29.03.2020

От первых проталин до первой грозы – краткое содержание рассказ Скребицкого

От первых проталин до первой грозы

Очень кратко

Девятилетний мальчик проживает год своей жизни, в течение которого сталкивается с подлостью, добротой, жадностью, щедростью, смертью и быстро взрослеет.

Повесть основана на биографии автора. Действие происходит в начале XX века, до Октябрьской Социалистической революции. Повествование ведётся от лица девятилетнего мальчика Юры.

Юра был совсем маленьким, когда его мама вышла замуж за врача Алексея Михайловича и поселилась «в крошечном уездном городке Чернь, Тульской губернии», больше похожем на деревню. У Алексея Михайловича это был второй брак. Сын от первого брака, Серёжа, жил с ним, а дочь Наташа — с матерью в Москве.

С раннего детства Юра звал отчима Михалычем. Этот толстый, весёлый человек был «первым другом и наставником» мальчиков. Он научил их рыбачить, охотиться и пробудил в детях любовь к природе. Благодаря Михалычу Юра стал натуралистом-исследователем.

Главной в семье была Юрина мама Надежда. Она часто ругала мужа за детские проделки, Михалыч делал вид, что боится её, и называл жену «грозным домашним начальством». На самом деле Надежда была маленькой, полной и добродушной женщиной. Она лечила пациентов Михалыча разговорами, вела хозяйство вместе с помощницей — строгой тёткой Дарьей, и ухаживала за животными, которых Юра притаскивал домой.

Михалыч был замечательным врачом. Только повзрослев, Юра понял, какие сложные операции проводил отчим в маленькой провинциальной больнице. К Михалычу привозили больных со всего уезда, и он лечил от всех болезней, но больше всего любил хирургию.

Окрестные помещики постоянно приглашали его в свои имения, но Михалыч не любил заниматься частной практикой — «разъезжать по знатным барынькам» и лечить насморк. Этим занимался фельдшер и получал хороший доход, тогда как семья доктора жила в съёмном доме. Из-за этого мама часто сердилась на Михалыча, но заставить его «ездить по барынькам» не могла — всю жизнь он неуклонно следовал любимой поговорке «всех денег не соберёшь».

Хорошо ‹…› на свете жить тому, кто жизни радоваться умеет!

Часто по вечерам Михалыч читал мальчикам вслух русских классиков, особенно он любил поэзию. Под влиянием этих чтений Юра решил написать стихи — чем он хуже Некрасова или Пушкина. Со стихами у Юры дело не клеилось, он решил перейти на прозу и написал рассказ об охоте на дикого, кровожадного барсука, который заканчивался кровавой сценой.

Рассказ очень рассмешил Михалыча. Юра понял, что перепутал барсука с барсом, сжёг рассказ в печке и поклялся больше не писать ни стихов, ни прозы.

Михалыч был большим любителем попутешествовать и часто мечтал уехать в какую-нибудь глушь, где будет хорошая охота и рыбалка. Мама не давала ему сделать это, и Юра оставался в Черни, где семья переезжала с квартиры на квартиру. Детство мальчика прошло в небольшом одноэтажном домике со старым, заглохшим садиком. Там Юра играл «в охоту» и наблюдал за приходом весны. Сводному брату Серёже было не до игр — он ходил в школу страшной бабки Лизихи. Это же осенью ожидало и Юру.

Елизавета Александровна Соколова была супругой самого богатого купца в Черни. Её муж Иван Андреевич, благообразный и набожный старичок, жертвовал деньги только на церковь. Его жена, толстая, неряшливая и на редкость уродливая старуха, «больше всего напоминала огромную, разжиревшую и человекообразную обезьяну». В отличие от полуграмотного Ивана Андреевича, она окончила Смольный институт и свободно говорила на нескольких языках. Таких разных супругов объединяла «ненасытная страсть к деньгам и трогательная любовь друг к другу».

Чтобы Елизавета Александровна не скучала, Соколов разрешил ей устроить в их доме небольшую начальную школу. В Черни не было ни гимназии, ни реального училища, и родители с радостью отдавали своих детей в эту школу, где бабка Лизиха, как прозвали её ученики, нещадно избивала своих подопечных толстой деревянной линейкой.

Родной брат Соколова, Василий Андреевич, давно забросил торговлю и «жил на доходы со своего капитала». Осенью и зимой он пропадал на охоте, а всё остальное время сидел у окна и раскладывал пасьянс. Юра часто заходил к нему с Михалычем, с наслаждением слушал рассказы об охоте и считал его самым счастливым человеком на свете.

Завидовал Юра и сыну Василия Андреевича, Коке, стройному юноше в форме студента-лицеиста, который приезжал в Чернь на каникулы. Он курил папиросы, считался лучшим кавалером в городке, охотился вместе с отцом и казался Юре верхом совершенства. Только повзрослев, Юра понял, что эти люди жили скучно и бессмысленно, а Кока был лодырем и недоучкой.

Михалыч был человеком увлекающимся. Он загорался какой-нибудь идеей, тратил на неё деньги из своего небольшого дохода, а потом остывал и увлекался чем-нибудь другим. Мама очень злилась, что Михалыч тратит деньги впустую.

Однажды он выписал из Москвы верстак с набором инструментов, но столярное ремесло Михалычу не далось — он не смог сделать даже полку. Из остатков досок Михалыч с трудом смастерил расправилки для бабочек. Так покупка верстака привела к идее собрать коллекцию насекомых. Начало коллекции было положено в середине апреля, когда появились первые бабочки.

По вечерам Михалыч готовился к охоте на вальдшнепов — набивал патроны и чистил ружьё. Однажды, после первой грозы, Мыхалыч взял Юру на охоту. Умелым охотником он не был, но в тот вечер ему удалось подстрелить одного вальдшнепа.

Вскоре у Юры появилась соседка — хорошенькая девочка Катя, которая приехала в Чернь к своему дяде. Дети подружились и играли «в папу и маму», пока из Москвы не вернулся Серёжа. Увидев более взрослого мальчика, Катя переключилась на него. Во время игры в салки Серёжа запретил открывать окно, чтобы брат не простыл. Юра услышал это и почувствовал себя «каким-то маленьким, ненужным и смешным». На этом и кончилась дружба Юры с первой в его жизни девочкой.

Катю увезли из Черни, Юра помирился с братом и успокоился. Серёжа был старше Юры на два года, и вскоре к их дружбе начало примешиваться «чувство зависти и грустного признания его превосходства». Серёжа вовсю командовал братом и подчёркивал своё старшинство. Он часто рассказывал Юре об ужасах школы кровожадной бабки Лизихи, и мальчик долго не мог уснуть. В мая Серёжа сдал переходные экзамены в гимназию города Серпухова и уехал на всё лето к своей маме. Юра скучал недолго — «наступало лето… самая хлопотливая пора».

Михалыч и Юра увлеклись новым делом — устроили в уголке сада огород «по последнему слову науки». Вскопать грядки им удалось только с помощью тётки Дарьи, которая была уверена, что на огороде ничего не вырастит, «окромя крапивы и лопухов». Зелень на огороде всё же выросла, но её было мало, и Дарья по-прежнему покупала овощи на рынке. Выросшие к осени огурцы оказались ужасно горькими, а потом огород погиб — его объела корова.

Летом приехала Наташа, ставшая взрослой и красивой девушкой. После обеда она вместе с Юрой отправилась навещать Коку Соколова, которого выгнали из лицея за неуспеваемость. Встретившись, они отправились в городской сад, где хитростью отделались от Юры — притворились, что собираются ловить летучих мышей, и отправили мальчика за белой простынёй, на которую мыши должны были слететься.

Когда Юра вернулся в сад с простынёй, молодых людей там уже не было. Он понял, что снова оказался лишним из-за своего юного возраста.

А пока оставалось только одно: опять отойти в сторонку и издали наблюдать за тем, как весело дружат между собой другие, счастливые люди, счастливые тем, что они старше меня.

Наташа всё время проводила с подругами и Кокой. Погостила она недолго, и вскоре вернулась к своей маме.

В доме Юры постоянно появлялись разные животные. Однажды мама купила на базаре зайчонка. Зверёк оказался очень пугливым и прятался даже от толстого и ленивого кота Иваныча. Как раз в это время прибившаяся к дому кошка Мурка потеряла котят. Увидев зайчонка, Мурка приняла его за котёнка и усыновила. Зверёк быстро к ней привык, а кошку удивляло, почему её «сынок» не хочет играть с мышами, которых она ему приносила.

Вскоре к этой компании присоединился галчонок, выпавший из гнезда. У птенца оказался отличный аппетит, и Юра целыми днями собирал для него гусениц и червяков. Галчонок прожил у Юры всё лето, превратился во взрослую галку и осенью улетел на юг.

Однажды Мыхалыч пришёл с работы расстроенный и рассказал, что младшая дочь нищего и многодетного чиновника Иванова заболела воспалением лёгких. Ни кормить, ни лечить девочку Татьянку было не на что.

Мама решила попросить денег на лечение девочки у Соколовых, но жадный Иван Андреевич дал только рубль. Остальные деньги Надежда собрало по подписке у тех, кто победнее. Татьянка поправилась, но этот случай вызвал у Юры «печальные, тревожные» и недетские мысли о бедности, неравенстве и несправедливости.

Мальчик начал внимательней присматриваться к тому, что его окружало. Однажды в их двор зашла нищенка с маленьким сыном. Это были погорельцы, которым никто не хотел помочь отстроиться и обзавестись хозяйством. Надежда накормила их, отдала старую одежду, а Юра подарил нищему ребёнку свою любимую игрушку — плюшевого мишку, первого и последнего «в его бродячем, безрадостном детстве». Этот случай тоже оставил след в памяти Юры — он никак не мог понять, почему никто не хочет помогать этим бедным людям.

Однажды Михалычу пришлось лечить необычного пациента — ручного говорящего скворца со сломанной лапкой. Ветеринар отказался лечить птицу, и хозяин скворца, бедный старый портной Пётр Иванович, принёс его Михалычу.

Через неделю Юра вместе с отчимом отправился проведать скворушку и познакомился с Петром Ивановичем. Его маленький домик оказался полон птиц в клетках, да и сам портной был похож на большую старенькую птицу.

Большой жестокости в том, чтобы держать вольных птиц в клетках, Пётр Иванович не видел — он их кормил, выпускал полетать, и многие питомцы сами к нему возвращались. Юра подружился со стариком, тот подарил ему ручного щегла и взял с собой на ловлю птиц. С тех пор мальчик часто забегал к Петру Ивановичу и помогал ему ухаживать за птицами.

Михалыч не любил откладывать деньги «на чёрный день». Однажды он выиграл в лотерею крупную сумму. Половину мама припрятала, а на остальные деньги Михалыч купил мотоциклет. Он долго изучал его строение, пытался научиться на нём ездить, но строптивый мотоциклет так ему и не подчинился, и Михалыч продал «эту дурацкую машину» за бесценок.

Осенью Юра с родителями ездил в близлежащую деревню за грибами. Однажды хозяин дома, где они оставляли лошадь, попросил у Михалыча помощи — его жена не могла родить. Ребёнок родился здоровым, а доктор получил в награду расшитое полотенце и каравай ароматного хлеба. После этого случая Юра решил стать доктором.

Так в этот день я узнал, что самое великое чудо-появление на свет новой жизни — несёт с собой не только радость, но и страдание.

Однажды Михалычу пришлось отправиться за сорок вёрст, чтобы вылечить от запора дочь старухи-помещицы. В благодарность хозяйка всучила доктору попугая-какаду, причём за клетку Михалыч заплатил.

Попугай Попка оказался ужасной птицей, он дико кричал по утрам и опустошил три яблони в саду, выедая из яблок зёрна и бросая испорченные плоды. Наконец, Надежда не выдержала и отправила Попку назад. Помещица приняла его без особой радости, и деньги за клетку не вернула.

В августе вернулся загорелый и повзрослевший Серёжа. Он показал Юре, что умеет курить, но мальчик не счёл это очень уж заманчивым — какой же он взрослый, если тайком таскает папиросы у отца. Лучше вырасти и курить, никого не стесняясь.

Вскоре в доме Юры появилась собака — Михалыч купил легавого пса Джека для охоты на птиц. Джек оказался очень воспитанным псом, он охотно играл с мальчиками, не трогал живущих в доме животных, считая их «своими», и увлечённо искал дичь на охоте. Он прожил в семье Юры до глубокой старости.

В последние летние дни Михалыч устроил детям сюрприз — купил для них небольшое одноствольное ружьё. Теперь мальчики тоже ходили на охоту и стреляли по очереди. Юра быстро научился стрелять и даже однажды подстрелил вальдшнепа. Из убитой Серёжей галки Михалыч попытался сделать чучело, но оно вышло таким страшным, что его засунули подальше на шкаф.

Первого сентября Юра пошёл в школу и близко познакомился с педагогическими методами бабки Лизихи. Елизавета Александровна ничего не объясняла ученикам, обучение основывалось на обычной зубрёжке. Заучивать предметы бабка Лизиха заставляла в полный голос, поэтому в классе всегда было очень шумно.

Юра уже умел читать — с ним занималась мама, но бабка Лизиха считала себя великим мастером обучения и не любила, когда к ней приходили умеющие читать дети. Именно поэтому она постоянно придиралась к сыну учительницы, подготовленному лучше всех в классе. Кроме него, Лизиха невзлюбила Васю Комарова, сына прачки, который учился у неё бесплатно, бедового Кольку, как-то подсыпавшего соли ей в чай, и своего дальнего родственника Бориса, сына владельца городской булочной.

Провинившихся бабка Лизиха лупила линейкой по спине, ставила возле себя «столбом» и заставляла зубрить. Был у неё и любимчик — Митенька, сероглазый, похожий на ангелочка мальчик, врун, ябеда и подлиза. Митенька бесстыдно пользовался шпаргалками, но Лизиха не хотела этого замечать.

Уроки продолжались с девяти до двух, а в пять дети снова возвращались в школу — учить уроки дома бабка Лизиха не разрешала. Юре в классе было очень страшно, но родители не воспринимали его и Серёжины рассказы всерьёз. Михалыч только посмеивался, а мама считала бабку Лизиху святой. Отдохнуть мальчику удавалось только в воскресение, когда купец Соколов, не терпевший гула детских голосов, оставался дома.

Однажды Лизиха попросила Митеньку помочь Васе по математике, но тот не смог объяснить и сунул однокласснику шпаргалку. Вася показал шпаргалку Лизихе и был бит за то, что «оболгал Митеньку». Вскоре в Митеньку бросили камнем и рассекли бровь, а потом спрятали его ботинок в рукав его же пальто. Лизиха выдрала Васю и Кольку, но так и не узнала, кто это сделал.

По воскресеньям Юра по прежнему навещал Петра Ивановича, помогал ему чинить снаряжение для ловли зимних птиц и собирать в лесу ягоды рябины и калины для приманки. Однажды Михалыч решил сам заняться ловлей птиц. Сначала они с Юрой, не без помощи столяра, соорудили большой вольер, поклявшись маме, что убирать его они будут сами.

Как только выпал первый снег, Юра с Петром Иванычем отправились на ловлю и мальчик принёс домой первых обитателей вольеры — парочку снегирей. Потом Юра и Михалыч устроили охоту на птиц в своём саду. Вскоре вольера была полна, но убирала её, конечно же, Надежда.

В школе тем временем произошла «скверная история» — кто-то украл у Лизихи кошелёк. Перед этим Вася просил у одноклассников денег для больной матери, а потом кошелёк нашёлся в кармане его пальто. Лизиха не поверила в Васину невиновность, жестоко избила его и выгнала из школы, хотя Митенька и пытался за него заступиться.

После этого ребята начали относиться к Митеньке лучше, только Колька и Борис упрямо не хотели видеть в нём ничего хорошего и считали, что он просто хотел покрасоваться. После изгнания Васи «козлом отпущения» для Лизихи стал Борис, доставалось ему почти каждый день.

Зимой по пятницам в Черни открывался базар. Елизавета Александровна уходила помогать мужу, оставляя вместо себя молоденькую родственницу. В эти дни ребята валяли дурака, ведь наказание у Лизихи зависело не «от наличия вины», а от суммы выручки.

Вся комната сразу превращалась в коровник, свинарник, птичий двор… во что угодно, но только не в класс.

Однажды в пылу веселья ребята не заметили, что Лизиха вернулась, Борис врезался в неё на полном ходу, и Елизавета Александровна послала радостного Митеньку за сторожем с вожжами — Борьку пороть. Друзья Борис и Колька решили отомстить Митеньке.

На диктанте дети отгораживались друг от друга книгами. Колька заметил, что Митенька списывает диктант с книги, которой от него отгородился, и обратил на это внимание Лизихи. Митенька поклялся, что он взял эту книгу случайно и вовсе не списывал. Немного растерянная Лизиха поверила ему.

Перед Рождественскими праздниками Лизиха решила учить детей танцам. Теперь Юре пришлось приходить в школу и по воскресеньям. Елизавета Александровна взялась лично учить вальсировать толстяка Бориса. Глядя на эту странную пару, Юра вспоминал танец медведя с поросёнком, виденный им в цирке. К счастью, Соколов не одобрил танцев в своём доме, и воскресенья снова освободились.

После разоблачения Митенька начал делать в диктантах множество ошибок, за что его поддразнивал Колька. Однажды во время трудной контрольной Колька вышел в сени «освежиться» и увидел, как Митенька подкладывает в карман его шубки часы бабки Лизихи. Тут Колька догадался, что и кошелёк Васе тоже он подкинул.

Митенька признался во всём, и потрясённая Елизавета Александровна выгнала его из школы. Затем она послала за Васиной матерью, при всём классе попросила у неё прощения и предложила снова учить Васю бесплатно. Женщина извинения приняла, но возвращать сына в школу отказалась и конфет для Васи от Лизихи не взяла.

Наступили долгожданные каникулы. Серёжа уехал к матери в Москву, а Юра с Надеждой доставали коробки с ёлочными украшениями.

Из коробок весело выглядывал какой-то особый мир — мир праздников.

На Рождество родители подарили Юре фотоаппарат со всеми принадлежностями для изготовления фотокарточек, а Пётр Иванович — ручную белку в клетке. На следующий день Михалыч с Юрой попытались сфотографировать Дарью. Женщина собиралась послать снимок родным в деревню и страшно рассердилась, узнав, что фотография не получилась.

Юра был так занят, что навестил Петра Иванович только в конце каникул и обнаружил, что старик болен. Придя к старому портному неделю спустя, мальчик обнаружил, что тот выпустил всех птиц, оставил только ручного скворца.

Михалыч попытался уговорить старика лечь к нему в больницу, но тот отказался. С каждым днём Пётр Иванович всё больше худел — видимо, в его горле росла опухоль, из-за которой он не мог есть. Старик уже не работал и целыми днями лежал в выстуженной избе. Надежда начала каждый день носить ему еду, а потом Дарья взяла отпуск, чтобы скрасить последние дни одинокого старика.

Проводить человека, в последний путь проводить обязательно нужно. Чтобы не заробел, когда Сама за ним придёт…

Юра навещал его каждое воскресенье. Старик бодрился, мечтал, как вместе с мальчиком весной будет ловить перепелов, и угасал. Он попросил мальчика после его смерти взять ручного скворца себе.

Хоронили Петра Ивановича в «по-весеннему тёплый и солнечный» день. Юра шёл за гробом вместе с родителями и тёткой Дарьей и думал, что наступила весна, а ему больше не с кем ловить птиц. Мальчик впервые близко увидел смерть и не мог поверить, что Петра Ивановича больше нет, а мама, Михалыч и он сам тоже когда-нибудь умрут.

В десятую весну своей жизни Юра сильно повзрослел, «как будто вышел из своей уютной детской комнаты и побрёл на поиски новых встреч, новых радостей, разочарований и надежд». Мальчик навсегда простился с детством.

От первых проталин до первой грозы – краткое содержание рассказ Скребицкого

Георгий Алексеевич Скребицкий

От первых проталин до первой грозы

Я был ещё совсем маленьким, когда мама вышла замуж за доктора нашей местной больницы. Звали его Алексей Михайлович. Он был толстый, весёлый и добрый. Мы с ним сразу же подружились. Это случилось очень давно, так давно, что мне кажется — я всё своё детство прожил вместе с Михалычем.

Жили мы тогда в крошечном уездном городке Чернь, Тульской губернии. Наш городок походил скорее на живописную деревеньку. Одноэтажные домики были разбросаны по косогору над речкой.

Летом они прятались в густой листве старых садов, а зимой до самых окон их засыпали пушистые сугробы снега.

В зимнюю пору городок совсем затихал. По ночам в него частенько забегали зайцы. Они заглядывали в сады, обгрызали кору яблонь и груш.

Вот в этом-то по-деревенски привольном местечке мне посчастливилось провести годы детства и юности, провести их, бродя по полям и лесам или сидя с удочкой на берегу тихой глубокой речки.

Семья наша была невелика. Мой приёмный отец Михалыч, так я звал его с самого раннего детства, мама и дети Михалыча от первой жены — Наташа и Серёжа. Наташа была старше меня на семь лет, Серёжа — на два года.

Жили мы вместе не круглый год. Наташа зимой училась в Москве и только летом приезжала погостить к нам. Серёжа, наоборот, всю осень и зиму проводил с нами, в Черни, а на лето уезжал в Москву к своей маме.

Помню, бывало, весной, когда он собирался уезжать, я очень горевал. А Серёжа радовался, что скоро увидит маму, что они вместе поедут на дачу и там он будет целые дни удить на мух уклеек. Всё это было, конечно, хорошо, да только грустно — ведь теперь мы с ним не увидимся до самой осени.

Вообще мы с Серёжей жили дружно, особенно когда подросли и у обоих проснулась страсть к настоящей рыбной ловле, а позднее — к охоте. Эту страсть пробудил в нас Михалыч. Он был нашим первым другом и наставником. Он научил нас ловить рыбу, охотиться, а главное — понимать и любить природу, любить во всякое время года: и в пору цветущей весны, и в хмурые дни поздней осени.

Михалычу, именно ему первому, я обязан тем, что из всех путей жизни выбрал самый увлекательный путь — путь следопыта-натуралиста.

Первым лицом в нашем доме, в нашем маленьком хозяйстве, была, конечно, мама. Не только мы, ребята, но даже Михалыч признавал это и нередко говаривал мне и Серёже: «Ну, как Сама велит, так и будет», или: «Ох, друзья, и достанется нам от Самой на орехи!» — при этом он лукаво подмигивал и делал вид, что очень боится мамы.

Мама и вправду частенько распекала нас вместе с Михалычем за разные проделки. Так уж сразу и повелось, что Михалыч, Серёжа и я — три товарища и должны таить наши проказы от «грозного домашнего начальства».

А начальство было совсем негрозное. Как сейчас, помню я маму: маленькая, полная, добродушная, целые дни, бывало, no-хозяйству хлопочет, то что-нибудь чинит, штопает, то в кухне с кухаркой — с тёткой Дарьей готовит, а потом накинет Михалычеву охотничью куртку или тёплый платок и отправляется во двор. Там уж её настоящее царство. Куры и утки только завидят маму, со всех концов спешат к ней, суетятся, кричат, в руки заглядывают. А нарядный петух, мамин любимец, тот прямо с разбегу норовит на плечо ей взлететь. Мама будто случайно нагнётся за чем-нибудь — он уже тут как тут: усядется на плече, шею вытянет, захлопает крыльями да как закричит на весь двор: «Ку-ка-ре-ку…» Мама уши скорей затыкает: «Ой, оглушил совсем, убирайся прочь!» А сама из кармана хлеб достаёт, угощает Петеньку. Петух поклюёт хлебца и на землю слетит. Ходит следом за мамой: куда она — туда и петух, ни на шаг не отстаёт.

Но мама занималась не только домашним хозяйством, были у неё и другие дела. После двух часов дня, когда Михалыч возвращался из больницы, к нему на дом нередко приходили больные. А частенько случалось и так: зайдёт какая-нибудь старушка к нам во двор, стоит в нерешительности.

— Тебе, бабушка, чего надо? — спросит её, проходя мимо в кладовку, тётка Дарья.

— Да вот, сердешная, заболела я, — отвечает старушка.

— Значит, пришла полечиться? Вон звонок над дверью, позвони, тебя к доктору проведут.

— Да нет, родимая, мне бы лучше к Самой, к докторше попасть.

Дарью такой ответ ничуть не удивляет. Она его слышит не в первый раз и потому равнодушно отвечает:

— Тогда иди вон туда, на кухню, там докторшу и разыщешь.

Старушка, сразу подбодрившись, спешит к указанной двери.

Сколько теперь я припоминаю, приём пациентов, правда всегда бесплатных, у докторши был не меньше, а, пожалуй, даже побольше, чем у самого доктора.

Михалыч частенько шутя упрекал маму:

— Ты у меня скоро всех больных отобьёшь.

— Да мои больные к тебе всё равно не пойдут, — улыбаясь, отвечала мама. У тебя какое лечение: послушаешь, постукаешь, пропишешь лекарство, и всё можете уходить домой. А моим пациентам совсем другое нужно. Вот на днях старушка одна из Казачьей слободы ко мне приходила: «Полечи, говорит, сделай такую милость». — «А что, спрашиваю, у тебя болит?» — «Эх, матушка, всё болит: и голова, и живот, и поясница… всё болит, совсем я занедужила». Сели мы с ней за стол, налила я ей чайку, разговорились. Много всего она мне про свою жизнь рассказала, сколько нужды, сколько горя видела. «У меня, говорит, пуще всего болит душа, так иной раз болит, так тоскует, и не приведи бог». Поговорила я с ней, дала ей соды от изжоги. Очень она моим лечением осталась довольна. Второй раз заходила, говорит: ни одно лекарство ей никогда так не помогало…

— Да ей не лекарство нужно, а просто поболтать захотелось. Вот зачем они все к тебе приходят, — не выдержав, перебивает маму Михалыч. — Конечно, я бы не стал все эти россказни слушать. Я врач, а не отец-утешитель.

— Ну и отлично, и не слушай, — миролюбиво соглашается мама. — Поэтому мои больные к тебе и не идут. У нас с тобой разные пациенты.

Так и осталась жить в моей памяти мама — спокойная, ласковая и такая уютная, что от одного её присутствия на душе становилось легко и радостно.

Когда мне исполнилось семь лет, мама начала учить меня читать и писать. Это обучение продолжалось целых два года, вернее, две зимы.

Не знаю, многому ли научился я у такой доброй и нетребовательной наставницы, но зато до сих пор я с радостью и с благодарностью вспоминаю наши занятия, совсем нетрудные и такие интересные для нас обоих.

Мама-докторша, мама-хозяйка, мама-учительница… А потом, когда я подрос и начал собирать и тащить в дом разных зверьков, птиц, ящериц, рыбок, мама стала ещё и главным хранителем нашего домашнего зверинца. Стыдно сознаться, а утаивать не хочу: тащить-то я тащил домой всякую живность, которую удавалось поймать в лесу или в поле, а вот кормить, ухаживать терпения не хватало. Тут-то мама и приходила на помощь. Принесёт, бывало, из чулана корзину с зайчатами, высадит малышей на стол и поит их по очереди молоком из соски. Зайчата лезут к пузырьку, друг друга носами отпихивают. Мама сердится, ворчит:

— Мучение прямо, развели тут зверья, а ухаживать некому. Выброшу всех, и конец.

Но я был вполне спокоен: никого из моих зверей мама, конечно, не выбросит, не обидит, это только одни слова.

Привольно жилось у нас четвероногим и крылатым питомцам. Большинство из них очень скоро становились совсем ручными, бегали и летали по комнатам, по двору, по саду, жили на полной свободе, совсем не боялись людей. Но все они особенно хорошо знали маму, отличали её от других и сразу спешили на её голос.

Георгий Скребицкий – От первых проталин до первой грозы

Георгий Скребицкий – От первых проталин до первой грозы краткое содержание

От первых проталин до первой грозы – читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)

– Вот и опять до весны дожили! – радовался Михалыч,- Теперь уж, брат, самые пустяки ждать осталось. Скоро грачи прилетят, за ними жаворонки, скворцы, дрозды. А там. – Он многозначительно поднимал вверх указательный палец.- А там и наши долгоносики пожалуют, и опять мы с тобой, дружище, на тягу покатим.

Я тоже радовался, что наступает весна. Только к этой радости невольно примешивалось тревожное, горькое чувство. А как же Пётр Иванович, увидит ли он приход весны? Ведь он так его ждал!

И вот один раз мы с мамой уже ложились спать, вдруг хлопнула кухонная дверь. В комнату вошла тётка Дарья.

– Ты что? Плохо ему? – испугалась мама.

– Нет, зачем плохо. – спокойно ответила Дарья.- Теперь уж ему неплохо.

– Когда? – тихо спросила мама.

– Да только что. Подошла к нему постель поправить, думала – спит, а он и совсем уснул. Отмучился, сердешный.

Тётка Дарья вздохнула и не спеша набожно перекрестилась.

– Вот и ушёл человек,- в раздумье сказала она.

Хоронили Петра Ивановича на старом кладбище за речкой, за Казацкой слободой. Провожали его в последний путь только мама с Михалычем, тётка Дарья и я.

День был уже по-весеннему тёплый и солнечный. По колеям дороги бежали первые ручейки. На буграх пестрели проталины.

Я шёл за гробом и думал: “Вот и весна наступила, а он так её и не дождался”.

Потом думал о том, с кем же теперь я буду ходить за перепелами, кто меня научит манить их дудочкой.

Порой мне казалось, что всё это не то, не настоящее. Я никак не мог себе представить, что лежавший передо мной в крашеном деревянном ящике жёлтенький, будто вылепленный из воска старичок – это и

есть Пётр Иванович, тот самый Пётр Иванович, с которым мы всегда так весело ловили птиц. Нет, это совсем не он.

А куда же тогда девался тот, прежний, настоящий? Да, может, никуда и не девался, может, сидит у себя дома и поджидает меня.

Но я тут же будто просыпался от сна. Нет, его уже нет и никогда не будет. И от этого “никогда” что-то больно сжималось в груди. “Пётр Иванович умер,- думал я.- И все умрут: и Михалыч, и мама, и даже я”. Мне это казалось диким, просто невероятным.

Я глядел на идущих немного впереди маму и Михалыча. Неужели и их понесут вот так же в деревянном ящике, и меня тоже. И я никогда больше не увижу вот этих домиков, деревьев и неба с облаками, с солнцем тоже не увижу и не буду знать, что наступает весна.

Я с ужасом огляделся по сторонам. Ярко светило солнце, кругом всё, как и прежде, было спокойно и весело.

“Нет, нет, этого не может быть! – подумал я.- Никто не умрёт: ни я, ни Михалыч, ни мама. Михалыч ведь говорил, что наука в семивёрстных сапогах шагает вперёд. Наверное, к тому времени люди придумают что-нибудь, чтобы никто не умирал”. И я, сразу успокоившись, весело осмотрелся по сторонам.

– Михалыч, глядите, глядите, грачи! – закричал я, увидя впереди на дороге двух иссиня-чёрных белоносых птиц.

Михалыч и мама обернулись ко мне. Михалыч укоризненно покачал головой и указал на гроб.

Домой с кладбища все возвращались как будто .успокоенные, даже немного повеселевшие. Мама с Михалычем разговаривали о каких-то своих делах.

“А может быть, смерть и не такая уж страшная вещь, если о ней так скоро все забывают?” – подумал я.

И, как бы отвечая на мои мысли, Михалыч дружески взял меня за плечо и проговорил:

– Так-то, братец ты мой, проводили мы нашего Петра Ивановича. Ну что поделаешь, все там будем.- И, помолчав, добавил: – “Мёртвый в гробе мирно спи, жизнью пользуйся живущий”. Великие это слова! Всегда о них помнить надо.

Михалыч огляделся по сторонам.

– Весна. Настоящая весна! – сказал он.- Счастлив тот, кто до неё благополучно дожил.

Когда мы вернулись домой, небо вдруг заволокло тучей. Хлынул дождь, и разразилась гроза. Первая весенняя гроза.

Так я встретил весну, десятую весну моей жизни.

Я от всей души радовался её приходу, радовался даже больше, чем прежде, потому что глубже стал чувствовать, яснее видеть кругом и больше понимать.

Но радость эта была уже не такая, как в прежние годы.

Теперь к этой радости примешивалось и что-то другое, постороннее, совсем не радостное. Оно, как резкие тени в солнечный день, ещё больше подчёркивало всю прелесть света и вместе с тем всё вокруг делало глубже, выпуклее, рельефнее.

– Как ты вытянулся за эту зиму! – удивлялись, встречая меня, знакомые.

– Ты совсем вырос из своей курточки,- огорчалась мама.

Да, за эту зиму я сильно вырос, вырос и не только из своей курточки.

Сам того не понимая, теперь, ранней весной, я как будто вышел из своей уютной детской комнаты и побрёл на поиски новых встреч, новых радостей, разочарований и надежд.

В эту – десятую – весну моей жизни я навсегда простился с детством.

Георгий Скребицкий – От первых проталин до первой грозы

Георгий Скребицкий – От первых проталин до первой грозы краткое содержание

От первых проталин до первой грозы читать онлайн бесплатно

– А вот и гость к нам пожаловал! – приветливо, как-то нараспев говорила она, встречая меня.- Раздевайся, садись в нашу компанию.

И Пётр Иванович приветливо кивал мне с постели и тоже звал посидеть.

На деле тётка Дарья с нами в компании совсем не сидела: она всё что-то бегала, суетилась, то еду стряпала, то на стол накрывала.

– Пётр Иванович,- ласково говорила она,- хочешь супчику или кашки?

Если больной соглашался, она тут же приносила ему еду.

Правда, не всегда ему удавалось её проглотить. Если дело не клеилось, тётка Дарья спокойно говорила:

– Не можешь съесть, ну и не надо. Завтра скушаешь, а нонче попостись. Телу легче и душе спокойнее.

Переделав наконец все дела, она подсаживалась к постели больного и частенько начинала какой-то странный, непонятный мне разговор.

– Ты не тревожься, что помираешь,- успокаивающе говорила она Петру Ивановичу.- Ничего тут удивительного нет. Все помрём, рано ли, поздно ли все там будем. Тебе помирать легко,- продолжала она,- ты зла никому не сделал. Совесть у тебя чистая. И о прочих делах тоже тревожиться тебе нечего. О тебе есть кому позаботиться. Не то что моё сиротское дело.

– Да я и не тревожусь,- тихо отвечал ей Пётр Иванович.- Спасибо тебе, Дарьюшка, за твою заботу, всем вам спасибо. Я и не тревожусь,- как бы сам с собой продолжал он.- Я всё лежу да удивляюсь, какие люди сердечные на земле имеются. Вот жил

один-одинёшенек. А под конец, глядь, и люди пришли, и не один я под конец оказался. Лежу в чистоте, в уходе. Раньше-то никто обо мне не заботился. Я не тревожусь.

– Ну, вот и хорошо,- отвечала тётка Дарья. Она заботливо поправила подушку Петру Ивановичу и продолжала: – Чего тревожиться? Ты своё отжил, отмучился. Лежи, родной, отдыхай.

Я слушал эти странные разговоры и никак не мог понять, как эти два человека, оба старые, а один к тому же совсем больной, так спокойно и просто разговаривают о самом страшном – о смерти.

А может, это и не самое страшное? Может, ею только нарочно пугают?

Мне хотелось спросить об этом не Михалыча, не маму, а тётку Дарью. Мне казалось, что именно она знает это лучше всех. Хотелось спросить, и было почему-то совестно да и страшно. Что она на это ответит?

Прошло ещё несколько дней. Наступила пора предвесенних оттепелей. С запада подул сырой, порывистый ветер, по небу поползли тяжёлые облака. Пошёл снег с дождём. Под ногами сплошная каша, того и гляди, что провалишься в неё и начерпаешь полны калоши.