, веревку!

Не надо, не надо, — говорит Фроська.

Папа как крикнет:

Фроська бросилась и принесла бельевую веревку.

Я думал, что папа сейчас станет душить Ребика веревкой. Но папа потащил его к окну и привязал за ошейник к оконной задвижке. Потом поднял хвостик, привязал его на шнурок от штор и перекинул через оконную ручку.

— Пусть видит, дрянь, за что драли. Не кормить, не отвязывать.

Папа был весь красный и запыхался.

— Эту дрянь нельзя в доме держать. Собачникам отдам сегодня же! — И пошел мыть руки. Глянул на часы. — А, черт! Как я опоздал! — И побежал в прихожую.

Пудю Ребик всего заслюнявил, он был мокрый и взъерошенный, и как раз поперек живота туго перехватил его папа шнурком. Он висел вниз головой, потому что видно было сверху перехват хвостика, который я там намотал из ниток. Если б отец тогда хорошенько разглядел, так увидал бы все и догадался бы, что все это не без нас. Да и теперь все равно могут увидеть. Как станут важному назад отсылать хвостик, начнут его чистить — вдруг нитки. Откуда нитки? А уж Ребика все равно побили.

Я сказал Таньке, чтобы украла у мамы маленькие ногтяные ножнички, улучил время, влез на подоконник и тихонько ножничками обрезал нитки. Все-таки осталось вроде шейки, и я распушил там шерсть, чтоб ничего не было заметно.

Ребик подвывал, подрагивал и все лизал задние лапы. Мы с Танькой сели к нему на пол и всё его ласкали. Танька приговаривает:

— Ребинька, миленький, били тебя! Бедная моя собака!

Стала реветь. И я потом заревел.

— Отдадут, — говорю, — собачникам. Папа сказал, что отдаст. На живодерню.

И представилось, как придет собачник, накинет Ребичке петлю на шею и потянет. Как ни упирайся, все равно потянет. А потом так, на петле, с размаху — брык в фургон со всей силы! А там на живодерне будут резать. Для чего-то там живых режут, мне говорили.

Потом мы у Фроськи выпросили мяса, — Танька под юбкой мимо мамы пронесла, — и скормили Ребику. А зачем ему есть? Ведь так только, все равно на живодерню.

И мы с Танькой говорили:

— Мы за тебя просить будем, мы на коленки станем и будем плакать, чтоб папа не отдавал.

И это все потому, что Танька выдумала к Варьке подложить Пудю. А Варькина кровать стояла на полу, в углу, на бумажном коврике. Вот Ребик и нанюхал Пудю.

Принесли мы ему пить. Он лакнул два раза и бросил. Танька заревела:

А я стал ей про живодерню рассказывать. Я сам не знал, а так прямо говорю:

— Двое держат, а один режет. — И показал нэ Ребика рукой, как режут.

— Я скажу, я скажу, что мы. Скажем. Хоть на коленки станем, а скажем.

И все ревет, ревет. Я сказал:

— Скажем, скажем. Только чтоб Ребика не отдавали. Не дадим.

И мы так схватились за Ребика, что он взвизгнул.

А время обеда приближалось, и вот уж скоро должен прийти папа со службы. Мама вернулась из города с покупками.

— Не сидите на грязном полу. И не возитесь с собакой: блох напустит.

Мы встали и уселись на подоконнике над Ребичкой и все смотрели на дверь в прихожую. Решили: как папа придет, сейчас же просить, а то потом не выйдет. Таньку послали мыть заплаканную морду. Она скоро: раз- два, и сейчас же прибежала и села на место. Я тихонько гладил Ребика ногой, а Танька не доставала. На стол уже накрыли, свет зажгли и шторы спустили. Только на нашем окне оставили: на шнурке папа повесил Пудю, и никто не смел тронуть.

Позвонили. Мы знали, что папа. У меня сердце забилось. Я говорю Таньке:

— Как войдет, сейчас же на пол, на колени, и будем говорить. Только вместе, смотри. А не я один. Говори: «Папа, прости Ребика, это мы сделали!»

Пока я ее учил, уж слышу голоса в прихожей, очень веселые, и сейчас же входит важный, а за ним папа.

Важный сделал шаг и стал улыбаться и Кланяться. Мама к нему спешила навстречу. Я не знал, как же при важном — и вдруг на колени? И глянул на Таньку. Она моментально прыг с подоконника, и сразу бац на коленки, и сейчас же в пол головой, вот как старухи молятся. Я соскочил, но никак не мог стать на колени. Все глядят, папа брови поднял.

Танька одним духом, скороговоркой:

— Папа, прости Ребика, это мы сделали!

И я тогда скорей сказал за ней:

А папа улыбается, будто не знает даже, в чем дело.

Танька все на коленках и говорит скороскоро:

— Папочка, миленький, Ребичка миленького, пожалуйста, миленький, миленького Ребичка. не надо резать.

Папа взял ее под мышки:

— Встань, встань, дурашка!

А Танька уже ревет — страшная рева! — и говорит важному:

— Это мы у вас хвостик оторвали, а не Ребик вовсе.

Важный засмеялся и оглядывается себе на спину:

— Разве у меня хвост был? Ну вот спасибо, если оторвали.

— Да видите ли, в чем дело, — говорит папа, и всё очень весело, как при гостях, — собака вдруг притаскивает вот это. — И показывает на Пудю. И стал рассказывать.

— Это они собаку выгораживают, — говорит мама.

— Ах, милые! — говорит важный и наклонился к Таньке.

— Вот ей-богу — мы! Я оторвал. Сам.

Отец вдруг нахмурился и постучал пальцем по столу:

— Зачем врешь и еще божишься?

— Я даже хвостик ему устроил, я сейчас покажу. Я там нитками замотал.

Сунулся к окну и назад: я вспомнил, что нитки я обрезал.

— Покажи, покажи. Моментально!

Важный тоже сделал серьезное лицо. Как хорошо было, все бы прошло. Теперь из-за ниток этих.

— Яшка, — говорю я, — Яшка Рыжий видел, — и чуть не плачу.

— Без всяких Яшек, пожалуйста! Достать! Моментально! — И показал пальцем на Пудю.

Важный уже повернулся боком и стал смотреть на картину. Руки за спину.

Я полез на окно и рвал и кусал зубами узел. А папа кричал:

— Моментально! — и держал палец.

Таньку мама уткнула в юбку, чтоб не ревела на весь дом.

Я снял Пудю и подал папе.

— Простите, — вдруг обернулся важный, — да от моей ли еще шубы? — И стал вертеть в пальцах Пудю. — Позвольте, это что же? Что тут за тесемочки?

— Намордничек! — крикнула Танька из маминой юбки.

— Ну вот и ладно! — крикнул важный, засмеялся и схватил Таньку под мышки и стал кружить по полу: — Тра-бам-бам! Трум-бум-бум!

— Ну, давайте обедать, — сказала мама.

Уж сколько тут реву было.

— Отвяжи собаку, — сказал папа.

Я отвязал Ребика. Папа взял кусок хлеба и бросил Ребику:

Но Ребик отскочил, будто в него камнем кинули, поджал хвост и, согнувшись, побежал в кухню.

— Умой поди свою физию, — сказала мама Таньке, и все сели обедать.

Важный Пудю подарил нам, и он у нас долго жил. Я приделал ему ножки из спичек. А Яшке, когда мы играли в снежки, мы с Танькой набили за ворот снегу.

Пудя – краткое содержание рассказа Житкова

Т еперь я большой, а тогда мы с сестрой были еще маленькие.

Вот раз приходит к отцу какой-то важный гражданин.

Страшно важный. Особенно шуба. Мы подглядывали в щелку, пока он в прихожей раздевался. Как распахнул шубу, а там желтый пушистый мех и по меху все хвостики, хвостики… Черноватенькие хвостики. Как будто из меха растут. Отец раскрыл в столовую двери:

Важный — весь в черном, и сапоги начищены. Прошел, и двери заперли.

Мы выкрались из своей комнаты, подошли на цыпочках к вешалке и гладим шубу. Щупаем хвостики. В это время приходит Яшка, соседний мальчишка, рыжий. Как был: в валенках вперся и в башлыке.

Таня держит хвостик и спрашивает тихо:

— А как по-твоему: растет так из меху хвостик или потом приделано?

А Рыжий орет как во дворе:

— А чего? Возьми да попробуй.

— Тише, дурак: там один важный пришел.

Рыжий не унимается:

— А что такое? Говорить нельзя? Я не ругаюсь.

С валенок снег не сбил и следит мокрым.

— Возьми да потяни, и будет видать. Дура какая! Видать бабу… Вот он так сейчас, — и Рыжий кивнул мне и мигнул лихо.

— Ну да, баба, — и дернул за хвостик. Не очень сильно потянул: только начал. А хвостик — пак! и оторвался.

Танька ахнула и руки сложила. А Рыжий стал кричать:

Я стал совать скорей этот хвостик назад в мех: думал, как-нибудь да пристанет. Он упал и лег на пол. Такой пушистенький лежит. Я схватил его, и мы все побежали к нам в комнату. Танька говорит:

— Я пойду к маме, реветь буду, — ничего, может, и не будет.

— Дура, не смей! Не говори. Никому не смей!

Рыжий смеется, проклятый. Я сую хвостик ему в руку:

— Возьми, возьми, ты же говорил…

Он руку отдернул:

— Что ж, что говорил! А рвал-то не я! Мне какое дело!

Потер варежкой нос — и к двери.

Я Таньке говорю:

— Не смей реветь, не смей! А то сейчас спрашивать начнут, и все пропало.

Она говорит и вот-вот заревет:

— Пойдем посмотрим, может быть, незаметно? Вдруг незаметно?

Я держал хвостик в кулаке. Мы пошли к вешалке. И вот все ровно-ровно идут хвостики, довольно густовато, а тут пропуск, пусто. Видно, сразу видно, что не хватает.

— Я знаю: приклеим.

А клей у папы на письменном столе, и если будешь брать, то непременно спросят: зачем? А потом, там в кабинете сидит этот важный, и входить нельзя.

— Запрячем, лучше запрячем, только скорей! Подальше, в игрушки.

У Таньки были куклы, кукольные кроватки. Нет, туда нельзя. И я засунул хвостик в поломанный паровоз, в середину.

Мы взялись за кукол и очень примерно играли в гости, как будто бы на нас все время кто смотрит, а мы показываем, как мы хорошо играем.

В это время слышим голоса. Важный гудит басом. И вот уж они в прихожей, и горничная Фрося затопала мимо и говорит скоренько:

— Сейчас, сейчас шубу подам.

Мы так с куклами и замерли, еле руками шевелим.

Таня дрожит и бормочет за куклу:

— Здравствуйте! Как вы поживаете? Сколько вам лет? Как вы поживаете? Сколько вам лет?

Вдруг дверь к нам отворяется: отец распахнул.

— А вот это, — говорит, — мои сорванцы.

Важный стоит в дверях, черная борода круглая, мелким барашком, и улыбается толстым лицом:

— А, молодое поколение!

Ну, как все говорят.

А за ним стоит Фроська и держит шубу нараспашку. Отец нахмурился, мотнул нам головой. Танька сделала кривой реверанс, а я что было силы шаркнул ножкой.

— Играете? — сказал важный и вступил в комнату. Присел на корточки, взял куклу. И я вижу, в дверях дура Фроська стоит и растянула шубу, как будто нарочно распялила и показывает. И это пустое место без хвостика так и светит. Важный взял куклу и спрашивает:

— А эту барышню как же зовут?

Мы оба крикнули в один голос:

И видит вдруг у Таньки слезы на глазах.

— Ничего, ничего, — говорит, — я не испорчу.

И скорей подал пальчиками куклу. Поднялся и потрепал Таню по спине. Он пошел прямо к шубе, но смотрел на отца и не глядя стал попадать в рукава. Запахнул шубу; Фроська подсовывает глубокие калоши.

Не может быть, чтобы отец не заметил. Но отец очень веселый вошел к нам и сказал смеясь:

— Зачем же конем таким?

И представил, как я шаркнул.

В этот день мы с Танькой про хвостик не говорили. Только когда пили вечером чай, то все переглядывались через стол, и оба знали, что про хвостик. Я даже раз, когда никто не глядел, обвел пальцем по скатерти, как будто хвостик. Танька видела и сейчас же уткнулась в чашку.

Потом мне стало весело. Я поймал Ребика, нашу собаку, зажал его хвост в кулак, чтоб из руки торчал только кончик, и показал Таньке. Она замахала руками и убежала.

На другой день, как проснулся, вспомнил сейчас же хвостик. И стало страшно: а ну как важный только для важности в гостях и не глядит даже на шубу, а дома-то небось каждый хвостик переглаживает? Даже, наверно, наизусть знает, сколько их счетом. Гладит и считает: раз, два, три, четыре… Вскочил с постели, подбежал к Таньке и шепчу ей под одеяло в самое ухо:

— Он, наверное, дома пересчитает хвостики и узнает. И пришлет сюда человека с письмом. А то сам приедет.

Танька вскочила и шепчет:

— Чего ж там считать, и так видно: вот какая пустота! — и обвела пальцем в воздухе большой круг.

Мы на весь день притихли и от каждого звонка прятались в детскую и у дверей слушали: кто это, не за хвостиком ли?

Несколько дней мы так боялись.

А потом я говорю Таньке:

Как раз никого в квартире не было, кроме Фроськи. Заперли двери, и я тихонько вытянул из паровоза хвостик. Я и забыл, какой он хорошенький, пушистенький.

Таня положила его к себе на колени и гладит.

— Пудя какой, — говорит. — Это собачка кукольная.

И верно. Хвостик в паровозе загнулся, и совсем будто собачка свернулась и лежит с пушистым хвостом.

Мы сейчас же положили его на кукольный диван, примерили. Ну, замечательно!

— Брысь, брысь сейчас! Не место собакам на диване валяться! — и скинула Пудю. А я его Варьке на кровать.

— Кыш, кыш! Вон, Пудька! Блох напустишь…

Потом посадили Пудю Варьке на колени и любовались издали: совсем девочка с собачкой.

Я сейчас же сделал Пуде из тесемочки ошейник, и получилось совсем как мордочка. За ошейник привязали Пудю на веревочку и к Варькиной руке. И Варьку водили по полу гулять с собачкой.

Я сказал, что склею из бумажек Пуде намордничек.

У нас была большая коробка от гильз. Сделали в ней дырку, Танька намостила тряпок, и туда посадили Пудю, как в будку. Когда папа позвонил, мы спрятали коробку в игрушки. Забросали всяким хламом. Приходил к нам Яшка Рыжий, и мы клали Пудю Ребику на спину и возили по комнате — играли в цирк. А раз, когда Рыжий уходил, он нарочно при всех стал в сенях чмокать и звать:

— Пудя! Пудька! — И хлопал себя по валенку.

Прибежал Ребик, а Яшка при папе нарочно кричит:

— Да не тебя, дурак, а Пудю. Пудька! Пудька!

— Какой еще Пудька там? — И осматривается.

Я сделал Яшке рожу, чтобы уходил. А он мигнул и язык высунул. Ушел все-таки.

Мы с Таней сговорились, что с таким доносчиком не будем играть и водиться не будем. Пусть придет — мы в своей комнате запремся и не пустим. Я забил сейчас же гвоздь в притолоку, чтобы завязывать веревкой ручку. Я завязал, а Таня попробовала из прихожей. Здорово держит. Потом Танька запиралась, а я ломился: никак не открыть. Как на замке. Радовались, ждали пусть только Рыжий придет.

Я Пуде ниточкой замотал около кончика, чтобы хвостик отделялся. Мы с Таней думали, как сделать ножки, — тогда совсем будет живой.

А Рыжий на другой же день пришел. Танька прибежала в комнату и шепотом кричит:

Мы вдвоем дверь захлопнули, как из пушки, и сейчас же на веревочку.

Вот он идет… Толкнулся… Ага! Не тут-то было. Он опять.

— Эй, пустите, чего вы?

Мы нарочно молчим. Он давай кулаками дубасить в дверь:

И так стал орать, что пришла мама.

— Что у вас тут такое?

— Не пускают, черти!

— А коли черти, — говорит мама, — так зачем же ты к чертям ломишься?

— А мне и не их вовсе надо, — говорит Рыжий, — я Пудю хочу посмотреть.

— Что? — мама спрашивает. — Пудю? Какого такого?

Я стал скорей отматывать веревку и раскрыл дверь.

— Ничего, — кричу, — мама, это мы так играем! Мы в Пудю играем. У нас игра, мама, такая…

— Так орать-то на весь дом зачем? — И ушла.

— А, вы, дьяволы, вот как? Запираться? А я вот сейчас пойду всем расскажу, что вы хвостик оторвали. Человек пришел к отцу в гости. Может, даже по делу какому. Повесил шубу, как у людей, а они рвать, как собаки. Воры!

— А кто говорил: «Дерни, дерни»?

— Никто ничего и не говорил вовсе, а если каждый раз по хвостику да по хвостику, так всю шубу выщипаете.

Танька чуть не ревет.

— Тише, — говорит, — Яша, тише!

— Чего тише? — кричит Рыжий. — Чего мне тише? Я не вор. Пойду и скажу.

Я схватил его за рукав.

— Яша, — говорю, — я тебе паровоз дам. Это ничего, что крышка отстала. Он ходит полным ходом, ты же знаешь.

— Всякий хлам мне суешь, — заворчал Рыжий.

Но хорошо, что кричать-то перестал. Потом поднял с пола паровоз.

— Колесо, — говорит, — проволокой замотал и тычешь мне.

— С вагоном, — говорит, — возьму, а так — на черта мне этот лом!

Я ему в бумагу замотал и паровоз и вагон, и он сейчас же ушел через кухню, а в дверях обернулся и крикнул:

— Все равно скажу, хвостодёры!

Потом мы с Таней гладили Пудю и положили его спать с Варькой под одеяло. Танька говорит:

— Чтоб ему теплей было.

Я сказал Таньке, что Рыжий все равно обещал сказать. И мы все думали, как нам сделать. И вот что выдумали.

Самое лучшее попасть бы в такое время, когда папа будет веселый, после обеда, что ли. Положить Пудю на платочек на носовой, взять за четыре конца и войти в столовую каким-нибудь смешным вывертом. И петь что-нибудь смешное при этом. Как-нибудь:

И еще там что-нибудь.

Все засмеются, а мы еще больше запоем — и к папе. Папа: «Что это вы, дураки?» — и засмеется. А тут мы как-нибудь кривульно расскажем, и все сойдет. Папе, наверно, даже жалко будет отбирать от нас Пудю.

Или вот еще: на Ребика положим и вывезем. И тоже смешное будем петь. Рыжий придет ябедничать, а все уж и без него знают, и ничего не было. Запремся, как тогда, и пускай скандалит. Мама его за ухо выведет, вот и все.

Я еще в кровати думал, что я устрою Яшке Рыжему.

Утром мы все пили чай. Вдруг вбегает Ребик, рычит и что-то в зубах треплет.

Папа бросился к нему:

— Опять что-нибудь! Тубо, тубо! Дай сюда!

А я сразу понял — что, и в животе похолодело.

Папа держит замусоленный хвостик и, нахмурясь, говорит:

— Что это? Откуда такое?

Мама поспешила, взяла осторожно пальчиками. Ребик визжит, подскакивает, хочет схватить.

— Тубо! — крикнул папа и толкнул Ребика ногой. Поднесли к окну, и вдруг мама говорит:

— Это хвостик. Это от шубы.

Папа вдруг как будто задохнулся сразу и как крикнет:

— Это черт знает что такое.

Я вздрогнул. А Танька всхлипнула — она с булкой во рту сидела. Папа затопал к Ребику.

— Эту собаку убить надо! Это дьявол какой-то!

Ребик под диван забился.

— Раз уж пришлось за штаны платить… Ах ты, дрянь эдакая! Теперь шубы, за шубы взялся.

И папа вытянул за ошейник Ребика из-под дивана. Ребик выл и корчился. Знал, что сейчас будут бить. Танька стала реветь в голос. А отец кричит мне:

— Принеси ремень! Моментально!

Я бросился со стула, совался по комнатам.

— Моментально! — заорал отец на всю квартиру злым голосом. — Да свой сними, болван! Живо!

Я снял пояс и подал отцу. И папа стал изо всей силы драть ремнем Ребика. Танька выбежала. Папа тычет Ребика носом в хвостик — он на полу валялся — и бьет, бьет:

— Шубы рвать! Шубы рвать! Я те дам шубы рвать!

Я даже не слыхал, что еще там папа говорил, — так орал Ребик, будто с него с живого шкуру сдирают. Я думал, вот умрет сейчас. Фроська в дверях стояла, ахала.

Мама только вскрикивала:

— Оставь! Убьешь! Николай, убьешь! — Но сунуться боялась.

— Веревку! — крикнул папа. — Афросинья, веревку!

— Не надо, не надо, — говорит Фроська.

Папа как крикнет:

Фроська бросилась и принесла бельевую веревку.

Я думал, что папа сейчас станет душить Ребика веревкой. Но папа потащил его к окну и привязал за ошейник к оконной задвижке. Потом поднял хвостик, привязал его за шнурок от штор и перекинул через оконную ручку.

— Пусть видит, дрянь, за что драли. Не кормить, не отвязывать.

Папа был весь красный и запыхался.

— Эту дрянь нельзя в доме держать. Собачникам отдам сегодня же! — И пошел мыть руки. Глянул на часы. — А, черт! Как я опоздал! — И побежал в прихожую.

Пудю Ребик всего заслюнявил, он был мокрый и взъерошенный, и как раз поперек живота туго перехватил его папа шнурком. Он висел вниз головой, потому что видно было сверху перехват хвостика, который я там намотал из ниток. Если б отец тогда хорошенько разглядел, так увидал бы все и догадался бы, что все это не без нас. Да и теперь все равно могут увидеть. Как станут важному назад отсылать хвостик, начнут его чистить — вдруг нитки. Откуда нитки? А уж Ребика все равно побили…

Я сказал Таньке, чтобы украла у мамы маленькие ногтяные ножнички, улучил время, влез на подоконник и тихонько ножничками обрезал нитки. Все-таки осталось вроде шейки, и я распушил там шерсть, чтоб ничего не было заметно.

Ребик подвывал, подрагивал и все лизал задние лапы. Мы с Танькой сели к нему на пол и все его ласкали. Танька приговаривает:

— Ребинька, миленький, били тебя! Бедная моя собака! — Стала реветь. И я потом заревел.

— Отдадут, — говорю, — собачникам. Папа сказал, что отдаст. На живодерню.

И представилось, как придет собачник, накинет Ребичке петлю на шею и потянет. Как ни упирайся, все равно потянет. А потом так, на петле, с размаху — брык в фургон со всей силы. А там на живодерне будут резать. Для чего-то там живых режут, мне говорили.

Потом мы у Фроськи выпросили мяса, — Танька под юбкой мимо мамы пронесла, — и скормили Ребику. А зачем ему есть? Ведь так только, все равно на живодерню.

И мы с Танькой говорили:

— Мы за тебя просить будем, мы на коленки станем и будем плакать, чтоб папа не отдавал.

И это все потому, что Танька выдумала к Варьке подложить Пудю. А Варькина кровать стояла на полу, в углу, на бумажном коврике. Вот Ребик и нанюхал Пудю.

Принесли мы ему пить. Он лакнул два раза и бросил. Танька заревела:

А я стал ей про живодерню рассказывать. Я сам не знал, а так прямо говорю:

— Двое держат, а один режет. — И показал на Ребике рукой, как режут.

— Я скажу, я скажу, что мы. Скажем… Хоть на коленки станем, а скажем.

И все ревет, ревет… Я сказал:

— Скажем, скажем. Только чтоб Ребика не отдавали. Не дадим.

И мы так схватились за Ребика, что он взвизгнул.

А время обеда приближалось, и вот уж скоро должен прийти папа со службы. Мама вернулась из города с покупками.

— Не сидите на грязном полу. И не возитесь с собакой — блох напустит.

Мы встали и уселись на подоконнике над Ребичкой и все смотрели на дверь в прихожую. Решили, как папа придет, сейчас же просить, а то потом не выйдет. Таньку послали мыть заплаканную морду. Она скоро: раз-два, и сейчас же прибежала и села на место. Я тихонько гладил Ребика ногой, а Танька не доставала. На стол уже накрыли, свет зажгли и шторы спустили. Только на нашем окне оставили: на шнурке папа повесил Пудю, и никто не смел тронуть.

Позвонили. Мы знали, что папа. У меня сердце забилось. Я говорю Таньке:

— Как войдет, сейчас же на пол, на колени, и будем говорить. Только вместе, смотри. А не я один. Говори: «Папа, прости Ребика, это мы сделали!»

Пока я ее учил, уж слышу голоса в прихожей, очень веселые, и сейчас же входит важный, а за ним папа.

Важный сделал шаг и стал улыбаться и кланяться. Мама к нему спешила навстречу. Я не знал, как же при важном — и вдруг на колени? И глянул на Таньку. Она моментально прыг с подоконника, и сразу бац на коленки, и сейчас же в пол головой, вот как старухи молятся. Я соскочил, но никак не мог стать на колени. Все глядят, папа брови поднял.

Танька одним духом, скороговоркой:

— Папа, прости Ребика, это мы сделали!

И я тогда скорей сказал за ней:

А папа улыбается, будто не знает даже, в чем дело.

Танька все на коленках и говорит скоро-скоро:

— Папочка, миленький, Ребичка миленького, пожалуйста, миленький, миленького Ребичка… не надо резать…

Папа взял ее под мышки:

— Встань, встань, дурашка!

А Танька уже ревет — страшная рева! — и говорит важному:

— Это мы у вас хвостик оторвали, а не Ребик вовсе.

Важный засмеялся и оглядывается себе за спину:

— Разве у меня хвост был? Ну вот спасибо, если оторвали.

— Да видите ли, в чем дело, — говорит папа, и все очень весело, как при гостях: — собака вдруг притаскивает вот это, — и показывает на Пудю. И стал рассказывать.

— Это они собаку выгораживают, — говорит мама.

— Ах, милые! — говорит важный и наклонился к Таньке.

— Вот ей-богу — мы! Я оторвал. Сам.

Отец вдруг нахмурился и постучал пальцем по столу:

— Зачем врешь и еще божишься?

— Я даже хвостик ему устроил, я сейчас покажу. Я там нитками замотал.

Сунулся к окну и назад: я вспомнил, что нитки я обрезал.

— Покажи, покажи. Моментально!

Важный тоже сделал серьезное лицо. Как хорошо было, все бы прошло. Теперь из-за ниток этих…

— Яшка, — говорю я, — Яшка Рыжий видел, — и чуть не плачу.

— Без всяких Яшек, пожалуйста! Достать! Моментально! — И показал пальцем на Пудю.

Важный уже повернулся боком и стал смотреть на картину. Руки за спину.

Я полез на окно и рвал и кусал зубами узел. А папа кричал:

— Моментально! — и держал палец.

Таньку мама уткнула в юбку, чтоб не ревела на весь дом.

Я снял Пудю и подал папе.

— Простите, — вдруг обернулся важный, — да от моей ли еще шубы? — И стал вертеть в пальцах Пудю.

— Позвольте, это что же? Что тут за тесемочки?

— Намордничек! — крикнула Танька из маминой юбки.

— Ну вот и ладно! — крикнул важный, засмеялся и схватил Таньку под мышки и стал кружить по полу:

— Ну, давайте обедать, — сказала мама.

Уж сколько тут реву было.

— Отвяжи собаку, — сказал папа.

Я отвязал Ребика. Папа взял кусок хлеба и бросил Ребику:

Но Ребик отскочил, будто в него камнем кинули, поджал хвост и, согнувшись, побежал в кухню.

— Умой поди свою физию, — сказала мама Таньке, и все сели обедать.

Важный Пудю подарил нам, и он у нас долго жил. Я приделал ему ножки из спичек. А Яшке, когда мы играли в снежки, мы с Танькой набили за ворот снегу.

Анализ стихотворения Жуковского Лесной царь 8 класс сочинение

Василий Андреевич Жуковский внес в жанр баллады элементы романтизма, и этот жанр стал для него любимым. В основу сюжетов его произведений легли старинные предания и легенды разных народов. В фольклорных произведениях присутствовало много мистических образов, и в балладах Жуковского ярко выражен потусторонний отпечаток древних легенд.

«Лесной царь» – это его баллада на основе произведений Гете. Сюжет баллады – по лесу мчится на коне старик, спеша довезти своего маленького сына к доктору. Сын находится на грани жизни, бредит, в его воображении возникают нереальные образы. Старик – отец успокаивает ребенка, объясняет его видения обычной действительностью. Но когда отец доехал до места, он обнаружил, что сын умер.

В произведении Жуковского участвуют три персонажа: отец, ребенок и лесной царь. Ребенок очень болен, и отец везет его к доктору. Он бредит, ему видится Лесной царь, и младенец все сильнее прижимается к своему отцу. Он ищет защиты, облегчения своих страданий. Ребенок говорит отцу, что Лесной царь манит его к себе, он польстился на красоту мальчика и обещает ребенку золото и драгоценности. Расхваливает своих прекрасных дочерей, которые будут играть с ним. Потом мальчику кажется, что Лесной царь настолько приблизился к ним, что ребенку стало тяжело дышать.

Отец скачет, во всю силу погоняя лошадь, ему жалко своего младенца – сына. Все его видения он объясняет ему с точки зрения действительности. Старик обнимает и крепко прижимает к себе малютку. Отец переживает за своего маленького сыночка, ему хочется облегчить его боль и страдания. Услышав последние слова сына о том, что Лесной царь уже близко, что вот – вот догонит, старику – отцу становится страшно, он уже «не скачет, летит», погоняет лошадь изо всех сил. Но все напрасно, когда отец доскакал, сын уже умер.

Лесной царь – это видение воспаленного воображения больного мальчика, мистический персонаж из потустороннего мира. Он возникает только перед глазами мальчика, отец его не видит. Мальчик описывает его отцу, как старика с густой бородой, в короне, который обещает ему прекрасную жизнь.

Из баллады Жуковского становится жаль мальчика. Это безобидный, невинный младенец, который умирает, не в силах перебороть свой недуг. Жуковский как – бы объясняет, что не всегда торжествует справедливость, что порой зло одерживает победу, тем более, если нет сил противостоять ему.

Анализ

– автор и название произведения

Автором оригинального текста баллады «Лесной царь» является немецкий классик Иоганн Вольфганг Гете. В качестве переводчика выступил русский поэт и основоположник романтизма В. А. Жуковский.

– история создания

Гете сочинил и перенес на бумагу балладу в 1782 году, вдохновившись скандинавской легендой о Короле Эльфов. Жуковский, в свою очередь, в 1818 году адаптировал произведение «Король эрлов» для русскоязычного читателя и сделал это очень успешно: его перевод «Лесной царь» был признан образцовым. На русском языке баллада была опубликована в этом же году в сборнике «Для немногих».

– тема, идея

Жуковский на правах переводчика отошел от фабулы оригинальной баллады, сохранив сюжет, но дополнив его своим личным художественным взглядом. Произведение повествует о диалоге отца и сына, борющегося с лихорадкой и находящегося в бреду. Мальчику кажется, будто за ними гонится Лесной царь, и он сообщает об этом отцу, который понимает, что сын находится в агонии и погоняет лошадей, одновременно с этим стараясь успокоить ребенка. Лесной царь заманивает заложника различными удовольствиями, однако мальчик противостоит соблазнам. Когда теплится долгожданная надежда на спасение, царь угрожает забрать ребенка силой. Отцу кажется, будто он успел доскакать, но мальчик уже мертв.

В отличие от Гете, Жуковский обходится без аргументов и резко констатирует факт произошедшей трагедии, постепенно нагнетая и без того безнадежную обстановку. Разговор отца и сына имеет темную окраску: прошение ребенка о протекции сталкивается с недоверием и равнодушием родителя. Жуковский показывает эгоизм отца, отмахивающегося от сына за неимением времени: нужно успеть спасти ребенка. Суть баллады и главная идея в сопереживании, чуткости человека, особенно к близким людям, а также в борьбе вопреки отсутствию надежды.

– средства выразительности

В балладе преобладают темные и мрачные эпитеты: «хладная мгла», «ветлы седые», «темная корона», «ездок оробелый». Представлено большое количество однородных членов предложения, а также олицетворений: «ветер, проснувшись, колыхнул листы», «белеет туман», «царь сверкнул в глаза», «кивают дочери из ветвей», наполняющих произведение мистицизмом.

– ритм стиха, стихотворный размер, рифма

Баллада написана ямбом со смежной рифмовкой: первая строка рифмуется со второй, а третья с четвертой, что помогает Жуковскому успешно выстроить диалоги.

– мое отношение

Эта баллада вызвала во мне чувство тревоги и страха. Вместе с ее героями я пережил трагедию и пропустил ее через себя, сочувствовал горю отца и одновременно восхищался его стойкостью, однако осуждая его за равнодушие к словам ребенка, находящегося в предсмертной агонии.

Вариант 3

В. А. Жуковский был талантливым поэтом и переводчиком. Он адаптировал для русских читателей множество произведений известных западных литераторов. При этом, в отличие от большинства отечественных переводчиков того времени, В. А. Жуковский не стремился дословно перевести исходный текст, а старался переработать произведение, делая его более понятным русскому читателю и добавляя национальный колорит.

Это был совершено новый подход к переводу литературных произведений, сделавший В. А. Жуковского новатором.

Одним из таких произведений является баллада «Лесной царь», являющаяся переводом «Короля эрлов» И. Гете. В. А. Жуковский смог привнести в балладу, увидевшую свет в 1818 году в сборнике «Для немногих», элементы русского фольклора и дополнить сюжет художественными образами. Благодаря этому произведение разительно отличается от оригинала.

Данное произведение сильно отличается других представителей своего жанра, рассказывающих о подвигах былинных героев. Центром повествования в данной балладе является беседа отца и сына. Герои едут по лесу, и ребенок жалуется отцу на странные видения. Мальчик видит и Лесного царя, который хочет забрать его от отца и увезти в свои земли, наделив немыслимым богатством. Ребенка это пугает, и он старается сильнее прижать к отцу, однако в конце произведения мальчик начинает кричать и задыхаться. Однако отец не верит словам сына, считая их обычной фантазией. И в конце пути он обнаруживает, что его ребенок мертв.

Баллада является расширенной аллегорией. В действительности, видения о Лесном царе являлись плодом детского воображения. По всей видимости, ребенок был болен и ослаблен, из-за чего начал бредить. Однако реальность и вымысел настолько тесно переплелись в сюжете, что их почти невозможно отличить друг от друга.

В балладе присутствует ярко выраженный мистицизм. Образ Лесного царя можно считать олицетворением смерти.

Произведение насыщено художественными тропами. В тексте множество эпитетов («жемчужные струи», «холодная мгла»), метафор, противопоставлений и олицетворений. Например, автор наделяет разумом ветер, колыхающий листву.

Лексика баллады богата архаичными выражениями. Кроме того, В. А. Жуковский применяет звукопись, повторяя схожие гласные звуки. Благодаря этому произведение обретает особое звучание, похожее на плавную и тихую мелодию.

Это трагичное произведение является одним из лучших в творчестве великого поэта. Автор мастерски использовал художественные средства, сделав балладу выразительной и эмоциональной.

Сочинение Лесной царь

Всем известно, что Жуковский по праву является не только выдающимся поэтом золотого века русской литературы, но и талантливым переводчиком иностранных творений «коллег по цеху». Данная баллада является результатом мастерского перевода баллады великого немецкого писателя Гёте, позаимствовавшего идею произведения у датских рассказчиков. Также не забывать о том, что данный шедевр со стороны обоих гениев собственного дела пришёл по душе практически каждому ценителю искусства того времени, вследствие чего «Лесной царь» очень быстро становился популярным.

Действия баллады идут от лица рассказчика, который пытается изо всех сил помочь больному дитя. Тот же, в свою очередь, начинает бредить. Жуковский хотел не просто передать эту жуткую атмосферу горячи ситуации, а полностью показать страх ребёнка и бессилие отца (рассказчика), пытающегося как можно быстрее помочь своему чаду. Лесной царь является злодеем, пожирающим ни в чём невинную детскую душу.

С каждой строчкой нарастает интрига, заключающаяся в вопросе о том, кто же выйдет победителем в этой ожесточённой битве за жизнь. Автор сумел создать настолько сильное эмоциональное воздействие, что при чтении читатели как будто испытывают на себе все страдания несчастного дитя, его боль и разочарование.

Концовка тоже довольно неожиданна, ведь победителем из этой битвы выходит не ребёнок, а лесной царь. Чадо умирает вместе со всеми надеждами на победу добра и справедливости. Однако, Жуковский решил показать, что в реальном мире данные качества не всегда одерживают верх.

Величайший поэт не просто дословно перевёл произведение Гёте, но и внёс кое-какие поправки и собственные мысли и чувства, что делает данный шедевр уникальным и оригинальным. Также стоит отметить, что большинство людей стали воспринимать переводы Жуковского как классические, неповторимые произведения, что ещё раз говорит всему миру о безграничном таланте поэта.

Сочинение анализ по балладе Лесной царь Жуковского

В стихотворении Василия Андреевича Жуковского «Лесной царь» писатель пишет о том, что домой через лес едут отец и маленький сын. С первых строк произведения читателю становится понятно, что ребенок находится в бреду и ему кажется, что лесной царь хочет забрать его к себе. Ребенок жмется к отцу и пытается найти в нем для себя защиту. Отец успокаивает младенца и говорит о том, что ему все это кажется и все с ним будет хорошо главное немного потерпеть.

Малышу кажется, что лесной царь с большой бородой и темной короной на голове. Лесной царь предлагает малютке остаться с ним, он покажет младенцу всю свою красоту. Старик отец успокаивает сына и говорит, что ему это кажется и это просто ветер гуляет среди ветвей деревьев.

Проезжая дальше младенцу снова начинает казаться, что лесной царь зазывает его и говорит, что позовет дочерей, с которыми он будет играть, в ответ на это отец снова его успокаивает и говорит что это ветви деревьев в ночной темноте, освещенные лунным светом.

Ребенку очень страшно и он жмется к родителю, отец в свою очередь ничего не может с этим поделать, он лишь мчится все быстрее и пытается добраться как можно быстрее домой. С каждым мгновеньем младенцу все хуже и лесной царь их почти догнал. Ребенок кричит о том, что он не может дышать и ему очень душно.

Развязка стихотворения такова, что отец приехавший домой довез уже мертвого сына и не смог его сберечь. Произведение Жуковского очень похоже на стихотворение немецкого писателя Гете, только немного они различаются между собой.

Василий Андреевич в роли лесного царя описывает смерть, которая всячески пытается рассказать ребенку, что в загробном мире ему будет хорошо, и там с ним будут играть. Жуковский считал, что он понятно описал события, произошедшие с ребенком и его отцом. Жуковский отступил от первоисточника и описал картину так, как он ее видит. Стихотворение наполнено болью и отчаяньем.

Лесной царь

Несколько интересных сочинений

Произведение под названием «Гроза» написана русским драматургом Александром Николаевичем Островским – тем человеком, который подарил России такое понятие, как театр. Оно относится к жанру драмы и является пьесой

Михаил Афанасьевич Булгаков получил заслуженную славу не только благодаря роману «Мастер и Маргарита», но и после публикации произведения под названием «Собачье сердце».

В творчестве З.Е Серебряковой одну из ведущих ролей играет полотно “Карточный домик”. Она написала это полотно в 1919 году.

Главными персонажами в данном произведении являются представители семейства Кашириных, чьи образы показаны настолько разными, что ,порой, трудно предположить, что все они живут в одном и том же доме.

На весенних каникулах мы вместе с папой решили смастерить кормушки и скворечники, чтобы не пропустить тот момент, когда перелетные птицы вновь вернутся. Для этого мы повесили сооружения прямо в нашем дворе.

Сочинение Анализ баллады Лесной царь Жуковского

Это произведение является переводом В. Жуковского баллады Гёте, которую тот сочинил, основываясь на датских поверьях о лесном духе. Король или царь обитал на болотах и в лесах и являлся к умирающим людям. В. Жуковский внес небольшие изменения в балладу. Она выполнена в виде стихотворного рассказа. Главными героями являются отец, который мчится на коне, и его маленький сын, ему страшно и плохо. А также Лесной царь, его видит лишь умирающий малыш.

Баллада построена в виде диалога, в котором ребенок описывает свои видения, а отец не верит ему и пытается его всячески успокоить. С первых строк понятно, что с ребенком что-то не так: он сильно дрожит и прижимается к немолодому отцу, чтобы хоть немного согреться. Мальчик болен, его знобит, от этого ему и чудится мистический персонаж, зовущий к себе. Физические страдания усугубляются жуткими видениями.

Мальчик ласково называет отца “родимый”. От такого обращения он кажется еще более беззащитным и уязвимым, его очень жалко, просто сердце разрывается. Ребенок видит страшного Лесного царя с бородой и в короне, но отец не понимает его. Дальше царь не просто чудиться, он зовет к себе, он завлекает ребенка драгоценностями, роскошными замками и красивыми дочерьми. Это манит несчастную невинную душу, но и сильно пугает. Ребенок вновь и вновь настойчиво говорит отцу о своих видениях. Но тот видит лишь туман и ветви деревьев, вместо голоса Лесного царя слышит лишь ветер.

Ребенок одинок в своих терзаниях и с воем страхе, который нарастает и переходит в ужас. Ведь царь заявляет, что мальчик ему достанется любой ценой. У юного создания уже не осталось сил сопротивляться, он начинает кричать и задыхаться. Отец отчасти понимает, что может потерять сына и изо всех сил старается добраться до людей, лекарей, чтобы они спасли дитя. Но не успевает. В его руках лишь бездыханное тело.

Трагическая баллада, в которой эмоции нарастают к ужасной концовке. Возможно, отцу следовало бы прислушаться к ребенку, остановиться и успокоить его. Даже если малышу судилось умереть в эту ночь, то он бы умер в спокойствии, ощущая поддержку, заботу и понимание отца, а не леденящий душу страх. Смерь детей – это самое ужасное, что может случиться с родителями.

Вариант 2

Лирическое произведение является одним из лучших неподражаемых переводов баллады Гете о короле эльфов, высоко оцененным в поэтическом сообществе. Однако автор переделал первоисточник, созданный на основе народного эпоса привнеся в него свои мысли и чувства.

События развиваются через проникновенный разговор отца с заболевшим ребенком, которому в воспаленном бреду является таинственный лесной правитель – царь и ему кажется, что это происходит в действительности. С самого начала баллады поэтом уникально создана обстановка тревоги, скорой беды и ощущения недоброго предчувствия.

Страдающему отцу жалко бредящего сына, но он спокойно выслушивает больную фантазию мальчика. Ребенку чудится, что злой и могучий лесной царь уговаривает его пойти за ним, в его царство, где он сможет наслаждаться радостями жизни и удовольствиями, вместе с его прелестными дочерями играть и веселиться, он заманивает мальчика удивительными богатствами и драгоценностями. Мальчику кажется, что он с отцом убегает, а волшебник, представленный поэтом в образе величественного бородатого старика с темной короной на голове, стремительно их догоняет. От страха малыш кричит в ужасе и скоропостижно умирает.

Эту фантастическую легенду поэт рассказывает читателю, используя разнообразные выразительные художественные средства: эпитеты, метафоры, олицетворения, многочисленные лексические повторы, которые на всем протяжении баллады иллюстрируют человеческие чувства родных людей. Описывая образ отца, автор ярко передает его ощущение бессилия перед роковой судьбой и невозможность помочь собственному ребенку, а раскрывая образ сына в каждой строчке ощущается дикий ужас мальчика перед злодеем, желающим искусить невинное дитя.

Все произведение наполнено нарастающим драматизмом ситуации, а сцена погони лесного царя за отцом и сыном олицетворяет неизлечимую болезнь, которая неминуемо приводит к гибели ребенка. Поэт, являясь неподражаемым словесным мастером, акцентирует внимание читателя на том, что в жизни происходит много ужасного, злого, страшного, в том числе и смертельного, а торжество добра и справедливости не всегда бывает в реальности.

Атмосфера баллады настолько насыщена болью, страданиями ребенка, что читатель невольно начинает физически ощущать весь ужас и трепет малыша перед явившемся ему лесным волшебником.

Анализ баллады Жуковского Лесной царь 6 класс

Жуковский как писатель был очень продуктивным и стойким к негативным отзывам, человеком. Он всегда старался получить от читателя отзыв, чтобы знать в каком векторе ему двигаться дальше в его литературном пути и пути становления как автора. Он старался привить русскому человеку способность воспринимать русскую литературу ни как лишнюю и не заслуживающею внимания, а как литературную единицу, способную конкурировать с западными произведениями. Русский народ на то время считал русскую литературу не заслуживающей лишнего внимания, из-за чего Жуковский пришёл к выводу, что он поменяет мнение людей о родной литературе.

Исходя из всех этих убеждений Жуковский старается создать свой особенный стиль в литературе. Пытаясь создать что-то новое и делает большие шаги в прогрессивном пути писателя, из-за чего его начинают замечать всё больше и больше людей. В каждом своём произведении он даёт читателю чувство патриотизма, чувство гордости за свою родину. Стараясь передать свои чувства, он, сам того не подозревая, подогревает интерес к русской литературе не только у своих соотечественников, но и у европейцев.

Одним из произведений создавших ему прочное основание для дальнейшего развития является баллада “Лесной царь” основанная на произведении Гёте. Прочитав произведение Гёте, Жуковский получает необходимую ему дозу вдохновения, после чего начинает писать произведение. Сюжет в нём практически полностью соответствует первоисточнику, однако есть существенные изменения в самой структуре произведения.

“Лесной Царь” Жуковского более приближен к привычным формам для русского человека, нежели для европейца, что и создает принципиальное различие между произведениями. Также произведение Жукова наполнено множеством интересных образов, благодаря которым произведение наполнено собственной атмосферой.

Сочинение 4

«Лесной царь» был написан Жуковским, по подобию баллады Гёте «Король эрлов». Основной сюжет был перенесен из оригинального произведения, дополнен художественными образами автора и эмоциональными переживаниями.

Сюжет баллады повествует об отце и его маленьком сыне, которого тот несет на руках. Они вместе едут на лошади, и маленький мальчик жалуется отцу на лесного царя, который грозится его забрать к себе. Лесной царь и в самом деле пленен красотой мальчика и во что бы то ни стало хочет забрать себе. Он сулит мальчику игру с его дочерями и все прелести жизни в его доме. В конце концов сын наездника умирает прямо у него на руках.

В основе этого сюжета лежит древняя легенда о короле Эрлов, который забрал жизнь мальчика. Здесь можно упомянуть о том, что на самом деле, лесной король всего лишь несуществующий призрак, а мальчик смертельно болен, и видит галлюцинации в виде существа, которое хочет его забрать. Но не все люди придерживаются этой точки зрения, некоторые верят в то, что существовал реальный король, который отнял ребенка у отца.

В балладе описаны события, обрисованы эмоции действующих героев, в них не прослеживается отношение самого автора к происходящему. Отец описывается эгоистичным персонажем, который не обращает внимания на мольбы маленького мальчика, он как можно скорее хочет добраться до пункта назначения. Отсюда мы можем вывести основную мысль – очень важно прислушиваться друг к другу, внимательно относиться к просьбам и словам близких людей.

Нельзя сказать, что отец не любит мальчика. Он утешает его словами, но ничего на самом деле не предпринимает. Лесной царь тоже очень много говорит, и по-своему любит мальчика. В итоге, не смотря на такую любовь, малыш погибает. Он остается один на один со своими страхами и переживаниями, не смотря на то, что родной и любящий отец находится рядом. Мальчик представлен в виде милого, доброго существа, сердце которого полно сострадания к отцу. Автор хочет заставить читателя переживать вместе с мальчиком, испытывать его душевную боль и страдание.

Благодаря очень точным и острым фразам, автор подчеркивает динамику и эмоциональность сюжета. Спокойствие главных героев быстро сменяется отчаянием и паникой, а на смену любви приходит страх и ужас. Отец не доверяет словам своего сына, и отрицает его чувства и эмоции.

Главное действие сюжет происходит ночью, и это нагнетает обстановку, придает мистические очертания и обостряет страх.

8 класс, 9 класс

Также читают:

Картинка к сочинению Анализ баллады Лесной царь Жуковского

Популярные сегодня темы

Челкаш в одноимённом рассказе М. Горького натура колоритная. Он уже не молод, но ещё силён и ловок. Свой хлеб добывает трудом неправедным. Он босяк и вор, промышляет кражами в морской гавани

Анну Ахматову можно назвать одной из лучших поэтесс двадцатого века. Ее творческий путь начался с теми событиями, которые впоследствии приняли совершенно иной оборот. Можно сказать о том, что некоторые произведения писательницы

В поэме этот образ занимает явно не первое место, но имеет большое значение. Многие персонажи – гости на балу, вообще, без имен. Те же княгини номер один-два, с которыми Наталья Дмитриевна обсуждает фасоны платьев

Это такая светлая, летняя, приятная картина! Мне она нравится очень. Сразу чувствуешь себя где-то в лете и на даче. Художница передала как раз то прекрасное состояние, когда от жары отдыхаешь вот в подобной комнатке – в прохладе.

В 1852 году Лев Николаевич Толстой издал автобиографическую повесть «Детство». Обратим внимание на одного из персонажей произведения, а именно на Наталью Савишину, прислугу в доме Николеньки.