На краю света – краткое содержание рассказа Лескова

«На краю света», краткое содержание по главам повести Лескова

Глава первая

На святках архиерей принимает у себя за чаем семерых гостей. Архиепископ, хозяин дома, стар, болен и немощен. Речь зашла о том, что наши миссионеры неспособны к просветительской деятельности. Архиепископ не согласился, что в России Христа понимают хуже, чем в Европе.

В качестве доказательства архиепископ показал свой альбом с изображениями Христа европейских художников на библейские сюжеты (разговор Христа и самаритянки, поцелуй Иуды, фарисей с динарием). Во всех этих картинах архиепископ обращает внимание на отражённые в лице Христа человеческие слабости: равнодушие, гадливость, презрение.

В лике на иконе нет страстей, но есть выражение. Иисус на иконах прост. Народное искусство наиболее удачно поняло черты Христа, а народный дух – его характер. Об этом архиерей рассказывает правдивую историю.

Глава вторая

Архиепископ вспоминает времена своей молодости, когда он был поставлен епископом в отдалённую сибирскую епархию. Епископ был полон рвения.

Прежде всего, епископ осмотрел храмы и привёл всё в соответствие с правилами. Потом он стал учить безграмотных чтецов, за что его прозвали «лютым», навёл порядок в семинарии.

Глава третья

Епископ остался недоволен миссионерской деятельностью приходского духовенства: обращений было мало, многие происходили только на бумаге.

В городе все говорили по-якутски. Только престарелый иеромонах отец Кириак мог говорить по-инородчески, но он не хотел идти проповедовать к диким. За непослушание он был отлучён от священнодействия, выполнял самую простую службу. Но был доволен, всеми любим, даже язычниками. В прошлые времена он был самым успешным миссионером, но оставил эту деятельность и никому не объяснял, почему, твердя, что это дело страшное.

Епископ позвал к себе Кириака, чтобы поговорить с ним сурово и выяснить причину непослушания. Но отец Кириак оказался маленьким, тихим. Он рассказал свою биографию. Отец его был попом и рано овдовел. После смерти отца юношу забрали в солдаты. Он случайно убил беглого и стал непригоден к службе из-за чувства вины. Так Кириак стал монахом.

Кириак рассказал о двух чудесных «заступлениях», случившихся с ним в детстве. Бог избавил его от наказания розгами за обман и от наводящих ужас экзаменов, да ещё и с вразумлением.

Глава четвёртая

Кириак был прекрасным толковым учителем и быстро открыл владыке тайны бедного немногословного языка, на который невозможно перевести библейские образы. Постигнув дух языка, епископ постиг, как он думал, дух бедного народа. Между Кириаком и епископом установились приятные, лёгкие, шутливые отношения, так что за учение епископ понёс традиционные горшок каши, серебряный рубль и чёрного сукна на рясу.

Глава пятая

Кириак сказал, что крестить язычников скорохватом, не научив, он не хочет, веру можно вызвать сердцем, а не разумом. Епископ узнал, что Кириак придерживается в жизни «главного катехизиса»: делать то, что можно сделать во славу Христа.

Кириак открыл, что инородцы до сих пор приходят к нему, чтобы он «разобрал по-христосикову» их споры, а также приходят больные за молитвой, причём многих присылают шаманы. Они помнят, как Кириак носил им в отрог «калачики» и «словцом утешал». По словам Кириака, дикари «сами не чуют, как края ризы его касаются».

В это время епископ получил извещение, что в Сибири «увеличивается число буддийских капищ и удваиваются штаты лам». Миссионеры пешком возвращались в монастыри, потому что ламы запретили давать им лошадей, оленей и собак. Они рассказали, что по степям люди боятся лам, которые богаты и дают чиновникам взятки. При этом народ нищает, потому что ламы берут с него штрафы.

Вскоре в соседней епархии объявился зырянин поп Пётр, которому удавалось окрестить множество дикарей. Кириак скорбел об этом, утверждал, что Пётр Христа кровью затопит.

Епископ не послушал Кириака и «одолжил» в соседней епархии зырянина. Через три недели Пётр использовал для крещения уже целую коробку крестов. Епископ был этому рад, а Кириак скорбел.

В сердце владыки закрались сомнения: как зырянин добивается такого результата. Епископ решил посетить отдалённые места своей паствы. В товарищи себе он выбрал опытного Кириака.

Глава шестая

Первый день товарищи катили на доброй тройке. Кириак рассказывал инородческие религиозные предания, рассуждал о том, что при обращении дикарей нужно как можно меньше «обрядничать», а показывать пример праведной жизнью и не торопиться.

После ночёвки в юрте поехали на оленях, которые бежали нетвёрдо и неровно, с “задышкой”. Это двухдневное путешествие было невесёлым, так что товарищи ни о чём не беседовали. К вечеру второго дня пересели на собак. Их запрягали по 15 в одни сани. Каждый ехал с проводником. Кириак хотел посадить владыку с более надёжным, но владыка сел с другим.

Поклажу разделили. Владыка взял узелок с бельём и книгами, а Кириак – мирницу, дароносицу и походную провизию.

Ехали быстро, но было неудобно. Владыка узнал, что его проводник крещён зырянином. Вечером путники поменялись проводниками, потому что тот, кого сразу посоветовал Кириак, вёз ровнее. Владыка, которого туземец называл бачка (батюшка) узнал, что этот проводник не крещён, потому счастлив. Проводник объяснил, что в крещении для него большое зло: его будут бить зайсан, шаман, лама, который ещё и сгонит олешков. У проводника уже так разорили дядю и брата, который крещён два раза, потому что крестится за других родственников, чтобы спасти их от разорения.

Крещёный брат теперь пропащий, потому что ему никто не верит: он украдёт – его поп простит. А нужно принести украденное, чтобы и человек простил, и бог.

О боге проводник знал, что он ходил по воде, топил свиней в море, был жалостлив: исцелил слепого и «рыбка народца кормил». Ничего другого из рассказанного епископом дикарь не понял.

Глава седьмая

Епископ проснулся от воя метели, веки его смёрзлись, и проводник протёр их оленьим рукавом, предварительно на них плюнув. Они попали в снежную бурю. Вокруг была мгла, льдистая пыль. Оказалось, что другие сани потерялись. Дикарь велел «бачке» ложиться в снег, чтобы его замело и он не околел. Проводник лёг рядом и накрыл их оленьей шкурой. Дикарь был очень вонюч. Он вскоре уснул, а епископ не мог уснуть от храпа проводника. Так он промучился несколько часов, одолеваемый голодом и жаждой, пока не потерял сознание.

Глава восьмая

Епископ очнулся на дне глубокой ямы и подумал, что проводник его бросил. Проводник объяснил, что принёс жертву шайтану за то, что тот его не заморозил. Он убил собаку, которая «скоро бы дохнуть стала», чтобы шайтан её «лопал», а вскоре и другую. Открылась страшная правда: собак нечем кормить. Когда пала третья собака, дикарь отпустил остальных в лес, чтобы они изловили себе зверька. Он признался, что собаки не вернутся и одичают.

После этого дикарь и сам куда-то ушёл, а епископ по заводу часов обнаружил, что не ел уже третьи сутки.

Глава девятая

Дикарь вернулся и провёл ночь, сидя на санях с епископом с выражением тупой и спокойной покорности в глазах. На рассвете дикарь долго оглядывал деревья, а потом вернулся за лыжами и объяснил, что убежит «на правую руку», чтобы принести «бачке» «лопать», потому что заметил на дереве ветку, указывающую на чум. Епископ не поверил дикарю, но решил, что лучше хоть дикарю убежать и спастись.

Глава десятая

Томимый голодом, епископ молился о прощении для обманувшего его дикаря. Боясь волков, он взобрался на дерево и переночевал там, а ночью звери съели труп павшей собаки возле саней. На следующий день бедняга так изнемог, что не мог даже молиться. На закате он увидел приближающееся фантастическое существо: крылатую гигантскую фигуру в серебряном хитоне с усыпанным бриллиантами убором на голове, похожим на митру. В первый момент епископ подумал, что умер видит небожителя и, а потом понял, что это дикарь. Он принёс вторые лыжи и сырую медвежью лапу.

Глава одиннадцатая

Епископ понял, что серебряная диадема – это замёрзшие волосы дикаря, который оставил шапку в пустой юрте как залог за отрезанную лапу медведя, потому что владыка не дал ему денег. Дикарь тут же уснул, а епископ поел сырого мяса и стал рассуждать о том, почему Господь заключил высокий дух в неуклюжем теле и поместил в пустыне.

Северное сияние представило дикаря могучим сказочным богатырём, который теперь казался епископу прекрасным. Епископ понял, что не сможет обижать этого человека, живущего по сердцу, не сможет разбить его религию. Владыка спал с дикарём, как с ангелом, покрыв его голову своею полою и благословив его.

Глава двенадцатая

Проснувшись, путники поехали в юрту платить долг. Хозяин юрты выручил Кириака, которого бросил крещёный проводник. Кириак весь обмёрз, у него была гангрена. Кириак был рад, что владыка получил опыт, и просил об исповеди. Оказалось, что проводник съел святые дары, надеясь на прощение попа. Монах просил о прощении для дикаря. Перед смертью Кириак молился обо всех, как бы держась за Христову ризу.

Глава тринадцатая

Кириак был похоронен на берегу замёрзшего ручья. Епископ наконец узнал, почему зырянин был так успешен: он угощал всех водкой. Епископ не захотел с ним видеться, а вернулся в монастырь, умудрённый опытом. Он отозвал из степей зырянина, наградил его и оставил при соборе. А миссионерам поклонился в ноги и попросил у них прощения.

Вскоре один миссионер рассказал, что возле ручья, где похоронен был Кириак, он крестил целую толпу во имя Кириакова бога. Владыка распорядился поставить на могиле здоровый дубовый крест. Епископ делает вывод для слушателей, что Кириак понимал Христа не хуже заезжих проповедников.

Николай Лесков – На краю света

Николай Лесков – На краю света краткое содержание

На краю света – читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок

Николай Семёнович Лесков

Ранним вечером, на святках, мы сидели за чайным столом в большой голубой гостиной архиерейского дома. Нас было семь человек, восьмой наш хозяин, тогда уже весьма престарелый архиепископ, больной и немощный. Гости были люди просвещенные, и между ними шел интересный разговор о нашей вере и о нашем неверии, о нашем проповедничестве в храмах и о просветительных трудах наших миссий на Востоке. В числе собеседников находился некто флота-капитан Б., очень добрый человек, но большой нападчик на русское духовенство. Он твердил, что наши миссионеры совершенно неспособны к своему делу, и радовался, что правительство разрешило теперь трудиться на пользу слова божия чужеземным евангелическим пасторам. Б. выражал твердую уверенность, что эти проповедники будут у нас иметь огромный успех не среди одних евреев и докажут, как два и два – четыре, неспособность русского духовенства к миссионерской проповеди.

Наш почтенный хозяин в продолжение этого разговора хранил глубокое молчание: он сидел с покрытыми пледом ногами в своем глубоком вольтеровском кресле и, по-видимому, думал о чем-то другом; но когда Б. кончил, старый владыка вздохнул и проговорил:

– Мне кажется, господа, что вы господина капитана напрасно бы стали оспаривать; я думаю, что он прав: чужеземные миссионеры положительно должны иметь у нас большой успех.

– Я очень счастлив, владыко, что вы разделяете мое мнение, – отвечал капитан Б. и, сделав вслед за сим несколько самых благопристойных и тонких комплиментов известной образованности ума и благородству характера архиерея, добавил:

– Ваше высокопреосвященство, разумеется, лучше меня знаете все недостатки русской церкви, где, конечно, среди духовенства есть люди и очень умные и очень добрые, – я этого никак не стану оспаривать, но они едва ли понимают Христа. Их положение и прочее… заставляет их толковать все… слишком узко.

Архиерей посмотрел на него, улыбнулся и ответил:

– Да, господин капитан, скромность моя не оскорбится признать, что я, может быть, не хуже вас знаю все скорби церкви; но справедливость была бы оскорблена, если бы я решился признать вместе с вами, что в России господа Христа понимают менее, чем в Тюбингене, Лондоне или Женеве.[1]

– Об этом, владыко, еще можно спорить.

Архиерей снова улыбнулся и сказал:

– А вы, я вижу, охочи спорить. Что с вами делать! От спора мы воздержимся, а беседовать – давайте.

И с этим словом он взял со стола большой, богато украшенный резьбою из слоновой кости, альбом и, раскрыв его, сказал:

– Вот наш господь! Зову вас посмотреть! Здесь я собрал много изображений его лица. Вот он сидит у кладезя с женой самаритянской[2] – работа дивная; художник, надо думать, понимал и лицо и момент.

– Да; мне тоже кажется, владыко, что это сделано с понятием, – отвечал Б.

– Однако нет ли здесь в божественном лице излишней мягкости? не кажется ли вам, что ему уж слишком все равно, сколько эта женщина имела мужей и что нынешний муж – ей не муж?[3]

Все молчали; архиерей это заметил и продолжал:

– Мне кажется, сюда немного строгого внимания было бы чертой нелишнею.

– Вы правы может быть, владыко.

– Распространенная картина; мне доводилось ее часто видеть, по преимуществу у дам. Посмотрим далее. Опять великий мастер. Христа целует здесь Иуда.[4] Как кажется вам здесь господень лик? Какая сдержанность и доброта! Не правда ли? Прекрасное изображение!

– Однако не слишком ли много здесь усилия сдерживаться? Смотрите: левая щека, мне кажется, дрожит, и на устах как бы гадливость.

– Конечно, это есть, владыко.

– О да; да ведь Иуда ее уж, разумеется, и стоил; и раб и льстец – он очень мог ее вызвать у всякого… только, впрочем, не у Христа, который ничем не брезговал, а всех жалел. Ну, мы этого пропустим; он нас, кажется, не совсем удовлетворяет, хотя я знаю одного большого сановника, который мне говорил, что он удачнее этого изображения Христа представить себе не может. Вот вновь Христос, и тоже кисть великая писала – Тициан: перед господом стоит коварный фарисей с динарием.[5] Смотрите-ка, какой лукавый старец, но Христос… Христос… Ох, я боюсь! смотрите: нет ли тут презрения на его лице?

– Оно и быть могло, владыко!

– Могло, не спорю: старец гадок; но я, молясь, таким себе не мыслю господа и думаю, что это неудобно? Не правда ли?

Мы отвечали согласием, находя, что представлять лицо Христа в таком выражении неудобно, особенно вознося к нему молитвы.

– Совершенно с вами в этом согласен и даже припоминаю себе об этом спор мой некогда с одним дипломатом, которому этот Христос только и нравился; но, впрочем, что же. момент дипломатический. Но пойдемте далее: вот тут уже, с этих мест у меня начинаются одинокие изображения господа, без соседей. Вот вам снимок с прекрасной головы скульптора Кауера[6]: хорош, хорош! – ни слова; но мне, воля ваша, эта академическая голова напоминает гораздо менее Христа, чем Платона[7]. Вот он, еще… какой страдалец… какой ужасный вид придал ему Метсу[8]. Не понимаю, зачем он его так избил, иссек и искровянил. Это, право, ужасно! Опухли веки, кровь и синяки… весь дух, кажется, из него выбит, и на одно страдающее тело уж смотреть даже страшно… Перевернем скорей. Он тут внушает только сострадание, и ничего более. – Вот вам Лафон[9], может быть и небольшой художник, да на многих нынче хорошо потрафил; он, как видите, понял Христа иначе, чем все предыдущие, и иначе его себе и нам представил: фигура стройная и привлекательная, лик добрый, голубиный взгляд под чистым лбом, и как легко волнуются здесь кудри: тут локоны, тут эти петушки, крутясь, легли на лбу. Красиво, право! а на руке его пылает сердце, обвитое терновою лозою. Это «Sacre coeur»[10], что отцы иезуиты проповедуют; мне кто-то сказывал, что они и вдохновляли сего господина Лафона чертить это изображение; но оно, впрочем, нравится и тем, которые думают, что у них нет ничего общего с отцами иезуитами. Помню, мне как-то раз, в лютый мороз, довелось заехать в Петербурге к одному русскому князю, который показывал мне чудеса своих палат, и вот там, не совсем на месте – в зимнем саду, я увидел впервые этого Христа. Картина в рамочке стояла на столе, перед которым сидела княгиня и мечтала. Прекрасная была обстановка: пальмы, аурумы, бананы, щебечут и порхают птички, и она мечтает. О чем? Она мне сказала: «ищет Христа». Я тогда и всмотрелся в это изображение. Действительно, смотрите, как он эффектно выходит, или, лучше сказать, износится, из этой тьмы; за ним ничего: ни этих пророков, которые докучали всем, бегая в своих лохмотьях и цепляясь даже за царские колесницы, – ничего этого нет, а только тьма… тьма фантазии. Эта дама, – пошли ей бог здоровья, – первая мне и объяснила тайну, как находить Христа, после чего я и не спорю с господином капитаном, что иностранные проповедники у нас не одним жидам его покажут, а всем, кому хочется, чтобы он пришел под пальмы и бананы слушать канареек. Только он ли туда придет? Не пришел бы под его след кто другой к ним? Признаюсь вам, я этому щеголеватому канареечному Христу охотно предпочел бы вот эту жидоватую главу Гверчино[11], хотя и она говорит мне только о добром и восторженном раввине, которого, по определению господина Ренана[12], можно было любить и с удовольствием слушать… И вот вам сколько пониманий и представлений о том, кто один всем нам на потребу! Закроем теперь все это, и обернитесь к углу, к которому стоите спиною: опять лик Христов, и уже на сей раз это именно не лицо, – а лик. Типическое русское изображение господа: взгляд прям и прост, темя возвышенное, что, как известно, и по системе Лафатера[13] означает способность возвышенного богопочтения; в лике есть выражение, но нет страстей. Как достигали такой прелести изображения наши старые мастера? – это осталось их тайной, которая и умерла вместе с ними и с их отверженным искусством. Просто – до невозможности желать простейшего в искусстве: черты чуть слегка означены, а впечатление полно; мужиковат он, правда, но при всем том ему подобает поклонение, и как кому угодно, а по-моему, наш простодушный мастер лучше всех понял – кого ему надо было написать. Мужиковат он, повторяю вам, и в зимний сад его не позовут послушать канареек, да что беды! – где он каким открылся, там таким и ходит; а к нам зашел он в рабьем зраке и так и ходит, не имея где главы приклонить от Петербурга до Камчатки. Знать ему это нравится принимать с нами поношения от тех, кто пьет кровь его и ее же проливает. И вот, в эту же меру, в какую, по-моему, проще и удачнее наше народное искусство поняло внешние черты Христова изображения, и народный дух наш, может быть, ближе к истине постиг и внутренние черты его характера. Не хотите ли, я вам расскажу некоторый, может быть не лишенный интереса, анекдот на этот случай.

«На краю света» Н. С. Лескова: «мирволенье неверию» или торжество веры?

«Некоторый не лишенный интереса анекдот на случай». Содержание рассказа

Прежде чем анализировать произведение, напомним его содержание. Оно строится как рассказ в рассказе (любимая композиционная форма Лескова), как беседа престарелого архиерея с гостями, в ходе которой он рассказывает удивительный случай времен его молодости.
Сюжет этого случая таков. Архиерей прибывает в свою отдаленную сибирскую епархию «довольно молодым человеком», «пылая рвением и с планами самыми обширными» и решает заняться делами православной миссии в Сибири, то есть проповедовать христианство коренному населению – тунгусам и якутам и крестить как можно больше людей. Помочь архиерею в этом может только один человек – уже престарелый маленький тихий монашек Кириак, знающий «инородческую молвь». Вот только не повинуется Кириак приказу архиерея проповедовать тунгусам христианство. Тогда архиерей просит Кириака хотя бы сопровождать его в ознакомительной поездке по епархии.
На этом пути герои должны миновать снежную степь, и их проводниками становятся двое местных жителей – тунгусов на санях в собачьей упряжке. Один из проводников крещен, но Кириак уговаривает архиерея сесть в сани к некрещеному тунгусу. И монах оказывается прав: в степи героев застигает снежная буря, упряжки оказываются отрезаны друг от друга и сбиваются с дороги. Проводник архиерея спасает ему жизнь: сначала прячет его в снежной яме; затем, когда метель утихла, оставляет архиерея и идет искать помощь; вопреки ожиданиям архиерея возвращается через день с едой и лыжами и помогает ему добраться до юрты, где тот находит умирающего Кириака. Крещеный проводник монаха оказался далеко не так благороден: он оставил Кириака в степи, а нашли монаха другие местные жители, владельцы юрты.

Иконы и канарейки. Русское и западное понимание Христа

На наш взгляд, главный вопрос, который ставит перед читателями Лесков: «Что есть истинная вера?» Чтобы ответить на него, Лесков показывает читателю, каково понимание Христа и христианства в традициях разных культур и в сознании отдельных людей. Рассмотрим последовательно взгляд на Христа и христианство с точек зрения:
1) культуры Запада, западных проповедников и художников;
2) восточной, русской культуры и Кириака, который является ее носителем;
3) тунгуса как представителя культуры инородцев.
Рассказ открывается беседой архиерея и его гостей о западной живописи на библейские сюжеты. Изображения эти лишены исторической и локальной привязки: в один ряд включены произведения разных стран, относящиеся ко времени от XV до XIX веков, и за счет этого дается целостный взгляд на западную культуру и религиозную мысль.
Что же видит архиерей в этих картинах? У всех них есть один существенный недостаток: они являют не Бога, а человека, в лице которого отражаются то излишняя мягкость, доходящая до сентиментальной слащавости, то презрение и гадливость, то чисто человеческое страдание. Архиерей с иронией рассказывает о столичной даме, ищущей Христа на католическом изображении “Sacre coeur” («Сердце Пресвятое») среди оранжерейных пальм под щебетанье птиц, и этот образ является воплощением всего западного представления о «щеголеватом канареечном Христе».
Совсем не таков Господь на русской иконе. По словам архиерея, на ней мы видим «не лицо, – а лик», в котором «есть выражение, но нет страстей». Русский Бог «мужиковат», «прост», это «батюшка», «голубчик», который живет у людей «за пазушкой».
Примечательно, что в первом отдельном издании у рассказа был эпиграф из стихотворения Ф. И. Тютчева «Эти бедные селенья»:
Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде Царь Небесный
Исходил, благословляя.
Описывая икону и ее создателя, архиерей постоянно повторяет слово «простой» и его производные (такой прием «ключевого слова» нередко встречается у Лескова). Взгляд Христа «прям и прост», искусство иконописи названо «простейшим», а сам иконописец – «простодушным»; понимание Спасителя народным искусством оказывается «проще и удачнее» западного.

Христос «за пазушкой». Простота русской веры

Эти же определения повторяются и при описании Кириака, носителя русской традиции понимания Христа. Сам Кириак называется «простым», история его жизни определяется как «препростая», его «катехизис» зиждется на «простых» положениях для «простых сердец».
И Бог в понимании Кириака тоже прост, как и на русской иконе. В ответ на рассказанные «чудеса» из жизни Кириака архиерей замечает: «Чудо твое препростое», на что монах говорит: «Просто и есть, владыко, как Сама Троица во единице – простое существо. » А на упрек архиерея в неуместности употребления по отношению к Христу просторечных выражений Кириак отвечает: «А чем, владыко, неуместное – слово препростое. Он, благодетель наш, ведь и Сам не боярского рода, за простоту не судится. »
Кириак, рассказывая о «чудесах» в своей жизни, описывает Божественное присутствие так: «Но тут вдруг на меня чудной прохладой тихой повеяло, и у сердца как голубок тепленький зашевелился», «всей вселенной Он не в обхват, а, видя ребячью скорбь, под банный полочек к мальчонке подполз в Дусе хлада тонка и за пазушкой обитал. »
Отношения человека и Бога архиереем характеризуются как «простые, семейные»: «У нас ведь это все in sancta simplicate (в святой простоте – лат.) семейно со Христом делается. Понимаем мы Его или нет, об этом толкуйте как знаете, но а что мы живем с Ним запросто – это-то уже очень кажется неоспоримо. А Он попросту сильно любит. » (обратим внимание, что в этой короткой фразе слово «простой» и его производные повторяются три раза).
Именно к такому пониманию веры приходит архиерей после путешествия в Сибирь. Архиерей и вместе с ним автор однозначно решают конфликт западного и восточного, русского понимания Христа и христианства явно в пользу последнего. Не «салонному щеголеватому канареечному Христу» он отдает предпочтение, а такому Богу, каким Его понимал Кириак: «Мой простой Кириак понимал Христа, наверно, не хуже тех наших заезжих проповедников, которые бряцают, как кимвал звенящий, в ваших гостиных и ваших зимних садах». Выбор между западным и восточным пониманиями веры явно решен в пользу второго.

«Он хорош, Христосик. я, бачка, Его и всегда люблю». Religio тунгуса

Обратимся к третьей концепции веры, к вере в сознании непросвещенных народов и проводника – тунгуса как их представителя
Формально тунгусов и якутов сложно отнести к какой-либо религии. Изначально они были язычниками, но в связи с приходом буддистских и православных миссионеров многие из них были обращены в буддизм или христианство. Но архиерей говорит: «На самом же деле одни из крещеных снова возвращались в свою веру – ламайскую или шаманскую; а другие делали из всех этих вер самое странное нелепое смешение: они молились Христу с Его апостолами, и Будде с его буддисидами да тенгеринами, и войлочным сумочкам с шаманскими ангонами».
Однако некрещеный «дикарь» поступает как истинный христианин, спасая архиерея из беды: сначала во время бурана прячет его в снежной яме, а потом добывает ему еды, хотя для этого ему приходится пробегать на лыжах огромные расстояния в сибирской тайге. Причем тунгус, обнаружив пустой чум, где можно было добыть провизию для архиерея, не просто берет ее, но оставляет в залог свой треух, несмотря на лютый мороз, чтобы хозяева чума не заподозрили его в воровстве. Причем архиерей ведь был фактически врагом для своего проводника: если бы ему удалось крестить тунгуса, это обернулось бы многими бедами для последнего: «зайсан бьет, шаман бьет, лама олешков сгонит». Следовательно, поступок тунгуса был абсолютно бескорыстен. Архиерей говорит: «Сей, спасший жизнь мою, сделал это не по чему иному, как по добродетели, самоотверженному состраданию и благородству».
А крещеный проводник Кириака, зная, что поп ему все равно все простит, бросил монаха на верную смерть, да еще и украл церковную утварь и съел Святые Дары.
Изображая этих двух проводников, которые так по-разному повели себя в одной и той же ситуации, Лесков ставит проблему веры формальной, веры на словах и веры на деле, веры в душе. Проводник Кириака формально был крещен и исповедовал христианскую веру, но на деле оказался трусом и подлецом; проводник же архиерея, толкующий ему о богине Дзол – Дзаягачи и приносящий жертвы шайтану, действует истинно по-христиански, в духе любви к ближнему.
Но тунгус совершил благородный поступок не только потому, что у него было доброе сердце. Это доказывается разговором архиерея и тунгуса после возвращения последнего с едой. Архиерей спрашивает, отчего проводник оставил свой треух в чуме в обмен на медвежью лапу, ведь все равно хозяин не знает тунгуса. Он отвечает:
« – Этот, бачка, не знает, а Другой знает.
– Который Другой?
– А тот Хозяин, который сверху смотрит.
– Гм! Который сверху смотрит?
– Да, бачка, как же: ведь Он, бачка, все видит.
– Видит, братец, видит.
– Как же, бачка? Он, бачка, не любит, кто худо сделал».
Приведенный диалог показывает, что тунгус боялся не просто дурно поступить с человеком – он не хотел огорчить Бога. И у тунгуса есть вера, о чем говорит архиерей: «Он, не зная апостольского завета Петра, “мужался ради меня (своего недруга) и предавал душу свою в благотворение”. [Тунгус поступил так], движимый не одним естественным чувством сострадания ко мне, а имея также и religio, – дорожа воссоединением с тем Хозяином, “Который сверху смотрит”». Выделяя курсивом в приведенной цитате слова «естественным» и «воссоединением», Лесков подчеркивает, что поступок тунгуса был совершен не просто по доброте сердца, но ради Бога. Латинское «religio» также обозначает «восстановленная связь», «воссоединение», и это же слово («воссоединение») повторяется по-русски курсивом. С помощью такой «игры слов» Лесков подчеркивает воссоединение тунгуса со Христом.
Причем, несмотря на принесенные шайтану жертвы и разговоры о Дзол – Дзаягачи, вера тунгуса истинно христианская. Архиерей понимает, что этот «дикарь» постиг сущность Христа ничуть не меньше, чем он сам или Кириак, и благодарит Господа: «Авва, Отче. пребудь благословен до века таким, как Ты по благости Своей дозволил и мне, и ему [тунгусу], и каждому по-своему постигать волю Твою. Верю, что Ты открыл ему Себя, сколько ему надо, и он знает Тебя, как и всё Тебя знает».
Архиерей отступает от желания обратить тунгуса в свою веру, т. к. осознает, что вера «дикаря», в сущности, не хуже его собственной. Более того, и православие архиерея и Кириака, и religio тунгуса даны от одного истинного Бога: «Не мне ставить в колоды ноги его [тунгуса] и преследовать его стези, – говорит архиерей – когда Сам Сый написал перстом Своим закон любви в сердце его и отвел его в сторону от дел гнева».

«Дикарь» или «пустынный ангел»? Характеристики тунгуса

Интересно проследить, как меняется отношение архиерея к тунгусу и вслед за ним те характеристики, которыми он наделяет проводника. Вначале архиерей явно смотрит на проводника сверху вниз. Его ученой натуре смешна и возмутительна неправильная и примитивная речь тунгуса, и сам внешний облик его неприятен и жалок архиерею: «рожа обмылком – ничего не выражает; в гляделках, которые стыд глазами звать, – ни в одном ни капли душевного света». Как видим, архиерей использует очень экспрессивные, сниженные выражения при характеристике тунгуса, называет его «дикарем», «чучелом неумытым», «диким глупцом», «бездельником».
Своего апогея отвращение архиерея достигает в сцене, когда герои лежат в снежной яме. «О Боже, о бедный я человек! Как мне был противен этот, по образу Твоему созданный, брат мой!» – восклицает архиерей. Тунгуса он сравнивает с животным миром: с клопом, с лошадью, с пчелиным роем, и в этом тоже прослеживается его антипатия к тунгусу.
Но как же рассуждает о тунгусе архиерей уже после его благородного поступка? Это видно в монологе архиерея над спящим проводником. Если раньше он называл тунгуса «нехристем», то теперь замечает: «Ну, брат, однако и ты от Царства Небесного недалеко ходишь». Если раньше архиерей с пренебрежением говорил о «смерзшейся думалке» тунгуса, то теперь этот «дикарь» ему «показался прекрасен», представился «очарованным сказочным богатырем». В суждениях о тунгусе появляется возвышенная и церковная лексика («сие сердце чистое, сия душа смирная»), библейская образность («пусть в свой день он скончается, сброся жизнь, как лоза – дозревшую ягоду, как дикая маслина – цветок свой»), сравнения с библейскими персонажами («да не будет он как Еммор и Сихем»).
Уже в восхищении добродетелью тунгуса, архиерей кланяется у его изголовья и спит, обнявшись с ним, и уже нет и следа того физического отвращения, которое питал архиерей к нему в снежной яме. Монолог и глава вместе с ним заканчиваются очень высокой оценкой тунгуса: он назван «пустынным ангелом», и это сильное сравнение подводит итог рассуждениям архиерея.

«Бог в пустыне». Евангельский подтекст рассказа

Также тунгус несколько раз ассоциируется со Христом[1]. Во-первых, к нему, как и к лику Христа на иконе, постоянно применяется эпитет «бесстрастный»: у него «бесстрастная» речь, «бесстрастное лицо», твердая, но «бесстрастная» рука, «бесстрастное равнодушие не покидало его ни на минуту», он «с бесстрастием смотрел себе под ноги», «тихо и бесстрастно возвращается».
Во-вторых, тунгус уподоблен Христу в двух эпизодах. Он открывает глаза ослепшему архиерею точно так же, как Христос слепому ( Мк. 8:23), – поплевав на них; причем ранее об этом евангельском эпизоде упоминает Кириак, и связь становится очевидной. Также тунгус ассоциируется со Христом, когда «поволок за собой» архиерея, спасая его, точно так, как, по словам Кириака, Христос «уволочет за Собой» держащихся за Его ризу.
Вспомним также один из вариантов названия рассказа – «Бог в пустыне». На наш взгляд, данное название можно интерпретировать двояко: во-первых, это констатация того, что Бог, Христос есть и в пустыне, среди диких народов, т. е. их вера – тоже истинная, христианская; во-вторых, это опять же сравнение тунгуса с Господом.
Также к евангельскому подтексту можно отнести появляющиеся в тексте рассказа метафоры рая и ада.
Во время снежной бури архиерей как бы переживает смерть. «Да, это была смерть в одном из самых грозных своих явлений» – так он говорит о метели, а снежную яму он называет «могилой», «снежным гробом». Тунгус, с которым архиерей находится в этой «могиле», сравнивается с мертвым Лазарем. У архиерея останавливаются часы, что по народным приметам является признаком смерти. Причем помимо метафоры смерти постоянно повторяется метафора ада: «может ли быть страшнее в аду?»; буря характеризуется как «адский хаос».
Затем следуют несколько дней мучений и, наконец, спасение с возвращением тунгуса. Но и завидев вдалеке его фигуру, архиерей сначала принимает его за дух Кириака и снова возвращается к мысли о своей смерти: «Неужто это мой отец Кириак спешит мне навстречу из царства мертвых. А может быть, мы оба уже там? Неужто я уже кончил переход?»
Но «удивительный дух» оказывается тунгусом, который, подобно Христу, «уволакивающего» в рай ухватившегося за край Его ризы человека, подладил под архиерея лыжи, подпоясал его веревкой, взял ее конец и поволок за собою. В отличие от сравнения с адом, сравнение с раем прямо не называется, но из вышеописанного эпизода можно сделать вывод, что оно все же имеет место быть.
Описываемый в рассказе эпизод – это переломный момент в становлении личности архиерея. Приведенные выше факты о метафорах рая и ада, смерти приводят нас к мысли, что переворот в сознании героя ассоциируется с его гибелью, мучения же в пустыне можно сопоставить с мытарствами души. Таким образом, в рассказе обнаруживается мощный метафорический пласт: душа через смерть, видения ада и мытарства обретает рай. То есть в герое как бы умирают все его прежние, ложные нравственные ориентиры, и он в итоге обретает новые, истинные; причем происходит это с помощью «пустынного ангела» – тунгуса, и он является проводником не только по сибирской тайге, но и к раю, к истинной вере.
То, что герой наконец обретает истину, подтверждается и заключительным словом рассказа: слушатели после итогового монолога архиерея, где он излагает свои воззрения на основные проблемы, поставленные в рассказе, отвечают: «Аминь».

«Не только за свои молитися. ». Смерть Кириака

С помощью евангельских сравнений Лесков приводит читателя к выводу, что вторая и третья концепции веры (русское христианство и понимание Христа непросвещенными народами Сибири) друг другу не противоречат и не противостоят, а следовательно, могут существовать вместе. Это мы видим в сцене смерти Кириака.
Монах умирает под звуки бубна и крики шаманки, которая молится за Кириака и архиерея. «Это моление шло за нас и за наше избавление, когда им, может быть, лучше было молиться за свое от нас избавление», – говорит о тунгусах архиерей, и в этих словах угадывается восхищение истинным бескорыстием «дикарей».
И в это же время умирающий Кириак тоже творит молитву, и не только за себя, но и за инородцев: «Вот. риза Твоя уже в руках моих. сокруши стегно мое. но я не отпущу Тебя. доколе не благословишь со мной всех». Это молитва К. Туровского, который завещал «не токмо за свои молитися, но и за чужия, и не за единые христианы, но и за иноверныя, да быша ся обратили к Богу».
И архиерей верит, что молитва Кириака будет услышана и «дикари» спасутся, что еще раз доказывает восприятие архиереем веры тунгусов как истинной: «Дерзкий старичок свого, пожалуй, допросится, а Тот по доброте Своей ему не откажет».
Так в конце рассказа Лесков рисует удивительную картину единения людей, которые молятся друг за друга, кто как умеет.

Торжество веры

Итак, по Лескову, ложным является понимание Христа западной культурой и западными проповедниками, и оно противопоставлено двум истинным концепциям веры – восточному, русскому пониманию Господа и religio тунгусов.
Многие исследователи отмечали, что архиерей приходит к крайней точке – признанию истинности всех религий[2]. По нашему мнению, истинной религией для архиерея было и остается христианство; к тому же, если бы он признал истинность всех религий, он бы вряд ли остался в сане.
Дело в том, что писатель несколько переосмысливает само понятие веры, религии. Вера, по Лескову, мало зависит от декларируемой конфессии и определяется нравственными идеалами человека. Если эти идеалы христианские, то человек христианин, и вера его истинна. А если эти идеалы языческие, буддистские или «западнические», то и религия человека ложна.
Да и сам Лесков предостерегал читателей от прямолинейных трактовок в 1-й главе были «Владычний суд», сетуя на людей, которые «увидели в поведении описанных мною архиерея и миссионеров мирволенье неверию и даже нерадение о спасении душ святым крещением».
________________________________________________________________________
[1] Об этом см. работу: Заварзина Н. Ю. Оппозиция «свое»/«чужое» в рассказе Н. С. Лескова «На краю света» // Русская литература. – М., 2002. – № 2. – С. 174-185.

[2] Такую трактовку встречаем в работе: Кольцова Ю. Н. Духовные искания Н. С. Лескова. Кризис христианской идеи в творчестве Лескова 70-х гг. // Вестник Моск. ун-та. Сер. 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. – 2000. – № 4. – С. 92.

На краю света – краткое содержание рассказа Лескова

• ЖАНРЫ 359
• АВТОРЫ 258 087
• КНИГИ 592 379
• СЕРИИ 22 123
• ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 552 726

Ранним вечером, на святках, мы сидели за чайным столом в большой голубой гостиной архиерейского дома. Нас было семь человек, восьмой наш хозяин, тогда уже весьма престарелый архиепископ, больной и немощный. Гости были люди просвещенные, и между ними шел интересный разговор о нашей вере и о нашем неверии, о нашем проповедничестве в храмах и о просветительных трудах наших миссий на Востоке. В числе собеседников находился некто флота-капитан Б., очень добрый человек, но большой нападчик на русское духовенство. Он твердил, что наши миссионеры совершенно неспособны к своему делу, и радовался, что правительство разрешило теперь трудиться на пользу слова божия чужеземным евангелическим пасторам. Б. выражал твердую уверенность, что эти проповедники будут у нас иметь огромный успех не среди одних евреев и докажут, как два и два – четыре, неспособность русского духовенства к миссионерской проповеди.

Наш почтенный хозяин в продолжение этого разговора хранил глубокое молчание: он сидел с покрытыми пледом ногами в своем глубоком вольтеровском кресле и, по-видимому, думал о чем-то другом; но когда Б. кончил, старый владыка вздохнул и проговорил:

– Мне кажется, господа, что вы господина капитана напрасно бы стали оспаривать; я думаю, что он прав: чужеземные миссионеры положительно должны иметь у нас большой успех.

– Я очень счастлив, владыко, что вы разделяете мое мнение, – отвечал капитан Б. и, сделав вслед за сим несколько самых благопристойных и тонких комплиментов известной образованности ума и благородству характера архиерея, добавил:

– Ваше высокопреосвященство, разумеется, лучше меня знаете все недостатки русской церкви, где, конечно, среди духовенства есть люди и очень умные и очень добрые, – я этого никак не стану оспаривать, но они едва ли понимают Христа. Их положение и прочее… заставляет их толковать всё… слишком узко.

Архиерей посмотрел на него, улыбнулся и ответил:

– Да, господин капитан, скромность моя не оскорбится признать, что я, может быть, не хуже вас знаю все скорби церкви; но справедливость была бы оскорблена, если бы я решился признать вместе с вами, что в России гόспода Христа понимают менее, чем в Тюбингене, Лондоне или Женеве.

– Об этом, владыко, еще можно спорить.

Архиерей снова улыбнулся и сказал:

– А вы, я вижу, охочи спорить. Что с вами делать! От спора мы воздержимся, а беседовать – давайте.

И с этим словом он взял со стола большой, богато украшенный резьбою из слоновой кости, альбом и, раскрыв его, сказал:

– Вот наш господь! Зову вас посмотреть! Здесь я собрал много изображений его лица. Вот он сидит у кладезя с женой самаритянской – работа дивная; художник, надо думать, понимал и лицо и момент.

– Да; мне тоже кажется, владыко, что это сделано с понятием, – отвечал Б.

– Однако нет ли здесь в божественном лице излишней мягкости? не кажется ли вам, что ему уж слишком все равно, сколько эта женщина имела мужей и что нынешний муж – ей не муж?

Все молчали; архиерей это заметил и продолжал:

– Мне кажется, сюда немного строгого внимания было бы чертой нелишнею.

– Вы правы может быть, владыко.

– Распространенная картина; мне доводилось ее часто видеть, по преимуществу у дам. Посмотрим далее. Опять великий мастер. Христа целует здесь Иуда. Как кажется вам здесь господень лик? Какая сдержанность и доброта! Не правда ли? Прекрасное изображение!

– Однако не слишком ли много здесь усилия сдерживаться? Смотрите: левая щека, мне кажется, дрожит, и на устах как бы гадливость.

– Конечно, это есть, владыко.

– О да; да ведь Иуда ее уж, разумеется, и стоил; и раб и льстец – он очень мог ее вызвать у всякого… только, впрочем, не у Христа, который ничем не брезговал, а всех жалел. Ну, мы этого пропустим; он нас, кажется, не совсем удовлетворяет, хотя я знаю одного большого сановника, который мне говорил, что он удачнее этого изображения Христа представить себе не может. Вот вновь Христос, и тоже кисть великая писала – Тициан: перед господом стоит коварный фарисей с динарием. Смотрите-ка, какой лукавый старец, но Христос… Христос… Ох, я боюсь! смотрите: нет ли тут презрения на его лице?

– Оно и быть могло, владыко!

– Могло, не спорю: старец гадок; но я, молясь, таким себе не мыслю гόспода и думаю, что это неудобно? Не правда ли?

Мы отвечали согласием, находя, что представлять лицо Христа в таком выражении неудобно, особенно вознося к нему молитвы.

– Совершенно с вами в этом согласен и даже припоминаю себе об этом спор мой некогда с одним дипломатом, которому этот Христос только и нравился; но, впрочем, что же. момент дипломатический. Но пойдемте далее: вот тут уже, с этих мест у меня начинаются одинокие изображения господа, без соседей. Вот вам снимок с прекрасной головы скульптора Кауера: хорош, хорош! – ни слова; но мне, воля ваша, эта академическая голова напоминает гораздо менее Христа, чем Платона. Вот он, еще… какой страдалец… какой ужасный вид придал ему Метсу. Не понимаю, зачем он его так избил, иссек и искровянил. Это, право, ужасно! Опухли веки, кровь и синяки… весь дух, кажется, из него выбит, и на одно страдающее тело уж смотреть даже страшно… Перевернем скорей. Он тут внушает только сострадание, и ничего более. – Вот вам Лафон, может быть и небольшой художник, да на многих нынче хорошо потрафил; он, как видите, понял Христа иначе, чем все предыдущие, и иначе его себе и нам представил: фигура стройная и привлекательная, лик добрый, голубиный взгляд под чистым лбом, и как легко волнуются здесь кудри: тут локоны, тут эти петушки, крутясь, легли на лбу. Красиво, право! а на руке его пылает сердце, обвитое терновою лозою. Это «Sacé coeur», что отцы иезуиты проповедуют; мне кто-то сказывал, что они и вдохновляли сего господина Лафона чертить это изображение; но оно, впрочем, нравится и тем, которые думают, что у них нет ничего общего с отцами иезуитами. Помню, мне как-то раз, в лютый мороз, довелось заехать в Петербурге к одному русскому князю, который показывал мне чудеса своих палат, и вот там, не совсем на месте – в зимнем саду, я увидел впервые этого Христа. Картина в рамочке стояла на столе, перед которым сидела княгиня и мечтала. Прекрасная была обстановка: пальмы, аурумы, бананы, щебечут и порхают птички, и она мечтает. О чем? Она мне сказала: «ищет Христа». Я тогда и всмотрелся в это изображение. Действительно, смотрите, как он эффектно выходит, или, лучше сказать, износится, из этой тьмы; за ним ничего: ни этих пророков, которые докучали всем, бегая в своих лохмотьях и цепляясь даже за царские колесницы, – ничего этого нет, а только тьма… тьма фантазии. Эта дама, – пошли ей бог здоровья, – первая мне и объяснила тайну, как находить Христа, после чего я и не спорю с господином капитаном, что иностранные проповедники у нас не одним жидам его покажут, а всем, кому хочется, чтобы он пришел под пальмы и бананы слушать канареек. Только он ли туда придет? Не пришел бы под его след кто другой к ним? Признаюсь вам, я этому щеголеватому канареечному Христу охотно предпочел бы вот эту жидоватую главу Гверчино, хотя и она говорит мне только о добром и восторженном раввине, которого, по определению господина Ренана, можно было любить и с удовольствием слушать… И вот вам сколько пониманий и представлений о том, кто один всем нам на потребу! Закроем теперь всё это, и обернитесь к углу, к которому стоите спиною: опять лик Христов, и уже на сей раз это именно не лицо, – а лик. Типическое русское изображение господа: взгляд прям и прост, темя возвышенное, чтό, как известно, и по системе Лафатера означает способность возвышенного богопочтения; в лике есть выражение, но нет страстей. Как достигали такой прелести изображения наши старые мастера? – это осталось их тайной, которая и умерла вместе с ними и с их отверженным искусством. Просто – до невозможности желать простейшего в искусстве: черты чуть слегка означены, а впечатление полно; мужиковат он, правда, но при всем том ему подобает поклонение, и как кому угодно, а по-моему, наш простодушный мастер лучше всех понял — кого ему надо было написать. Мужиковат он, повторяю вам, и в зимний сад его не позовут послушать канареек, да чтό беды! – где он каким открылся, там таким и ходит; а к нам зашел он в рабьем зраке и так и ходит, не имея где главы приклонить от Петербурга до Камчатки. Знать ему это нравится принимать с нами поношения от тех, кто пьет кровь его и ее же проливает. И вот, в эту же меру, в какую, по-моему, проще и удачнее наше народное искусство поняло внешние черты Христова изображения, и народный дух наш, может быть, ближе к истине постиг и внутренние черты его характера. Не хотите ли, я вам расскажу некоторый, может быть не лишенный интереса, анекдот на этот случай.

Николай Лесков: На краю света

Здесь есть возможность читать онлайн «Николай Лесков: На краю света» — ознакомительный отрывок электронной книги, а после прочтения отрывка купить полную версию. В некоторых случаях присутствует краткое содержание. категория: Классическая проза / Русская классическая проза / на русском языке. Описание произведения, (предисловие) а так же отзывы посетителей доступны на портале. Библиотека «Либ Кат» — LibCat.ru создана для любителей полистать хорошую книжку и предлагает широкий выбор жанров:

Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:

• 100
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5

На краю света: краткое содержание, описание и аннотация

Предлагаем к чтению аннотацию, описание, краткое содержание или предисловие (зависит от того, что написал сам автор книги «На краю света»). Если вы не нашли необходимую информацию о книге — напишите в комментариях, мы постараемся отыскать её.

Николай Лесков: другие книги автора

Кто написал На краю света? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.

Эта книга опубликована на нашем сайте на правах партнёрской программы ЛитРес (litres.ru) и содержит только ознакомительный отрывок. Если Вы против её размещения, пожалуйста, направьте Вашу жалобу на info@libcat.ru или заполните форму обратной связи.

На краю света — читать онлайн ознакомительный отрывок

Ниже представлен текст книги, разбитый по страницам. Система автоматического сохранения места последней прочитанной страницы, позволяет с удобством читать онлайн бесплатно книгу «На краю света», без необходимости каждый раз заново искать на чём Вы остановились. Не бойтесь закрыть страницу, как только Вы зайдёте на неё снова — увидите то же место, на котором закончили чтение.

Ранним вечером, на святках, мы сидели за чайным столом в большой голубой гостиной архиерейского дома. Нас было семь человек, восьмой наш хозяин, тогда уже весьма престарелый архиепископ, больной и немощный. Гости были люди просвещенные, и между ними шел интересный разговор о нашей вере и о нашем неверии, о нашем проповедничестве в храмах и о просветительных трудах наших миссий на Востоке. В числе собеседников находился некто флота-капитан Б., очень добрый человек, но большой нападчик на русское духовенство. Он твердил, что наши миссионеры совершенно неспособны к своему делу, и радовался, что правительство разрешило теперь трудиться на пользу слова божия чужеземным евангелическим пасторам. Б. выражал твердую уверенность, что эти проповедники будут у нас иметь огромный успех не среди одних евреев и докажут, как два и два – четыре, неспособность русского духовенства к миссионерской проповеди.

Наш почтенный хозяин в продолжение этого разговора хранил глубокое молчание: он сидел с покрытыми пледом ногами в своем глубоком вольтеровском кресле и, по-видимому, думал о чем-то другом; но когда Б. кончил, старый владыка вздохнул и проговорил:

– Мне кажется, господа, что вы господина капитана напрасно бы стали оспаривать; я думаю, что он прав: чужеземные миссионеры положительно должны иметь у нас большой успех.

– Я очень счастлив, владыко, что вы разделяете мое мнение, – отвечал капитан Б. и, сделав вслед за сим несколько самых благопристойных и тонких комплиментов известной образованности ума и благородству характера архиерея, добавил:

– Ваше высокопреосвященство, разумеется, лучше меня знаете все недостатки русской церкви, где, конечно, среди духовенства есть люди и очень умные и очень добрые, – я этого никак не стану оспаривать, но они едва ли понимают Христа. Их положение и прочее… заставляет их толковать всё… слишком узко.

Архиерей посмотрел на него, улыбнулся и ответил:

– Да, господин капитан, скромность моя не оскорбится признать, что я, может быть, не хуже вас знаю все скорби церкви; но справедливость была бы оскорблена, если бы я решился признать вместе с вами, что в России гόспода Христа понимают менее, чем в Тюбингене, Лондоне или Женеве.

– Об этом, владыко, еще можно спорить.

Архиерей снова улыбнулся и сказал:

– А вы, я вижу, охочи спорить. Что с вами делать! От спора мы воздержимся, а беседовать – давайте.

И с этим словом он взял со стола большой, богато украшенный резьбою из слоновой кости, альбом и, раскрыв его, сказал:

– Вот наш господь! Зову вас посмотреть! Здесь я собрал много изображений его лица. Вот он сидит у кладезя с женой самаритянской – работа дивная; художник, надо думать, понимал и лицо и момент.

– Да; мне тоже кажется, владыко, что это сделано с понятием, – отвечал Б.

– Однако нет ли здесь в божественном лице излишней мягкости? не кажется ли вам, что ему уж слишком все равно, сколько эта женщина имела мужей и что нынешний муж – ей не муж?

Все молчали; архиерей это заметил и продолжал:

– Мне кажется, сюда немного строгого внимания было бы чертой нелишнею.

– Вы правы может быть, владыко.

– Распространенная картина; мне доводилось ее часто видеть, по преимуществу у дам. Посмотрим далее. Опять великий мастер. Христа целует здесь Иуда. Как кажется вам здесь господень лик? Какая сдержанность и доброта! Не правда ли? Прекрасное изображение!

– Однако не слишком ли много здесь усилия сдерживаться? Смотрите: левая щека, мне кажется, дрожит, и на устах как бы гадливость.

– Конечно, это есть, владыко.

– О да; да ведь Иуда ее уж, разумеется, и стоил; и раб и льстец – он очень мог ее вызвать у всякого… только, впрочем, не у Христа, который ничем не брезговал, а всех жалел. Ну, мы этого пропустим; он нас, кажется, не совсем удовлетворяет, хотя я знаю одного большого сановника, который мне говорил, что он удачнее этого изображения Христа представить себе не может. Вот вновь Христос, и тоже кисть великая писала – Тициан: перед господом стоит коварный фарисей с динарием. Смотрите-ка, какой лукавый старец, но Христос… Христос… Ох, я боюсь! смотрите: нет ли тут презрения на его лице?

– Оно и быть могло, владыко!

– Могло, не спорю: старец гадок; но я, молясь, таким себе не мыслю гόспода и думаю, что это неудобно? Не правда ли?

Мы отвечали согласием, находя, что представлять лицо Христа в таком выражении неудобно, особенно вознося к нему молитвы.

Книга: Николай Семёнович Лесков «На краю света»

Производитель: “Книга по Требованию”

Всеобщая гармония и мир. Праведничество, совестливость, сострадание и любовь. Самые сокровенные, самые заветные свои мысли доносит до читателя Лесков в легендах и сказках, рассказах-притчах и обозрениях, созданных в последние годы жизни.

Издательство: “Книга по Требованию” (2011)

Другие книги автора:

Николай Семенович Лесков

Николай Семёнович Лесков

прозаик, публицист, драматург

романы, повести, рассказы, очерки, сказки

Николай Лесков
Н. С. Лесков. Рисунок И. Е. Репина, 1888-89 гг.
Имя при рождении:
Псевдонимы:
Дата рождения:
Место рождения:
Дата смерти:
Место смерти:
Род деятельности:
Язык произведений:
Произведения на сайте Lib.ru
Произведения в Викитеке ? .

Никола́й Семёнович Леско́в (4 (16) февраля 1831, село Горохово, ныне Орловской области — 21 февраля (5 марта) 1895, Петербург) — русский писатель.

В начале творческой деятельности писал под псевдонимом М. Стебни́цкий.

Его называли самым национальным из писателей России, однако в его духовном формировании немалую роль сыграла украинская культура, которая стала ему близка за восемь лет киевской жизни в юные годы, и английская, которую он освоил благодаря многолетнему тесному общению со старшим родственником со стороны жены А. Скоттом.

Сын Н. С. Лескова — Андрей Лесков, на протяжении долгих лет работал над биографией писателя, закончив её ещё до Великой отечественной войны. Эта работа вышла в свет в 1954 году.

В 1974 году в Орле открыт дом-музей Н. С. Лескова.

В 1981 году, в честь 150-летия со дня рождения писателя в Орле установлен памятник Лескову.

Содержание

Биография

Отец Лескова — Семен Дмитриевич Лесков (1789 —- 1848), был выходцем из духовной среды. По словам Николая Семёновича: «…большой, замечательный умник и дремучий семинарист». Впрочем, отец порвал с духовной средой и поступил на службу в орловскую уголовную палату, куда же после его смерти (в 1848) поступил и сам Николай Семёнович, бросив гимназию.

Лесков начал печататься только после нескольких лет казённой и частной службы, сравнительно поздно — на двадцать девятом году жизни, поместив несколько заметок в газете «Санкт-Петербургские ведомости» (1859 – 1860), несколько статей в киевских изданиях «Современная медицина» и «Указатель экономический». Переехав в 1861 в Петербург, он начинает сотрудничать в газете «Северная пчела», позднее в журналах «Отечественные записки», «Время», «Русская речь» и др. В статье по поводу пожаров в мае 1862, о которых распространялись слухи как о поджогах, осуществляемых революционно настроенными студентами и поляками, писатель упомянул об этих слухах, что было воспринято демократической публикой как донос, и потребовала от властей их подтвердить или опровергнуть, что вызвало недовольствие властей. Вследствие этого Лесков был отправлен редакцией «Северной пчелы» в длительную командировку по провинции, и, объездив Динабург, Вильну, Гродно, Пинск, Львов, Прагу, Краков, в конце командировки Лесков побывал и в Париже. Писатель много лет страдал стенокардией. Зимой 1895 года у него случилось обострение болезни, и 21 февраля (5 марта) 1895 года Николай Лесков скончался.

Издание произведений

Незадолго до смерти, в 1889 году, Лесков составил и издал в типографии А.Ф. Маркса “Полное собрание сочинений” в 12 томах, куда вошли большей частью его художественные произведения (причём, в первом издании 6-й том не был пропущен цензурой). В 1902—1903 годах в том же издательстве (в качестве приложения к журналу “Нива”) вышло 36-томное собрание сочинений, в котором редакторы постарались собрать также публицистическое наследие писателя и которое вызвало волну общественного интереса к творчеству писателя. После революции 1917 года Лесков был объявлен «реакционным, буржуазно-настроенным писателем», и произведения его на долгие годы (исключение составляет включение 2-х рассказов писателя в сборник 1927 года) были преданы забвению. Во время короткой хрущёвской оттепели советские читатели наконец получили возможность вновь соприкоснуться с творчеством Лескова — в 1956-1958 годах было издано 11-томное собрание сочинений писателя, которое, однако, не является полным: по идеологическим причинам в него не был включён наиболее резкий по тону антинигилистический роман «На ножах», а публицистика и письма представлены в очень ограниченном объёме (тома 10-11). В годы застоя предпринимались попытки издавать короткие собрания сочинений и отдельные тома с произведениями Лескова, которые не охватывали области творчества писателя, связанной с религиозной и антинигилистической тематикой (хроника «Соборяне», роман «Некуда»), и которые снабжались обширными тенденциозными комментариями. В 1989 году первое марксовское собрание сочинений Лескова – также в 12 томах – было переиздано в «Библиотеке “Огонька”». Впервые по настоящему полное (30-ти томное) собрание сочинений писателя стало выходить в издательстве «Терра» с 1996 года и продолжается до сих пор. В это издание помимо известных произведений планируется включить все найденные, ранее не издававшиеся статьи, рассказы и повести писателя.

Значение творчества

Гармоничное сочетание западных влияний (Бальзак, Жорж Санд, Диккенс) с одной стороны, глубокая укоренённость в русской культурной почве с другой, и смелость реалистично писать о насущных проблемах, при этом оставаясь жить в России, сделало Лескова уникальным явлением русской культуры. Для творчества писателя характерно спокойное, разностороннее и уравновешенное, лишённое оценок и приговоров, повествование о современной ему жизни, что позволяет читателю исторически воспроизвести картину русской жизни, как общественной так и интимной, у представителей разных классов и сословий России 1850х-1880х годов. Толстой говорил о Лескове как о «самом русском из наших писателей», Чехов считал его, наряду с Тургеневым, одним из главных своих учителей.